The Long Surrender

There’s no eye in the sky, just our love Unobstructed Views - Death Cab For Cutie

Ровно за три дня до концерта, Доминик обнаружил Мэттью, запершегося в своей ванной — он сидел на прохладном кафеле, поджав под себя ноги. Он смотрел прямо перед собой, в пустоту, и Дом был даже не уверен, заметил ли он чужого присутствия. В эти прошедшие две недели Доминику довелось увидеть, как в Мэттью борются две разные личности. Когда Дом был готов познать свою сексуальность, Мэттью принимал на себя роль учителя: врожденное чувство эротического руководило его мыслями и движениями, поэтому Доминику было очень сложно сопротивляться любым действиям в свою сторону. Но в другие моменты, более тихие и скромные, когда мысли о сексуальном даже не занимали его разум, Мэттью превращался в человека, находящегося под давлением и одолеваемого приступами тревоги. Эта разница ошеломляла, и Доминик до сих пор не мог привыкнуть к столь резкой смене его поведения. — Что ты здесь делаешь? — тихо позвал он. — Размышляю, — ответил Мэтт монотонным голосом через некоторое время. — В ванной? Мэттью едва заметно кивнул. — Ты никогда не замечал, что ванная комната — самое тихое место во всем доме? Остальные места кажутся такими громкими. Перешагнув через порог, Доминик устроился рядом с ним, садясь на пол и опираясь на ванну затылком. Он не стал ничего говорить — в этом не было нужды. Спертый воздух был наполнен страхом и напряжением, исходящими от Мэтта. Он сидел, подтянув колени к груди, и казался столь хрупким и беззащитным. Он стал жертвой собственных мыслей, медленно позволяя им разрушить себя, и Доминик в отчаянии пытался его спасти. Больше не в силах смотреть на то, как Мэтт мучается в одиночестве, Доминик дотянулся рукой до его ладони, сплетая их пальцы, поглаживая костяшки, терпеливо ожидая, пока парень заговорит. — Я не могу это сделать, — прошептал Мэтт. — Просто… не могу, — вздохнув, он прикрыл глаза и привалился к головой к стене. Доминик знал о причинах того, почему выступление Мэттью в Лондоне легко могло стать невозможным, но если он был так обеспокоен ментальным присутствием в зале Эвана, то его страхи залегали еще глубже, чем думал Доминик. — Послушай, Мэтт, — начал он, глядя в пол. — Если ты сомневаешься из-за Эвана… или из-за того, что чувствуешь к нему, то мне кажется, что нам стоит это обсудить. Потому что это нечто гораздо большее, чем просто боязнь выступления — это и меня касается. Голубые глаза резко распахнулись, одаривая Доминика полным недоумения взглядом. — Нет, это не имеет ничего общего с тем, что я хочу Эвана или что-то испытываю по отношению к нему, — решительно заявил Мэтт. — Просто… вся эта ситуация, — он отвел взгляд от их соединенных рук, прежде чем продолжить: — Это напомнит мне о том, как легко кто-то, кого я любил, понял, что может разрушить мою веру в людей. И выступление снова напомнит мне об этом, заставит пережить — я не хочу, правда, не хочу, — но я волнуюсь, потому что это вынуждает меня поверить в то, что однажды и ты меня бросишь. У Доминика пересохло в горле, в груди начало щемить. — Как ты мог подумать, что я так поступлю с тобой? Я здесь, и я буду с тобой — я никуда не уйду. Лица Мэттью коснулась слабая улыбка, но в его хоть и уставшем взгляде читалась непреклонность. — Как долго? Мне, что, вновь рассказать тебе обо всем, что произошло в последние месяцы? И не делай вид, что этого не может случиться… я постоянно об этом думаю, — он снова посмотрел на их руки. Пробуя различные тактики по убеждению Мэттью в том, что шоу в баре «12» будет совсем иным, что Эван сможет сделать ему больно, только если Мэтт ему позволит, Доминик решил попробовать что-то совершенно новое. Если Мэттью будет жалеть о том, что вышел на сцену, то он развалится на части, если хотя бы не попытается. Вздохнув, Доминик начал рассказывать ему историю, которую не рассказывал еще никому — включая Джулию. — В последний раз, когда я говорил с отцом — именно этот разговор окончательно вынудил его бросить нас, — я учился в старших классах, исправно посещая все занятия, которые выбрал за меня мой отец. Но… я всегда мечтал стать художником. Поэтому я договорился с нашим учителем рисования, и каждый день после учебы он помогал мне работать над своим портфолио. Я подумал, что если выставлю свои работы на этой штуке, знаешь, куда съезжаются представители разных универов и фирм в поиске студентов и работников, то, возможно, смогу убедить своего отца в том, что мне стоит заниматься именно этим. — Я думал, что тебя не поддерживала твоя мама? — во взгляде Мэтта вновь читалось непонимание. — Мать во всем потакала отцу, — ответил Дом. — Думаю, она так делала, потому что боялась его, хотя на самом деле она искренне желала мне счастья. Но, какая теперь разница. В общем, я тогда солгал и сказал ему, что он должен прийти в школу, на конференцию, чтобы обсудить с учителями мое будущее — только так я мог заставить его прийти туда. Я не занимался спортом, не участвовал в постановках, не было никаких причин для того, чтобы я задерживался после уроков. Мне даже выделили отдельную секцию, я повесил все свои работы на стену. Я на самом деле верил в то, что отец разглядит мой талант, и у меня появится будущее. — Что случилось? — Оглядываясь назад, я не понимаю, чего я вообще ожидал, — прошептал Дом, тряхнув головой и уставившись на белую раковину. — Разумеется, он был в бешенстве. Одна лишь мысль о том, что я солгал ему и проворачивал что-то за его спиной… он не мог с этим совладать. Потом он завел свою шарманку о том, что я только зря потратил свое время, когда в это время мог сдавать контрольные тесты или заниматься чем-то практичным. Он решил отомстить мне за мою креативность, и когда мы приехали домой, он нашел спрятанные в моей комнате холсты и сжег. Повисла тишина, и Доминик мысленно переживал всю боль того злосчастного дня, когда его отец выбежал на задний двор с его рисунками в руках, кинул их на траву и спалил все дотла. Стоя в одиночестве на веранде их дома, Доминик кричал, просил его остановиться, умолял мать хоть как-то повлиять на него, но она лишь молча стояла, глядя на происходящее через кухонное окно. Как будто она смотрела по телеку новый фильм. Дальше разум подкинул Доминик следующую сцену: отец врывается обратно в дом и начинает ругаться с матерью, упрекая ее в том, что она не уследила, что она позволила своему ребенку разрушить собственную жизнь, продав свои мозги за бумагу и цветные карандаши. Это было начало конца, и одной ночи оказалось достаточно, чтобы развалить семью. На следующий день отец ушел, оставив после себя опустошенную жену и сына. Доминик вынырнул из пучины воспоминаний, забывая, что он еще не сказал самое главное. — И после этого я никогда и не пытался попробовать заново, — продолжил он, кусая губы. — Иногда я сижу перед чистым листом бумаги, и все, что я вижу — это лицо своего отца. Всю эту ненависть. И потом я думаю «а какой смысл?». Я годами избегал всего, что связано с живописью, потому что это напомнило мне о том, что именно это, именно я стал причиной того, что моя мать потеряла мужа и всю семью, — Доминик взглянул на Мэттью, и увидев сочувствие в его взгляде ощутил, как внутри становится теплее. — Я хочу сказать, что тебе не стоит отказываться от концерта, потому что что-то там произошло. Я не хочу, чтобы ты, спустя годы, или, за несколько минут до смерти, осознал, насколько ты потрясающий музыкант. Как великолепна твоя музыка. Потому что если ты начнешь избегать это, ты начнешь избегать людей, а я не могу этого допустить. Я не стану смотреть, как тебя до краев заполняет сожаление. После секундной паузы Мэтт заскользил по кафелю, придвигаясь ближе к Доминику, ни на мгновение не выпуская его ладонь из своей руки. Он уложил голову на его плечо, и Дом, втянув носом запах шампуня и мускуса, поцеловал его в макушку. — Забавно, как всего одно событие может изменить всю твою оставшуюся жизнь. — Если в какой-то момент, когда ты будешь сидеть там, на тебя нахлынут воспоминания и станет больно — просто посмотри на меня, — ответил Дом. — На этом концерте будет только два человека — я и ты. К черту остальных, они неважны. Будем только мы. А после мы вдвоем уедем домой. В его руку вцепились еще крепче, и Дом улыбнулся, чувствуя, как Мэттью прижимается к нему сбоку, словно ища спасения. Они довольно долго сидели вот так, молча, наслаждаясь объятиями, пока выйти не оказалось необходимостью. С усилием поднявшись на ноги, они вышли из ванной комнаты. Они не покидали квартиру Мэттью до конца дня, а сам Мэтт ни на секунду не покидал Доминика. *** В день выступления вся нервная энергетика, захватившая Мэтта, трансформировалась в адреналин, проходящий по венам через все тело, отчего его движения стали еще более грациозными. Восторженное предвкушение концерта шло ему — Мэтт словно светился изнутри. Доминик, вспомнив первое увиденное выступление Мэттью, вновь удивился тому, как резко меняется его поведение за несколько часов до выхода на сцену. То, как Мэттью держался во время саундчека, восхищало и воодушевляло. От его внимания не ускользали даже самые неприметные детали — внутренний перфекционист буквально расцветал от необходимости воплотить в жизнь все свои идеи. Доминик широко раскрытыми глазами наблюдал за тем, как Мэттью становится новым человеком, как он настраивает свою гитару с лаской, присущей прикосновениям любовников, как выставляет подходящий музыке свет. Уверенному поведению Мэтта соответствовал и внешний вид: черные узкие джинсы облегали его ноги, словно вторая кожа, и его походка тоже изменилась — теперь взгляд Доминика на секунду дольше задерживался на сексуально виляющих бедрах. Шли минуты, и Мэттью, излучавший энергию, перебирал кончиками пальцев струны и витал в облаках до тех пор, пока в гримерку не заглянул Роджер. — Твой выход через пару минут, — сообщил он. — Бар забит под завязку, — Роджер усмехнулся и подошел к Мэтту, сидящему рядом с Домиником на невысоком диванчике. — Ни пуха ни пера, приятель, — он протянул руку, и Мэтт поднялся на ноги. Доминик встал вслед за ним. — Спасибо огромное, — он пожал руку Роджеру. Тот вскоре попрощался, выходя за дверь — в зале были слышны оживленные разговоры. Мэттью повернулся к Доминику лицом. Он больше не был хрупким, готовым в любую секунду разбиться на тысячу кусочков парнем — теперь он был музыкантом, столкнувшимся нос к носу со страхом, которого у него никогда не было. Шагнув ближе, Доминик взял его руки в свои. — Нервничаешь? Мэтт кивнул, глядя под ноги. — Я весь день это игнорировал, а сейчас... опять нахлынуло. Они молчали пару секунд, прежде чем Дом обхватил руками его лицо. — Послушай, — начал он, — просто… наслаждайся тем, что делаешь. И помни: смотри на меня. Там будем только ты и я. Они постояли так еще немного, дыша друг другом, сталкиваясь лбами и носами. Доминик тонул в голубых глазах до тех пор, пока Мэтт не прикрыл их и не прикоснулся губами к губам Доминика. Оторвавшись от него, Мэтт распахнул глаза, ярко улыбаясь, и еще раз задел кончиком носа нос Дома, на что тот ответил еще одним нежным поцелуем. Кивнув, Мэтт выдохнул и вышел из гримерки на сцену. Оставшись в одиночестве в тускло освещенной комнате, Дом пару мгновений пытался собраться с мыслями и понять собственные ощущения, слыша приглушенные аплодисменты приветствовавших Мэтта людей. Да, он чувствовал их связь — как на физическом, так и на духовном уровне, — особенно после этого поцелуя, через который Мэтт словно поделился с ним своей энергией. Но сдержанность поцелуя заставляла Доминика жаждать большего, и внезапно он понял, что до тех пор, пока Мэтт не будет полностью принадлежать ему, ничего не будет достаточно. Хоть Дом и знал, что его должно было шокировать это откровение, сейчас его волновало только ожидание — ведь перед тем, как вечер подойдет к концу, ему нужно было разделить своего любовника с сотней незнакомцев. Дом вышел из гримерной и еле протиснулся к бару — небольшой зал был битком набит людьми, благодаря удачной рекламе Йена и Роджера. Смотреть на Мэттью и одновременно следить за реакцией публики становилось сложнее с каждым разом, как пальцы Мэтта пробегались по струнам. Доминик был ошеломлен им, его голосом, его музыкой, казалось, что у его нервных окончаний тоже есть память, потому что сейчас Дом помнил ощущение горячей кожи на своем теле. Мэтт играл, и вокруг словно разрывалось тысячи электронов — Доминик ощущал, как изменилась атмосфера, и чувствовал напряжение в паху, которое заставило его вцепиться пальцами в деревянную стойку. Вдруг на него посмотрели голубые глаза. В тот, первый раз, Доминика словно обухом по голове треснули — он не знал, куда себя деть, глотал ртом воздух, но сейчас — сейчас он словно возвращался домой. В этот момент вокруг не существовало никого — только он и Мэтт, два человека, нашедшие друг друга в этом безликом человеческом море. Движения Мэттью были полны музыки и творчества, но его взгляд был полон желания и любви, и собственническая натура Доминика вновь взяла верх. Он хотел только Мэттью и он не желал его ни с кем делить. Он не знал, сколько прошло времени перед тем, как Мэтт закрыл глаза, но тут же начал скучать по нему. В сердце поселилась глубокая тоска, а голову наводнили воспоминания: вкус Мэтта, его тело, которому Дом поклонялся, словно на алтаре, изгиб его губ перед самым оргазмом. Картинки никак не хотели исчезать, даря ощущение удовольствия и погружая в пучины неудовлетворенности. Рядом с Домиником сидел парень — он потягивал пиво, плавно покачиваясь в такт музыке, — и пару минут Доминик переводил свой взгляд с него на Мэтта. Все внимание незнакомца было приковано к сцене, но вскоре, заметив Доминика, он спросил: — Кто этот парень? Довольно хорош, — он не посмотрел Дому в глаза, лишь чуть наклонил голову, чтобы его можно было услышать. — Его зовут Мэтт. Мэтт Беллами, — Доминик улыбнулся, отвечая. Толпа захлопала — Мэтт закончил очередную песню. — Можете поверить, что он переживал перед выступлением? Теперь парень повернулся в сторону Доминика, глядя на него: — Вы что, знакомы? Его ответ был полон трепета, и слова слетели с его губ прежде, чем Дом успел о них подумать. — Он мой бойфренд. Говоря это вот так, в открытую, кому-то, кроме Йена и Джулии, Доминик ощутил прилив гордости и важности этого заявления. Знать правду между собой было хоть и приятно, но значение этого знания преуменьшалось из-за немедленного осуждения обществом. Доминик так и не смог вспомнить, почему не решался говорить этого раньше. — Ясно, — через некоторое время ответил незнакомец. Он опять смотрел на сцену, но в последний раз наклонил голову к Доминику, чтобы добавить: — Передайте, что у него только что появился поклонник. Никогда еще такого не видел. Он очень талантлив. По телу Доминика, словно тягучий мед, разлилась гордость. — Я передам, — ответил он, хотя не был уверен, что его ответ расслышали. — Он будет рад. В памяти вновь вспыхнуло слово «любовь»: оно было готово сорваться с губ Доминика в ту же секунду, превратиться в мелодию, стать тем, самым важным словом, которое он когда-либо говорил. Шумно сглотнув, Доминик перевел взгляд на сцену, позволяя мужчине, сидящему на ней, завладеть своим вниманием. Еще на саундчеке запомнив весь сетлист от начала и до конца, Доминик, окинув толпу взглядом, начал пробираться за сцену — он знал, что выступление подходит к концу, — поэтому, пытаясь никого не задеть, он протиснулся за кулисы, заходя в гримерную, чтобы подождать Мэтта там. Прислонившись спиной к двери, Доминик прикрыл глаза, слушая тихие песнопения гитары. Не так давно он так же стоял за дверью в спальню Мэтта — он решил устроить сюрприз и неожиданно приехал к нему днем. Мэттью играл, и Доминик вслушивался в гитарные переливы, не желая мешать. Сейчас, стоя в гримерной инди-бара, ощущение было таким же интимным, как в его квартире. Не прошло много времени, как шквал аплодисментов вырвал Доминика из его грёз. Звук был настолько громким, что волна прошла по тонким деревянным половицам, слегка их потрясывая. Он отошел от двери, ожидая Мэттью, и почему-то ощутил себя неловко, словно он вел себя неестественно и позировал. Но времени, чтобы изменить позу у него не оказалось — Мэттью вихрем ворвался в гримерку, часто дыша и вытирая пот со лба. — Ну, как? — спросил Дом. В глазах Мэтта искрилась радость, и он рассмеялся. — Невероятно. Хватило всего двух секунд, чтобы они столкнулись в крепком объятии. — Спасибо тебе, — пробормотал Мэтт в плечо Доминика. — Не за что, правда. Мэтт несогласно тряхнул головой, его волосы щекотали Доминику подбородок, и он вдохнул, касаясь щекой его щеки, уже через мгновение перехватывая его губы в поцелуе, невинном поначалу, становящемуся все более страстным после. И Доминик вновь почувствовал эту потребность — обладать своим парнем, — хотя, если подумать, потребность в том, чтобы обладали им, чувствовалась ничуть не меньше. — Я смотрел на тебя, — Мэтт глухо простонал, посасывая его губы. — Я в курсе, — запыхавшись, ответил Дом. — Я тоже смотрел, — он обхватил рукой его задницу, массируя ее в неспешном ритме. — Я чувствовал тебя, Доминик, — прошептал Мэтт, проводя носом по его подбородку, скуле, двигаясь к уху. — Я чувствовал тебя, я так хотел, чтобы ты был рядом, — он понизил голос до шепота, щекоча дыханием светлые пряди, после чего касаясь языком шеи. — Я тоже хотел тебя, — прошептал Дом в ответ, чувствуя, как по позвоночнику пробегает мелкая дрожь. — Правда, в более конкретном смысле. Мэтт прижался к Доминику всем телом, и тот не смог его оттолкнуть, прижимаясь в ответ и понимая, что если бы они сейчас на самом деле были одни, он бы кончил от такого простого контакта. Вместо этого, Дом покачал головой, впиваясь в кожу Мэтта ногтями. — Не здесь, не здесь. В спальне, — выдохнул Доминик. Мэтт отпрянул, его взгляд был затуманен поволокой похоти и недоумения. Доминик выдохнул, готовясь признаться, и скользнул языком по тонким губам. — Я хочу тебя. Всего тебя.