Не случайные

— Если будешь есть много шоколада, то растолстеешь, — выглядывает из-за плеча Кисе Аомине. Конечно, в день всех влюбленных он тоже получал три-четыре шоколадки, если не считать традиционных от матери и Сацки, но раньше, глядя на пакеты с шоколадками от фанаток Кисе, он думал лишь о том, что нужно помочь их съесть. Сейчас же куча шоколада, из-за которой топорщится даже железная дверца шкафчика, вызывает в Аомине какое-то неприятное чувство. — Я могу поделиться с тобой, но после школы, — предлагает Кисе. — Девочки не поймут, если половину шоколада, который они готовили или покупали с такой заботой и любовью, я кому-то отдам. К тому же… если не вернешься на тренировки, то тоже растолстеешь. — Не, это вряд ли. К тому же… какая разница? — Хм, а как насчет, — тянет Кисе задумчиво, пытаясь откопать среди шуршащих пакетиков с шоколадом свою сменную обувь, и продолжает: — Если не будешь посещать тренировки, то я стану сильнее и однажды смогу тебя победить? Кисе оборачивается с такой яркой улыбкой, что Аомине несколько секунд давит в себе желание прижать его тут же, у ящиков, и с показным безразличием отвечает: — Мечтай, - фыркает Аомине, и с полминуты слушает собственные мысли, чем болтовню Кисе, чтобы вернуться в реальность уже на словах: — Иногда мне становится страшно, — с улыбкой и так же легкомысленно признается Кисе, — от того, что все, что я люблю, не сможет остаться со мной навсегда. Ведь однажды придется сказать себе: «Хватит баскетбола, пора искать свой путь в жизни». — Это будет еще нескоро. Еще три года старшей школы и университет, — напоминает Аомине, уже высматривая, что именно можно будет забрать у Кисе после занятий. Клубника в шоколаде выглядит очень здорово, но в то же время представляются губы Кисе, обхватывающие крупные шоколадные цилиндры. Можно языком слизнуть надкусанную клубнику с его губ, и у нее будет три вкуса — шоколада, клубники и самого Кисе. — Ну, в университет надо поступать, ориентируясь на то, чего ты хочешь в будущем, а не на силу их баскетбольной команды, — смеется Кисе, убирая в бумажный пакет свой шоколад. Аомине понимает — нет, это чувство не зависть к тому, что Кисе получил намного больше подарков. Это неприятное чувство сродни ревности, а скорее просто собственничества. Все эти девчонки, притащившие ему шоколад, оставившие там записки, на что-то ведь надеются. Они не знают, что им ничего не светит, потому что у Кисе уже есть Аомине которому чувство собственничества сильно портит настроение и чуть ли не требует сделать что-нибудь, чтобы дать понять — Кисе его и только его, остальным не стоит даже пытаться. А действия Кисе вызывают глухое раздражение, он не просто сваливает все в пакет, а убирает аккуратно, бережно, улыбаясь некоторым из записок. — Похоже, ты уже зазвездил, — пытается поддеть Аомине, чтобы стереть эту улыбку. Чтобы последним, повлиявшим на Кисе и его настроение, был он, даже если влияние это негативное. Но Кисе непробиваем: — Не волнуйся, Аомине-чи. Ты тоже довольно популярен. Девушки из моего класса спрашивали, есть ли у тебя девушка. — М… И почему ты сказал, что есть? — Аомине-чи! *** У Киоко третий размер. С натяжкой, конечно, третий, и Аомине подозревает, что в ее лифчике не обошлось без поролона, но все-таки сиськи у нее отличные. Она девушка симпатичная, привередливая, предпочитает спортсменов. И именно она пишет Аомине первой, где-то раздобыв его номер. Думает ли Аомине о Кисе, переписываясь с ней? Возможно, но когда он отказывается заглянуть к ней в выходные, то лишь потому, что это напряжно и скучно, лень куда-то ехать, врать Кисе, спать с опытной девушкой, от которой можно что-то подхватить. А потом Киоко, присылает ему фотографию, и оказывается, что поролон в лифчике ей не нужен. Соврать — не сложно. У Кисе в субботу тренировка, он их не пропускает в отличие от Аомине. В пятницу Аомине говорит, что на субботу у него планы с родственниками, и беспокоить его не нужно, Кисе кивает, не почувствовав подвоха. В жизни нужно попробовать все, решает Аомине. Кисе вряд ли его поймет, лучше ему ничего не знать о происходящем. А Аомине не может продолжать смотреть на баб в порно и думать о том, что у него этого не будет. Он должен попробовать все, тем более, раз предлагают сами. И тогда новые ощущения возбуждают его сильнее, чем секс с Кисе, к которому уже успел привыкнуть. Аомине не нравится вкус косметики, липкие от блеска губы, не нравится искусственность Киоко, ее улыбки и попытки казаться старше и опытнее. Он не понимает, зачем она изображает шлюху, ведь вместо того, чтобы возбудить его, это вызывает отвращение и судорожную мысль: «Взял ли я презервативы?». И минет Аомине не нравится, у Кисе это получалось лучше даже в первый раз. Но Аомине любуется женским кружевным бельем на округлых светлых ягодицах, плавными линиями талии, ног. Ему по душе длинные волосы, которые можно накручивать на пальцы и сжимать в кулак. И более мягкое и податливое женское нутро ему тоже нравится, женское тело не пытается вытолкнуть его, не сопротивляется ему. Как и то, что девушка меньше него ростом и комплекцией, и секс с ней не борьба, а торжество победителя. И определенно по душе ее сиськи. И то, как они подпрыгивают, когда Киоко двигается верхом на Аомине. Кисе пишет или звонит каждый день. Заткнуть его невозможно, даже если посылать. Вечером он пишет, что они закончили с тренировкой, и предлагает поболтать по телефону, но Аомине отвечает только: «Я устал. Давай в другой раз». В субботу Аомине все еще хочется забыть о Кисе, смаковать новые ощущения, заряжаться гордостью за себя. Ему начинает казаться, что и остальные девушки посматривают на него не без интереса, но у него есть Кисе, и он у Аомине останется. Раз-другой расслабиться с девушкой можно, но Аомине не променял бы Кисе на это. Потому что тот слишком лакомый, чтобы кому-то его отдавать, слишком прирос к Аомине за это время своим присутствием. Настолько, что утром в воскресенье Аомине звонит ему сам. — У вас тренировки сегодня? — Нет. Но я думал поиграть, если у тебя еще дела с родственниками. — Без проблем. Можешь поиграть со мной. Все лучше, чем твои походы по торговым центрам, — с усмешкой предлагает Аомине. Обычно ему лень, но не сегодня. К тому же можно выбрать площадку поближе к какому-нибудь отелю. Оплачивать его, правда, придется Кисе, потому что Аомине на мели до первого числа. — Конечно! — радостно отзывается Кисе. — Дай мне часик, я только проснулся. Где встретимся? Нет чувства вины или страха разоблачения. Кисе ничего не узнает, потому что Киоко не проболтается. Аомине удалил сообщения и ее номер, доходчиво объяснил, что второго раза не будет, и даже, после долгих раздумий, стер присланное тогда фото. Мало ли как Кисе отреагирует, если узнает. Еще расплачется. Да и объясняться с ним совсем не хотелось, проще оставить в неведении. В конце концов, это лучше, чем рассказывать ему все, и куда гуманнее, чем заставлять мучиться ревностью. Что-то подсказывало Аомине, что у Кисе совсем другие моральные принципы. Но ведь ни один из них ни разу не назвал это отношениями. По сути, им просто нравилось проводить время друг с другом, даже если большую часть этого времени наедине они трахались. *** Когда к нему в гости вечером в будний день заходит Сацки, которая должна сейчас быть с клубом, Аомине кажется, что она пришла ругаться именно из-за тренировок. Наверное, потому что Сацки не такая веселая как обычно, хмурится. Да что там, Аомине ее с детского сада знает и видит, когда ей надо с ним поговорить о чем-то неприятном, но тему не угадывает. — Ты ведь спал с Киоко? — глядя ему в глаза, спрашивает Сацки. Аомине, почесав затылок, предлагает глухо: — Ладно, давай в комнату пройдем, там поговорим. Он спит с Кисе и трахался с одной из самых популярных старшеклассниц, ему думается, что и Сацки тоже влюблена в него и пришла признаться. Но, усевшись в компьютерное кресло, Сацки негромко продолжает: — Так это правда? — Ты у нас аналитик. Сама все знать должна. Не волнуйся, мы предохранялись. — Это было до или после Ки-чана? Не то, чтобы Аомине удивился, что ей это известно об их отношениях с Кисе. Сацки знает все и о всех. Она могла догадаться, просто увидев, как он посылает смс Кисе или как они вдвоем теперь играют. А могла проанализировать другие, вроде бы не связанные напрямую с Аомине и Кисе, факты, чтобы понять, что между ними что-то происходит. — А тебе какая разница? — напрямик спрашивает Аомине. — Аомине-кун… Я просто думаю, что, к сожалению, Ки-чан полюбил тебя. Он не поймет, если теперь его выгнать. Не хочу, чтобы Ки-чану было больно. Нужно было заметить раньше и предупредить его. Они никогда не обсуждали свои отношения, ничего друг другу не обещали, и признаний не было, но почему-то слова Сацки звучат так, будто Кисе сам написал ему. Конечно, Кисе любит его, ведь Аомине считает себя идеальным, такого нельзя не любить. От такого нельзя не терпеть. — Не суйся в это, — устало говорит Аомине, прислонившись к двери спиной. — Мы сами как-нибудь разберемся. — И как ты собираешься разбираться? Забить на все, вдруг Кисе не узнает? — А если и узнает?! — срывается Аомине. — Ну и что? Я ему ничего не обещал. А переспали раз-другой — так он, вроде как, не против был. — Об этом я и говорю. Я знаю, как ты сам разберешься, Аомине-кун. Тебе проще будет забить на проблему, чем с ней разбираться. — И что с того? — устало спрашивает Аомине. У него ощущение, будто Кисе уже знает, и вот сейчас он разбирается непосредственно с ним. Хотя с Кисе все было проще, его можно было бы заткнуть поцелуем, погладить где нужно — по позвоночнику над линией джинсов — и Кисе таял, забывал, о чем говорил и что секунду назад злился. — Вряд ли кто-то, кроме Ки-чана, во всем мире согласится тебя терпеть, Дай-чан, — переходит на его детское прозвище Сацки. — Это я тебе как друг говорю… А если не хотел ничего серьезного, только секса на один раз с теми, кто подвернется — то нечего было начинать с ним. Это было бы честнее. — У него тоже своя голова на плечах, — напоминает Аомине. — Ты мне лучше скажи — настучишь ему? — Нет. — Вот и хорошо. Давай сделаю тебе чаю, и пойдешь дальше по делам клуба. Надоела. *** Все идет не так. Аомине казалось, что их с Кисе отношения улучшатся после связи на стороне, потому что теперь он будет думать именно о Кисе, а не сожалеть, что у него еще не было девушки. Но какое-то чувство не дает ему покоя. Наверное, именно поэтому женатые мужчины начинают одаривать подарками своих супруг после измены. Аомине не хочет признавать в этом чувство вины и, не принимая его, начинает отвергать Кисе. Кисе и раньше был раздражающим, но при этом желанным, а теперь они ссорятся через день, хотя могли бы и каждый, но из-за занятий в клубе и фотосессий встречаться чаще не получается. И это вызывает очередные ссоры. Аомине ругается, хотя понимает, что это неправильно: для Кисе важны и баскетбол, и его работа, и требовать отказаться от чего-то нельзя. Именно потому, что для Кисе ценнее Аомине, и, поддавшись слабости, он может потерять что-то для него очень важное. Но Кисе сильнее этого, и прекращает одну из ссор шуткой. Аомине предлагает Кисе хотя бы школу прогуливать, тот в ответ смеясь спрашивает, когда ему спать тогда. — Пожалуй, нужно запретить тебе выбирать, куда сходить, — сетует Аомине, пока Кисе рассматривает манекены в витринах одного из фирменных магазинов торгового центра. Аомине не интересно, сколько зарабатывают модели, но не помнит, чтобы Кисе в таких магазинах что-то покупал. Часто брендовые вещи ему дают просто как подарок от фирмы, для которой его снимали. Кисе что-то говорит про то, что это делается в целях рекламы, и потому он не особо любит их надевать. Но у витрин застревает с завидным постоянством, напоминая при этом ребенка из бедных кварталов перед кондитерской. — Дай тебе волю выбирать, мы бы из дома не выходили, — Кисе улыбается ему, но снова отворачивается к витринам. Аомине раздражается — ему кажется, что одежда там для Кисе интереснее, чем сама прогулка с Аомине. — Дома много интересного. Игры, журналы… Кровать. — Мы в общественном месте, Аомине-чи, — шепотом выговаривает Кисе, вернув Аомине свое внимание, и погасив начинавшуюся бурю. И у Аомине дома родители, и у Кисе сестры, а к концу месяца даже Кисе растратил все свои деньги на отели, поэтому, вместо того чтобы трахаться, они просто гуляют. Аомине бесит, что он подросток, живущий с родителями. Хочется личной жилплощади, хоть где-нибудь за городом. Хочется поступить куда-нибудь далеко, чтобы приходилось жить в общежитии, но кажется, тогда он из-за своей лени просто сдохнет от голода или будет жрать одну быстрорастворимую лапшу и чипсы. Другое дело, если бы поступили с Кисе в одну старшую школу и жили в одной квартире, ведь он рос с сестрами, мог у них научиться готовить. На лифте со стеклянными стенами они спускаются вниз на минус первый этаж, Аомине в этом торговом центре впервые и подозревает, что там тоже какой-то брендовый магазин. Улучив момент в общей давке, он прислоняется к Кисе боком. Ему вспоминается, как в сексе Кисе прижимается и повторяет своим телом каждый изгиб его, как если бы они были двумя кусочками пазла. Как если бы Кисе хотел проникнуть глубже, под кожу, и раствориться в нем, будто мало того единения, что давал секс. Воспоминание распаляет, раздражает, и кажется, лучше бы он сидел дома перед телевизором или листал журналы, а не ходил с Кисе по торговому центру. Гулять с ним и знать, что им так и не дадут уединиться, все равно, что сидеть в жаркий день перед вазочкой мороженого и лишь смотреть на него. На нижнем этаже нет магазинов, весь он занят аттракционами. Не то, чтобы как в парке, просто игровые автоматы с файтингами, аэрохоккей, какие-то совершенно детские машинки или по-взрослому выглядящие мотоциклы перед экранами. Не раздражающий парк развлечений, а именно что-то стоящее. — Мне подарили билеты, когда я снимался для их постера. Ты же видел? На входе? — радостно спрашивает Кисе, протягивая один из билетов Аомине. — Тут даже колесо обозрения есть. Ну что, хорошо я выбираю, куда пойти? — Допустим, — нехотя соглашается Аомине, забирая билет из рук Кисе. Наверное, Аомине не умеет просто быть счастливым. Страшная мысль пронзает его — что, если Кисе не за плакат достались эти билеты? Что, если Кисе ему изменял? У него достаточно времени, потому что Аомине не ревнивый бойфренд, он никогда не начинает названивать, если Кисе сказал, что он на работе или на тренировке, и никогда не проверяет, во сколько команда разошлась или был ли Кисе правда на фотосессии. Аомине не может себе представить, чтобы Кисе предпочел ему кого-то, пусть даже девушку, пусть даже исходя из тех же мыслей, что были у Аомине. Чтобы добить его, воображение подкидывает ему картину, где на коленях Кисе сидит голая Киоко. Черт возьми, да Кисе же работает в модельном бизнесе. Сколько порно Аомине смотрел, называвшееся как: «Модель на кастинге» или «Юную грудастую американочку принимают в модельный бизнес». Раньше смотрел, теперь порно на эту тематику вызывает отвращение, потому что на их месте неминуемо представляется Кисе. Но все же, Кисе был парнем, к тому же четырнадцатилетним и еще не таким популярным или раскрученным. Кто знает, может, через пару лет им заинтересуются — дамочки преклонного возраста или жирные толстосумы в поисках новых ощущений. А будет ли Аомине с ним через пару лет? — Ты не рад? — замечает Кисе, и улыбка его меркнет. — Задумался, — отвечает Аомине, глядя на билеты, потом переводит взгляд на Кисе. — Сколько денег ты бы запросил, если бы с тобой решили переспать? — Ты из-за билетов?.. Я же говорил, у нас на работе часто какие-то бонусы от фирмы. Или ты думаешь, что я за билеты… — Нет. Я же сказал, что просто задумался. — Волнуешься? — снова улыбнувшись, догадывается Кисе. — Тебе надо смотреть меньше порно. — Не только поэтому, — продолжает Аомине. — Меня бесит, что все они смотрят на тебя. На твои фотографии. Что они тебя глазами едят. — Но я ведь смотрю только на тебя, — уже вернувшись в свое привычно-веселое состояние, замечает Кисе. — Я думаю, что был бы согласен на любую сумму и даже без денег, но при одном условии: если это будет Аомине Дайки. Теперь мы идем отдыхать? — Один момент. Это свидание? — Можно подумать, что если да, то ты не пойдешь, — поддевает его Кисе, уже совершенно счастливый. *** Аомине почти ненавидит их в эту минуту — лежащего на лавочке с полотенцем на голове Кисе и сидящего около него Куроко. Во время матча Кисе задели, пришлось увести его: слишком кружилась голова, играть дальше он не мог. Матч был простой, Куроко оставили на скамейке запасных следить за Кисе. Может, на случай, если он решит проблеваться. Или сдохнуть. В этом их единении среди матча Аомине чудится что-то интимное. Настолько, что не будь он сам с Кисе, сейчас подумал бы: «О, а эти двое либо спят, либо скоро к этому перейдут». Это странное и почти невыносимое чувство бешенства. Будто кто-то на его привязанность пролил другую краску, и теперь Кисе столь же отвратителен, как был желанен перед матчем. Непонятно, но такое болезненное чувство ревности не мучило Аомине раньше, до его собственной измены. Он не отбирал у Кисе телефон, закидывая в свою сумку, чтобы тот не отвлекался на смс, пока они вдвоем, не заглядывал ему через плечо в эти самые сообщения или письма с признаниями, которые Кисе иногда доставал из ящичка с обувью. Раньше все эти люди вокруг Кисе, думающие, что могут на него претендовать, только раздражали Аомине. Теперь же они словно кожу его прижигают. Кисе мог ответить взаимностью любой их тех, что писали ему или готовили обеды, и так же, сказав, будто он на тренировке, уйти в чужую квартиру попробовать секс с девушкой. Что стоило заняться сексом с какой-нибудь из «девочек с обложки» в гримерке после съемок? А Куроко? В конце концов, Кисе столько восхищался им, и теперь, как бы его не тошнило от травмы, наверняка счастлив, что тот рядом. Заботится, черт возьми, и волнуется, ведь у Кисе может быть сотрясение, ему плохо. Когда матч окончен, Аомине собирает вещи, пока тренер и Акаши спрашивают что-то у Кисе, пытаясь определить, насколько все серьезно. Попрощавшись только с Мурасакибарой, который просто стоит рядом, и глухо бросив: «Я ушел», он выходит из зала. Аомине ненавидит Кисе, ненавидит себя. Люди умирают, получив сотрясение мозга. Кисе не отправили сразу в медпункт, ведь он сказал, что, может, все пройдет и он продолжит матч. Они могли упустить момент, Кисе может уже умирать. А потом решает, что у Кисе и сотрясать нечего, чего ему там будет, провалялся половину матча на лавочке, симулянт хренов. Конечно, голова у него будет болеть, раз Куроко наконец-то рядом и заботится о нем. К вечеру волнение берет верх, и Аомине, злясь уже на себя самого, звонит Кисе, ему отвечает слабый сонный голос, из-за которого Аомине еще сильнее бесится. Кажется, Кисе снова играет умирающего. — Все нормально. У меня больничный на завтра. Ничего серьезного. Уже даже не болит, но спать все время хочется… Но это, наверное, потому что я и так мало сплю, — отчитывается Кисе. И голос его, кроме того что тихий — спокойный, серьезный, без тени улыбки и никакой благодарности за звонок. — Ну и ладно, — соглашается Аомине, но отбой не нажимает. Голос Кисе — как что-то прохладно-приятное на его горячую кипящую злостью душу. — Почему ты ушел? — наконец спрашивает Кисе с осуждением. — Я не видел даже, как ты пропал. Мне так плохо было, а ты сбежал, не предупредив. — Я сказал Мурасакибаре, что ушел. — А, ну да. Молодец. Спасибо, он нам передал, что ты свалил. Аомине-чи, мы в одной команде. Если ты боялся нас выдать, то… Какого черта вообще? Там все оставались. А ты ушел. Никто бы и не подумал, что ты больше всех волнуешься или еще что. И звонишь только теперь. — Ты там, блин, плачешь что ли из-за этого? — уже достаточно смягченный его голосом, снова раздражается Аомине, но лениво и как бы нехотя. — Да пошел ты к черту, плакать еще из-за тебя, — непривычно ругается Кисе. Тот самый Кисе, который ни на кого не обижается всерьез, который готов простить кому угодно что угодно. — Ты не звонил. Я волновался, — признается Аомине, будто это заменит его «Прости меня». — Я и не собирался звонить после того, как ты ушел. Да, конечно, это фигня, пустяковая рана, но… ты ведь не знал, что это пустяк. — Что ты как баба тогда ноешь от пустяковой раны?.. — Потому что хотел, чтобы ты посидел со мной там. Но была игра. Я понимаю, конечно… Но я ждал, что ты подойдешь после матча. Мне ничего не надо было, просто побыть рядом. Просто, блин, спросить, как я себя чувствую, и все. Я был бы более чем доволен. Аомине-чи, за что ты со мной так?.. — Знаешь, там и Тецу прекрасно справлялся. Без меня. Решил не мешать вам быть… — и Аомине замолкает, осознав, что выдал себя. Телефон молчит, и лица Кисе нельзя увидеть, чтобы понять его чувства. — Ты ревновал? — удивленно спрашивает трубка. — К Куроко? — Да ты ж его с палочек кормишь! Ты ж за ним бегаешь постоянно! А это «Куроко то, Куроко это, Куроко классный». Я, блин, классный, понял?! Ты из-за меня в клуб пришел, ты сам говорил!.. Черное чувство, улегшееся в нем, всколыхнулось, как ил на дне реки. Аомине сжимает зубы до скрипа, чтобы заткнуться, замолчать. — Куроко хороший. Это правда, — соглашается Кисе. — Но Аомине-чи — лучший. Весь всколыхнувшийся ил, весь, что еще оставался на дне души Аомине, пропадает. Кисе двумя словами стирает все, и Аомине прощает ему даже последовавшее после: — Дурак. Аомине-чи дурак. — Заткнись, — без злобы отзывается Аомине. Больше ему сказать нечего. — Я почти был готов с тобой порвать, — признается вдруг Кисе, и Аомине, которому раньше казалось это безразлично, отчего-то задевает то, что они могли расстаться по такому глупому поводу. Он и сам не замечает того момента, когда начинает воспринимать их отношения настолько всерьез, чтобы осознавать, что есть что “рвать”. — Бред какой… Куда ты от меня денешься? Говоришь, голова не болит, и завтра у тебя ни школы, ни тренировок? — Да. Именно так я и говорю. И я в состоянии открыть тебе дверь, но потом снова заберусь в кровать. — Конечно. У тебя же постельный режим. Я просто немного полежу рядом. — Так я тебе и поверил, что ты просто полежишь, — Кисе уже смеется. Кисе уже снова все простил. *** — Я думаю, что Кайджо отличная школа. Я был на зимнем кубке старших школ, и они, в общем, неплохо играют, — глядя в журнал, выпаливает Кисе, и только после этого поворачивается к Аомине, чтобы проверить реакцию. Сейчас перерыв, и Аомине, как всегда не выспавшийся, почти задремал, положив руки на парту и устроив на них голову поудобнее. По сути — это его класс, и Кисе приперся к нему на правах друга вместе провести перемену. Аомине выгонит любого, кто мешает ему спать на переменах, но ему кажется, что если выгнать Кисе, тот расстроится. А успокаивать его возьмутся многочисленные фанатки, это еще хуже, пусть лучше тут галдит. — Какая разница, куда идти? — зевает Аомине. — Я выберу школу поближе к дому. И все. — Но мы живем в разных районах. — Мне казалось, все давно решили, что пойдут в разные школы, — Аомине подпирает щеку рукой, смотрит, всем своим видом намекая на то, как он предпочел бы сейчас просто поспать, и надеясь, что в Кисе проснется совесть и тот вспомнит о неотложных делах. — А ты что же? Все пойдут в разные, а мы будем играть за одну? — Ну да, — вздыхает Кисе. — Это будет не честно. К тому же я очень хочу сразиться против тебя. Это было бы очень интересно. — Ты постоянно играешь против меня, ничего интересного. — Ну да. Но ты забросил тренировки, а я нет, и я стал лучше. Вот увидишь! — Да, да, конечно, — без охоты поддакивает Аомине. — Вот и посмотрим. — Но мы ведь будем видеться? — с надеждой продолжает Кисе. Аомине взвешивает его слова, ставит на свое место каждого из основного состава. С Акаши вряд ли бы Кисе так разговаривал, а вот к Куроко вполне мог пристать с чистосердечным: «А пойдем ли мы в одну школу?» и «А будем ли мы и дальше играть вместе?». Мог бы, да только Куроко пропал после победы на кубке. — Будем, — подтверждает он. — И играть будем. И ухмыляется, чтобы дать понять, что в смысл «игры» он вкладывает не только баскетбол, но Кисе радостно кивает с простодушной улыбкой, вместо того, чтобы смутиться или так же многозначительно кивнуть. — А как насчет института?.. Или университета? Ты еще не думал, куда поступать? — К чему такая спешка. Еще три года, — напоминает Аомине. — Я не знаю, в какую школу подам документы в апреле, а ты уже говоришь про институт. — Я просто подумал, — шепотом продолжает Кисе, придвинувшись ближе. Вряд ли их могут услышать, но Аомине настораживается, смотрит по сторонам. Ученики, оставшиеся на перерыв в классе, от них достаточно далеко и заняты своими разговорами. Видимо, Кисе изучил обстановку до него, иначе не начинал бы сейчас этот разговор. — Правда, было бы круто поступить в один институт… Где-нибудь в другом городе. Мы были бы соседями по комнате в общежитии. Или и вовсе снимали бы небольшую квартирку где-нибудь рядом с институтом, чтобы не вставать рано. Конечно, родители не возьмутся это оплатить, но я ведь работаю, я мог бы… — Кисе, — негромко окликает Аомине, внимательно глядя ему в глаза и хмурясь. — До этого еще три года. — Ну да, довольно долго, — соглашается Кисе легкомысленно. — Ты что, реально думаешь, что мы и через три года все еще будем вместе? Рехнулся? Замирает Кисе, замирает мир, и Аомине понимает, что сказал не то и не так, но молчит, никак не исправляя ситуацию. Потому что надоел этот романтизм Кисе. Он не может представить их вместе через три года. Кисе лезет в его личное пространство, мешает ему спать на переменах и тащит куда-то в выходные, вместо того, чтобы провести время дома. Аомине не может представить их живущими в одной квартире. Кажется, они подерутся в конце первой же недели, одно дело не вылезать из кровати в общей спальне, совсем другое - вместе жить. Кисе не тот, кому он готов посвятить три и больше лет своей жизни. Аомине все ждет, что и секс с Кисе надоест ему, не сейчас, конечно, через год-полтора. И можно будет объясниться, и расстаться мирно. Кисе слишком много. Аомине понимает, что начинает задыхаться в нем. И не собирается идти на попятную — вот тебе правда. — То есть?.. — начинает Кисе и не может подобрать слова. Ему мешают люди в классе или это просто растерянность, и кажется впервые в жизни болтливый Кисе не знает, что сказать. — То и есть, — подтверждает Аомине. — Но в одну старшую школу я с тобой все равно не пойду. Ты и здесь мне поспать не даешь, а если еще там будешь… Кисе не устраивает скандала, он просто поднимается рывком и молча выходит из класса. Аомине все занятия и весь вечер убеждает себя в том, что был прав. Кисе может сколько угодно на него обижаться, но это правда. Им хорошо вместе сейчас, и лучше не ограничивать друг друга общими планами, а то придумал там себе уже квартиру вдвоем снимать. Смешно, еще бы пожениться предложил, чтобы наверняка. Будь Кисе девушкой, он приносил бы Аомине какие-нибудь фотографии их будущих детей, сделанные в мобильных приложениях, и предлагал бы придумывать им имена. Считая себя полностью правым, Аомине не звонит Кисе. Вечером в скайпе ник Кисе загорается зеленым, он в сети, и Аомине раздражает то, что тот онлайн, но не пишет, не звонит. Ведь он просто развернулся и ушел, ничего не сказав. Шлялся где-то весь день, хотя тренировок, как и игр, у них в средней школе больше не должно быть. Аомине смотрит фильм, листает журналы, но раз за разом возвращается к горящему онлайн нику Кисе. С кем-то он ведь там переписывается. С кем-то, может быть, гулял весь день, с Куроко, например, который в клубе не показывался. Или с кем-нибудь из тех девчонок, что вьются вокруг него. К ночи Аомине ничего не может делать, лишь сверлить взглядом зеленый значок в скайпе. И когда после одиннадцати вечера тот гаснет, Аомине, ненавидя себя за это, хватает телефон со стола у компьютера и звонит Кисе. После долгих двух гудков, Кисе берет наконец трубку, голос его тихий: — Да, Аомине-чи? — Ты где весь день был? Тренировок не было, а ты в сети только в девять объявился. Гулял с кем-то? Такие же долгие, как гудки, секунды молчания. Кисе, конечно, очень хорошо умеет притворяться и врать, но ему нужно вовремя переключаться, и Аомине чувствует, как его захлестывает гнев. — С кем-то из своих фанаток был? — Прости. Мне было не по себе. Это не было свиданием. — Конечно, не было! — окончательно срывается Аомине. — Это ты так думал, а у нее наверняка уже даже покойная прабабка в курсе, что она гуляла с Кисе Ретой. Ты же у них звезда. — Хватит, Аомине-чи. Я думал, что ты извинишься, а ты опять… Странная волна поднимается в Аомине. Такая, какой раньше не было никогда. Иссиня-черное цунами, когда хочется сделать больно. Будь сейчас Кисе рядом, он бы ударил, и этим, возможно, все и закончилось бы тут же, в кровати. Более того, наверняка это вылилось бы в потрясающий секс, после которого Кисе еще долго не смог бы надеть футболку без высокого горла. Но сейчас в его распоряжении только телефон, и Аомине бьет, как умеет: словами. Но насмерть. — Да насрать, с кем ты гуляешь. Если на то пошло, у меня уже секс с девушкой был. Так что, если тебя тоже на баб потянуло — ты не стесняйся, только предохраняться не забывай. Этой волной злости сметает все, и Аомине осознает себя стоящим с телефоном в руке среди пустоты. Идут на дисплее секунды разговора, но там уже никого нет. Не слышно машин с улицы, родителей из гостиной. Аомине оглох. А Кисе умер. Цифры на дисплее как его надгробная плита — Кисе жил 00.00–01.45. Когда волна спадает, Аомине осознает, что натворил. Но как исправить не знает. Это самое ужасное — ничего не приходит на ум. Отшутиться? Сказать, мол ляпнул со зла и на самом деле все не так. Все слова на сегодня потрачены, их больше нет. — Уже довольно поздно, Аомине-чи, — произносит пустота с той стороны пластикового надгробия. — Давай поговорим завтра. И оставляет Аомине в темноте, среди руин, им же сотворенных только что, с осознанием того, что, да, — теперь уже поздно. *** Кисе слушает, как затихает дом. Выходит из ванной средняя сестра, пытается включить фен и ссорится из-за этого с матерью, которая отчитывает, что отец и Рета уже спят, нечего их будить. Их перебранка, пожалуй, вызывает больше шума, чем было бы от включённого фена. Урезонить их выходит старшая сестра, и в доме временно становится тише. Новый спор, уже не такой громкий, возникает из-за чьего-то съеденного пудинга, быстро заканчивается поучительным: «На ночь жрать вредно», и Кисе вспоминает о съеденном пудинге, а в тот момент он совсем забыл, как сестра говорила: «Пудинг мой». Когда кажется, дом наконец задремал, слышатся шаги босых ног — это из комнаты в туалет по темному коридору пробирается отец. Мать всегда ругается на то, что он ходит без тапок. Потом — такой же дробный перестук обратно. Кисе везет: он единственный сын в семье и у него своя собственная комната, а сестры живут в одной. Дом стихает и оставляет его наедине с самим собой. Кисе сидит в темной комнате на кровати, прислонившись к стене. У него жуткое ощущение, будто закончилось что-то, некий крепкий мост рухнул у него из-под ног, и теперь он не знает, как быть. Телефон молчит, хотя если бы Аомине перезвонил — как Кисе ни обещал себе игнорировать, он бы снова принял звонок. Он бы поверил, наверное, любой лжи, только чтобы сейчас лечь спать и подумать об этом завтра. Но Аомине не звонит. Он оставляет его наедине с обломками их моста. И Кисе уже кажется, что сам он окаменел, лишь сердце его живое, и гулкие его неровные удары мешают спать и сестрам, и родителям. Бьется в жуткой истерике, за него, а сам Кисе просто сидит у стены, сжимая в руке телефон, глядя сухими глазами перед собой.