Не случайные

Все, что делает Аомине после матча — это старается не думать о Кисе. Болит перенапряженный локоть: тянуще, отвратительно, почти нестерпимо. Боль эта как инфекция, занесенная Кисе в его тело, мешающая играть, и Аомине сосредотачивается на ней. Как подопытную крысу, с помощью тока приучают к тому, что красной кнопки нельзя касаться, она делает больно, так же Аомине приучает себя к тому, что Кисе — это тупая боль в поврежденном локте. Нельзя звонить Кисе, нельзя писать ему, нельзя идти на его матчи, потому что Кисе — бьется током. Потому что болит не только локоть. Аомине не помнит, что ему снится: видения эти муторны, залиты слепящим светом, и в то же время тяжелы, как чугун. Проснувшись, он долго в темноте шатается по квартире, а потом засыпает на занятиях. Что-то происходит с ним. Будто раньше тьма в нем не накапливалась, часть ее забирал на себя Кисе, а после разрыва с ним негатив в Аомине почти осязаем, ночами он чувствует, как тот ворочается, как живой, где-то за грудиной. Аомине начинают нравиться хрупкие девушки. Хочется примерить роль не только победителя, но и хищника, как-то выпустить пар. Но вместо девушек выбор падает на Сакурая, который влечет его именно своей раздражавшей когда-то слабохарактерностью. Хрупкостью и тем, что он полная противоположность открытого и яркого Кисе, а значит и напоминать не будет. Аомине даже винит во всем Сацки — именно она приставила Сакурая следить за ним. Конечно, будь у Аомине свидание, он бы смог намекнуть Сакураю, что его надо на какое-то время оставить в покое, но девушки у Аомине на примете по-прежнему нет. Он не знает, как относится к нему сам Сакурай, Аомине не подозревает в том никакого влечения. Но ведь всегда можно просто спросить. Все прекращается в одночасье, когда Аомине уже готов предложить Сакураю не терять зря времени на слежку. Обрывает это Вакаматсу, каким-то чертом заметивший в Аомине приготовившегося к броску хищника. Он вылавливает Аомине в школьном туалете, прижимается к кафельной стене у умывальника спиной, сложив руки на груди, и предупреждает: — Лучше найди себе кого-нибудь другого. Сакурай с тобой в одной команде и нам нужнее, чем тебе. — Тебя Имаеши прислал? Параноик четырехглазый, — ухмыляется Аомине. — Пусть перестанет бегать за мной тогда, а то я начинаю думать, что он влюбился. — Ты отлично знаешь, что это просьба Момои. Ты же без няньки не можешь, а ей некогда. Вот и приставила Сакурая. — Вот и отлично, пояснил. Не ссы, даже в мыслях не было трогать твое сокровище. И их разговор снова заканчивается небольшой потасовкой. Это уже почти традиция. Но о Сакурае Аомине больше не задумывается, и тот теперь не маячит рядом в обеденный перерыв, не следит за Аомине в классе. Время, густое и мутное, капает дальше; Аомине вымучивает каждый тоскливый день своей жизни, и, когда ему уже кажется, что он застрял в этом сиропе, освобождает его не вернувшийся Кисе и не новая любовь, нет. Кажется, где-то с Тейко Аомине начал покрываться слоем снега: все глуше были голоса внешних раздражителей, все тяжелее подниматься по утрам, все скучнее простирающаяся перед ним жизнь. Куроко со своим новым светом и той победой над Тоо в Зимнем Кубке как экскаватором этот сугроб с Аомине снимает. Снял вместе с кожей, и в ночь после проигрыша Аомине ощущает внешний мир так четко и ярко, что совсем не мог заснуть. И тогда, заново осознавая реальность происходящего, Аомине чувствует себя не полным. Чует рану в себе, будто кем-то выеденную. Больше никому не заметный след, который при оголившихся нервных центрах начинает не ныть, а болеть с утроенной силой. Но даже он теряется за болью от проигрыша. Аомине впервые за долгое время осознает себя живым. Будто там, на площадке, Тецу вколол ему что-то последним штрихом, ударом кулака о его кулак. В попытке не утонуть в обрушившейся на него реальности, Аомине хватается за Момои, предлагая ей поход в магазин, чего раньше никогда бы не сделал. Соглашается учить Куроко броскам. Ему отчаянно нужен сейчас кто-то рядом, и он сам не понимает, почему не пишет Кисе. Вероятно предчувствует, каким раскаленным железом по оголившимся нервам сейчас придется ему встреча с Кисе. И вот что странно: когда он видит на трибунах Кисе, не происходит ничего. Аомине ожидал большего, но Кисе — это не просто Кисе, но и не та рана, которую он предчувствовал. Наверное, именно так ощущаются бывшие — немного ностальгии, как по хорошим временам, и все. Аомине даже не может толком вспомнить, почему они расстались. Потому что Кисе заговорил о совместном будущем через три года? Потому что Аомине сам же рассказал ему о своей измене? Потому что Аомине не захотел оправдываться и просить прощения? Или потому что Кисе не стал за него, такого исключительного и неповторимого, цепляться? Наверное, они оба тогда слишком устали. Неопытные не только в сексе, но и в отношениях, сходу сожгли друг друга. Куроко всегда говорил, что чем ярче свет, тем чернее тень, и чем ярче светил Кисе, тем больше злил этим Аомине. Увидев Кисе, Аомине только убедился, что они сделали все правильно, расставшись до того, как могли навредить друг другу еще больше. А потом возвращается Хайзаки. Даже не то чтобы возвращается, а как бы с ноги сносит дверь, успев подраться и с Кагами, и с его другом из Йосена. Но они ребята самостоятельные, могут за себя постоять. То же Аомине думает и про Кисе, который то ли ввязывается в драку, то ли лезет разнимать. Аомине узнает это от Момои, слушает все с той же ленцой — ну мало ли, что там происходит у Кагами, у его друга, да и Кисе пусть сам разбирается. И жалеет о том, что прослушал половину, когда на площадку выходят команды. Аомине распознает безошибочно готового к прыжку хищника по улыбке и позе Хайзаки. Но ведь Кисе — не жертва, не вечно извиняющийся Сакурай. Кисе сильный, и Аомине верит в это вплоть до момента, когда понимает, что его травма не прошла. Возможно, Кисе не жертва, но он ранен, и именно это пробуждает в Хайзаки хищника. Аомине один предчувствует беду, и знает, что попытка надавить на травму во время матча — это только начало. Сцепив ставшие вдруг такими холодными пальцы, Аомине осматривается вокруг. Ему кажется, что перед ним не баскетбол, а бокс. Наверное, также он чувствовал бы себя, играй Кисе против Кирисаки Дайчи с их гнилой стратегией. В первый и последний раз Аомине жалеет о том, что он с Кисе не в одной команде. У него остается чувство, что все это не закончится на площадке. Независимо от поражения или победы, Хайзаки придет добить или отомстить. И Аомине поднимается, не дожидаясь, пока начнут расходиться зрители. Он упрямо думает о том, что сделал бы то же самое для Куроко, потому что тот слабый. Но Кисе с Хайзаки одной комплекции и равны по силам, к тому же Кисе — душа команды, он не пойдет домой один, а те не позволят Хайзаки увести его куда-то одного. Аомине все это понимает, и все же — стоит в кустах у служебного выхода, как будто это он тут поджидает Кисе. «Я ничего не буду говорить Кисе. Он ненавидит насилие, даже вынужденное. У него останется неприятный осадок, если ему придется драться или если Хайзаки затеет драку с кем-нибудь из его команды». В его поведении, в том, что он затаился в кустах, все же больше инстинктивного. И именно эти инстинкты, не разум, нашептывают Аомине главное: он не позволит кому-то тронуть Кисе. С самого первого раза Кисе — его. С первого взгляда. Даже если бывший, даже если давно все зажило — на нем метки Аомине. С кем бы Кисе ни спал теперь, он по-прежнему принадлежит Аомине, привязан к нему общими воспоминаниями и той душевной болью, что наверняка принесло ему расставание. И Аомине не позволит кому-то перекрыть эти следы, сделав больнее, вынудив к насилию или самопожертвованию. Вся нервозность уходит, как только в переулке у служебного выхода появляется высокая фигура Хайзаки с накинутым на голову капюшоном. Аомине не колеблется, он знает, что должен делать, впервые хищник внутри него обретает долгожданную жертву для единственного броска и, даже не зашуршав листвой, Аомине выбирается из кустов. *** — У Аомине-куна не будет проблем? — спрашивает Куроко, застывший над чашкой чая в ожидании, когда тот достаточно остынет, чтобы можно было пить. — Не думаю. Если что, я позабочусь, чтобы не было, — обещает Момои, откровенно любуясь спокойным лицом Куроко, которому предстоит еще финальная игра сегодня. — Ты не могла бы не говорить Кисе-куну о том, что произошло? — просит Куроко, поднимает чашку и касается жидкости бледными губами, но отставляет обратно на блюдце — еще горячо. А он все-таки торопится. — Тецу, я же вроде не давала повода считать меня глупой. Конечно, не расскажу. В вазочке перед ней подтаявшее мороженое. Память о том, с чего у них с Куроко все начиналось, но так и заканчивается, толком ни во что не вылившись. Были бы счастливы Кисе и Аомине, если бы тоже могли просто дружить, вот так запросто встречаться в кафе и говорить о серьезных вещах или сущих пустяках?.. — Ты ведь тоже заметил… Ты все подмечаешь, — улыбаясь, констатирует Момои. — Когда они расстались? — не кивнув даже, спрашивает Куроко. — После средней школы. — Почему?.. Я всегда думал, что они… подходят друг другу. Что это — настоящее. Момои улыбается, откидывается на спинку стула. Холодное мороженое у нее и горячий чай Тецуи. Наверное, они перепутали заказы, когда размышляли над меню. — Так и есть, — отвечает она наконец. — Но это их выбор. *** Они могут вести себя как друзья. Потому что они встречаются всем бывшем составом Тейко для игры, потому что потом идут праздновать день рождение Куроко. И ни он, ни Кисе не зациклены друг на друге, Кисе совершенно искренне больше лезет к Куроко, пытаясь его накормить, а Аомине так же искренне плевать. Он спас Кисе от Хайзаки не ради самого Кисе, а для себя, потому что не мог позволить тому приблизиться, сломать. А значит, Кисе ему ничего не должен. И все же вечером, когда все расходятся по домам, Кисе копается с кроссовками так долго, а Аомине все это время стоит у входной двери и ждет его, хотя они ни о чем не договаривались. Может, Аомине кажется, но Куроко хмурится, глядя им вслед. Снега уже нет, хотя и по-прежнему прохладно. Кисе идет шаг в шаг с ним, кутается в шарф, закрыв им половину лица, он непривычно молчалив. Наверное, и эта тишина должна что-то сказать Аомине, но он совсем не привык читать Кисе по его молчанию. Это какой-то новый, запрещенный прием ведения войны, и, не уйди Кисе давно в другую сторону, отговорившись срочными делами в том районе, Аомине подозревал бы, что его по-прежнему бойкотируют. И Аомине, который знает, что должен что-то сказать, с чего-то начать, тоже идет молча, потому что слова не подбираются. Он не хочет предложить Кисе начать все с начала, ему не интересно, есть ли кто-то у Кисе, или был. Ему хватает и этой тишины, просто идти рядом. Когда Аомине уже готов поверить, что Кисе чувствует то же самое, тот произносит в ткань шарфа: — Ты мне часто снишься. — Вот как, — отзывается Аомине. Пожалуй, их погнало пройтись вместе это ощущение праздника, мысль о том, что все может быть по-прежнему, пусть они и играют за разные команды, они все равно могут весело проводить время вместе. И начиная с мыслей о команде, Аомине сам не замечает, как из команды на первый план для него выходит Кисе. Не стоило, наверное, идти вместе с ним. На что-то все-таки Аомине надеялся, ожидая у двери, сам себе не признавшись в этом. А теперь понимает, что там, где он ждал светлой просторной дороги и будущего - тупик, и они с Кисе друг другу от этой прогулки только более чужие, чем когда они не разговаривали. — Ты ведь не против, если мы будем друзьями?.. В смысле мы и были друзьями, — спохватывается Кисе, машет руками перед лицом, но глаза его улыбаются, они теплые. — Но потом как-то… Почти не общались. Тот матч не в счет, я думал, что ты меня убьешь, если догонишь. Мне понравился сегодняшний день. Мне всех вас не хватало. И тебя тоже не хватало, так что ты не против, если мы будем друзьями?.. Я хочу сказать, мне не обидно, не больно. Думаю, что я готов. — Зачем вообще эти сложности? — устало спрашивает Аомине. — Достаточно простого: «Сегодня было весело, надо будет повторить». Кисе наконец опускает шарф, как если бы вдруг разом потеплело, кивает с улыбкой: — Да, ты прав. Но я рад, что мы поговорили. Я боялся, что ты предложишь попробовать сначала, а я окажусь слишком слабохарактерным. — Нам незачем снова в это соваться, — отказывается Аомине, и все же внутри него отчего-то теплеет. Он чувствует, что был прав, и даже болью разрыва и своим эгоизмом, предательством, он все равно привязал Кисе к себе. С кем бы там тот не спал, Кисе по-прежнему его. И осознание этого снова что-то в нем будит, но не звериное, а приятное, светлое. Все было именно так, как надо. Аомине разочаровался бы, если Кисе попытался вернуть его. И в то же время смог бы его забыть, если Кисе уже жил бы своей жизнью, уйдя в ней слишком далеко от Аомине. Но то, что открывалось теперь, было идеальным, и Аомине нравилось это чувство дистанции и одновременно того, что они не чужие друг другу. Ближе, чем кто бы то ни было был или будет. Они прощаются на станции метро, Кисе уезжает первым — так совпало расписание, и Аомине пока идет домой один чувствует себя до краев наполненным лунным светом, жидким золотом, и шагает аккуратно, чтобы это не расплескать. *** Их общение продолжается звонком Кисе в пятницу — он зовет сходить поиграть в парк, раз потеплело. — Один на один. Но, думаю, Куроко-чи не будет против погулять с нами. Или Кагами-чи, или… — Хочешь сыграть против них или взять их в напарники в игре? Нет уж, Кисе, только ты, я и мяч. — И кольцо. — Да не важно, суть ты понял. Играем один на один, без помощников. И только в метро понимает, что надо было спросить, как там травма Кисе. Просто потому, что в случае проигрыша Кисе сможет свалить на нее. Но, конечно, он не такой, он скорее будет играть на пределе сил, а потом Аомине придется тащить его домой на спине. *** Аомине слишком ленив, чтобы ехать куда-то далеко ради одного только Кисе. Тем более что рядом с домом есть три годные площадки. Зато когда они после игры собираются где-нибудь посидеть, Аомине предлагает зайти к нему, допив последний глоток минералки после этого предложения. — О, Кисе-кун давно к нам не заходил, — замечает мама Аомине, выглянув из кухни узнать, кто пришел, и Кисе тут же включает все свое обаяние: — Добрый вечер. Мы в разных школах теперь, но недавно как-то снова стали общаться. Рад снова вас видеть. Аомине снимает ботинки, думая о том, что с людьми посторонними Кисе какой-то другой. Не такой как для него, для Тецу или для семьи. И все же, с ним Кисе общается с той же дружеской легкостью, как со своей командой. Отчего-то он знает, что где-то там, глубже, есть еще один Кисе, которого он даже в самые близкие моменты их отношений не видел. Слишком сильно тот Кисе слился со своей внешней позолотой, слишком привык всем нравиться. — Значит, ты теперь редко будешь нас навещать? — Я постараюсь почаще, но, боюсь, Аомине-чи рассердится. Аомине толкает его в спину, намекая, чтобы тот поднимался в комнату. Кисе машет на прощание, послушно уходит вверх по лестнице к комнате Аомине. — Чайник поставить? Замерзли ведь, — вслед спрашивает мама. Аомине только кивает безразлично, сейчас это проще, чем объяснять, что они играли и лучше бы достать минералку из холодильника. Да и сам за водой не идет, следует за Кисе, как привязанный. Рядом с ним снова возникает приятное чувство, делающее все внутри ватным, будто присутствие Кисе, его запах — катализатор. Хочется, как наркотиком, надышаться им. А впрочем, Кисе не наркотик. Он как болеутоляющее. Мир рядом с Кисе приходит в порядок, застывает. Рядом с ним не то чтобы находишь ответы на все свои вопросы, просто сами вопросы теряются, перестают быть существенными. Аомине чувствует даже стыд, закрывая за ними дверь в комнату, будто снова привел Кисе для секса, забыв предупредить. Кисе сам щелкает выключателем, останавливается в центре комнаты, и им двоим становится здесь тесно. Кажется, как ни повернись — соприкоснешься. Странно, что раньше этого не замечал. — Тут почти ничего не изменилось, — произносит Кисе чуть тише, уже без того задора, что был в его голосе при разговоре с мамой. — Правда напоишь меня чаем или мне снова за ним самому спускаться? — Чтобы ты там с матерью застрял на весь вечер шмотки обсуждать? — хмыкает Аомине. Он отодвигает Кисе в сторону, садится на кровать, стягивает свитер через голову, тут же поправляет задравшуюся футболку. — Ну что там? Ты по этой комнате что ли скучал? — Да так, столько воспоминаний, — улыбаясь, отвечает Кисе, но все еще стоит, хотя Аомине оставил ему свободный стул. Однако и на кровать сел не в центр, а к изголовью, оставив половину свободной. — Плохих? — усмехнувшись, спрашивает Аомине, Кисе отрицательно мотает головой: — Разных. Он выбирает стул, но садится на него верхом. Кто угодно мог так сесть, и Аомине было бы плевать. Даже если бы Сацки села, бесстыдно разведя ноги. Но раз так ведет себя Кисе, это становится похоже на сюжет порно. С одной стороны, Кисе не может не знать, как смотрится. С другой — он наверняка и не задумывается о том, что Аомине примет это за приглашение или попытку соблазнения. Но звуки из коридора его возвращают в реальность — по лестнице поднимается мама, а значит Кисе просто сел, как ему удобнее. — Там чайник вскипел. Кисе-кун, ты поешь с нами? — С радостью, — тут же переключается Кисе. Дверь закрывается снова. Даже для матери Аомине нет ничего пошлого в том, как Кисе сидит. Скорее всего потому, что она так и не догадалась об их отношениях. — Мне говорили о Хайзаки, — все еще глядя на закрытую дверь, произносит Кисе. — О чем тебе там говорили? — лениво переспрашивает Аомине, и тогда Кисе поворачивается к нему, кладет подбородок на спинку стула. — О том, что ты защитил меня. Зачем? — У тебя была игра с Тецу. Я понимал, что она должна была состояться. — Но я — не Куроко-чи. Я бы справился сам. — Как? Согласился бы отойти с ним в темный переулок дальше от команды и получил кирпичом по голове? Он не ожидал, что я приду. — Да и от меня бы ничего не ожидал, — напоминает Кисе упрямо. — Так ты бы ничего и не сделал. Тебе нужно время, чтобы решиться и ударить. А Хайзаки сначала бьет, потом думает. — Я должен быть тебе благодарен? — Не говори так, будто я сделал это только ради тебя. — Тогда, может, стоило остаться в стороне и не ломать голову над тем, какие выводы я могу сделать? Есть все-таки что-то во взгляде Кисе, когда они наедине. Искреннее что ли. Будто первые железные двери открываются, и Аомине проходит дальше, ближе к настоящему. Интересно, отличается ли его поведение с остальными и именно с Кисе? Для него нет особой разницы, но со стороны оно, может, и виднее. — Я и не ломал голову. Ты о чем? Я просто делаю, а потом… да и потом не думаю. Он меня раздражал, захотелось треснуть. Ты вот тоже раздражаешь сейчас. — Меня тоже хочется треснуть? — чуть меньше настоящего Кисе, чуть больше притворства, Аомине хочется схватить его за руку, чтобы удержать только что бывшую тут искренность. — Иногда — ужасно хочется. — Но не теперь? — Теперь слишком лениво. Кисе улыбается в ответ на это. Стул покачивается из стороны в сторону от его движений, пока Аомине сидит на месте и не двигается. И так может продолжаться бесконечно, пока мама не позовет их на кухню. Но Аомине ногой подцепляет стул и подвигает к кровати ближе, приподнимается. Он кладет руки на плечи Кисе и целует его прежде, чем успевает подумать: «А что я делаю?» Кисе не отстраняется, даже губы раскрывает, предлагая углубить поцелуй, но Аомине возвращается на кровать. — Зачем? — спрашивает Кисе. Он не удивлен, просто хочет знать его отношение к случившемуся, значит и Аомине для него больше не читаем. — Запутался. Всегда, когда ты появлялся в моей комнате, мы минимум целовались. — Ну да, ты же сначала делаешь, а потом все равно не думаешь, — Кисе поднимается, потому что после поцелуя поза его для самого Кисе приобретает ту пошлость, которую Аомине видел в ней изначально. — Знаешь, извинись перед мамой. Все-таки я домой. Семпай просил больше времени уделять учебе. Так что отдохнул и… Что-то должно случиться. Возможно, ситуация натягивалась бы подобно резине, если бы Кисе продолжал сидеть, но его поспешный уход подтолкнул. Аомине захлопывает дверь перед его носом, не дав выйти из комнаты, щелкает замком на ручке, запирая. И теперь получается, что он стоит почти вплотную к спине Кисе, оставив руку на двери у его бока. И молчит, не зная, что говорить, но уверенный, что не должен его отпускать. Пока Аомине подбирает слова, Кисе осторожно оборачивается и все равно задевает его, потому что Аомине слишком близко. — Мы же не хотели повторять… ошибок, — напоминает Кисе, чуть наклонив голову. Аомине кивает, убирает руку с двери, освободив по крайней мере два пути к бегству, но это — мнимая свобода. Даже не потому, что Кисе никуда не деться из этой комнаты — он никуда не денется от Аомине, даже если выйдет. — Не хотели, — соглашается Аомине. — Тогда что ты делаешь? — продолжает Кисе, все еще прижимаясь к двери, но руки по швам, отпереть дверь не пытается. Тогда Аомине улыбается, так же склоняет голову: — Сначала делать. И не думать ни потом, ни теперь… У Кисе голова еще наклонена, и со своим наклоном Аомине подстраивается, приближается, чтобы снова поцеловать, но с первого этажа слышится: — Ужин почти готов! Можете спускаться! И Кисе перестает быть послушным, снова отпихивает, тянется к ручке. — Нет, настолько не думать я не могу… Твоя мама дома. — Вот именно. Она что-то заподозрит, если ты сбежишь. А мне весь вечер слушать, чем это я тебя обидел, — Аомине ловит его руки, удерживает, а взгляд никак поймать не может — Кисе опускает голову так, что за волосами прячется даже кончик носа, не то что глаза. — Прекрати. Можешь сказать ей, что я забыл о важных делах, что… Да что угодно. — Пошли. Ты и сам не хочешь ее обижать. Сразу надо было отказываться. — Не надо было приходить, — вдруг выдает Кисе, и это бесит настолько, что Аомине готов его ударить. Но стоит отпустить руки — и Кисе больше не сопротивляется. Стоит у двери, глядя в пол. Тогда Аомине прекращает играть в настырного любовника, целует светлые волосы на макушке и сам открывает дверь. — Хотя бы поешь с нами. А потом пойдешь. Кисе кивает, наконец подняв голову. Взгляд растерянный, такой у него бывает после проигрышей, только в этот раз без слез. И для себя Аомине никак не может расшифровать, что это значит. А во время ужина на Кисе все та же маска учтивого гостя, теперь он такой же и для Аомине. И так же с улыбкой обувается. Он настолько не хочет больше возвращаться в комнату, что просит Аомине принести его сумку, сетуя на то, что уже обулся. — Мы еще увидимся? — выйдя за дверь вместе с ним, спрашивает Аомине без особой надежды. Кисе отвечает ему дежурной улыбкой, кивает: — Конечно. Мы же теперь часто со всеми будем видеться. — А наедине? — Это приглашение сыграть или на свидание? — Кисе так же улыбается, задавая вопрос. Он будто шутит. Аомине хочет назначить новую встречу на следующие выходные, но понимает, что не дождется их. — Завтра, — произносит он. С лица Кисе сползает улыбка, он снова растерян. — Я буду ждать у твоей… На твоей станции метро. После окончания занятий. Рядом с домом Кисе есть несколько отелей и несколько площадок, если нужно будет сделать вид, что они идут только играть. — Аомине-чи, ты невозможен, — жалуется Кисе, вздохнув. — Как всегда сам все решил. Моя станция, потому что я так и так должен буду там появиться? Ты не оставляешь мне выбора. — Тебе так кажется, — Аомине открывает дверь, чтобы вернуться в дом. — Выбор есть всегда. *** Выбор есть, потому что Кисе не обязательно идти домой сразу после занятий. Он может погулять у школы, пока Аомине не надоест его ждать. Может, показавшись на станции, раз и навсегда дать понять, что между ними все кончено и он хочет оставаться с Аомине друзьями. В конце концов, может привести любую девушку, представить, как свою, а Аомине намек поймет и уйдет домой ни с чем. Но Кисе даже не заставляет его ждать. Выходит из третьего по счету поезда, машет приветливо, будто Аомине мог не увидеть его в толпе. Это глупо, ведь его сложно не заметить. Леска от Аомине ведет прямо к Кисе, и стоит тому появиться рядом, даже в толпе, Аомине его безошибочно чувствует. И светлые волосы и высокий рост тут не при чем — Аомине даже с закрытыми глазами не пропустил бы, когда Кисе приехал. Они идут в сторону как одной из площадок, так и отеля. Где-то через два квартала нужно свернуть, и тогда Кисе поймет, куда его ведут, а пока говорит без умолку, как привык. Рассказывает о том, что сегодня сбежал с тренировки, отговорившись все той же травмой. А у поворота чуть замедляется, но, как приходит время, сам сворачивает к отелю, и Аомине выдыхает с облегчением. Меньше всего он хотел бы сейчас уговаривать, да и играть бы не стал, обидевшись. Кисе пришлось бы ехать обратно, получилась снова ссора и следующая встреча светила бы уже на общем собрании бывшей команды Тейко. *** Кисе даже теперь не может помолчать. — Не помню… Мы были тут или просто все отели похожи? — осматривая комнату, спрашивает он. Оставляет сумку на тумбочке у двери, расстегивает школьный пиджак, не оборачиваясь и не глядя на Аомине. Тот до сих пор не может поверить, что все прошло так легко, хотя он ждал нытья о том, что такие отели — пошлость и могут плохо сказаться на его репутации. Но Кисе не предлагает даже поговорить о том, к чему все идет, хотя самое время уточнить. — Почему ты пришел? — первым начинает Аомине и, чтобы не тратить время, сам раздевается поспешно. — Ты ждал на моей станции. Я так и так пришел бы сюда… — Но в отель я тебя силой не тащил. Ты знал, зачем я тебя позвал? Кисе оборачивается, как раз когда Аомине скидывает штаны, хотя сам он успел только пиджак и галстук снять. Но он не смущается, улыбается заманчиво: — Аомине-чи, сколько можно удивляться? Я понимаю, что ты хочешь быть искусителем, который ловко заманил меня тогда, теперь… Но у тебя все на лице написано. Я знаю, чего ты хочешь. А если ты хочешь — то не станешь притворяться и тащить меня играть в баскетбол или предлагать полистать журналы. Да и я… Стал бы сбегать от семпая из-за игры?.. — И какое же у меня лицо, что по нему все прочитать можно? — Аомине, не теряя времени, стягивает и трусы, бросает на пол, в то время как Кисе складывает светлую рубашку формы. Он задумывается на мгновение и изображает чуть более вытянутое и серьезное лицо, но долго так смотреть не может и начинает смеяться. Аомине с досады или от нетерпения, и сам еще не понимая, валит его на кровать, пытается удержать, но Кисе выкручивается, снова поднимается, чтобы снять штаны. На кровать он не возвращается — становится на колени около нее. Аомине, хотевший было напомнить, что Кисе еще в трусах, понимает, садится ближе к краю, опустив ноги на пол, и прикрывает глаза, когда волосков в паху касается теплое дыхание. Кисе и теперь не спешит, слегка дует на головку, осторожно касается пальцами ствола. — Скорее, — требует Аомине, но в ответ глухой смешок. И все же Кисе слушается: облизывает ствол, подобрав языком каплю смазки, накрывает головку губами. Аомине нетерпеливо толкается вверх, упираясь в нёбо, чувствует, как вздрагивает Кисе. — Вот так, — подсказывает ободряюще Аомине, опустив голову и наблюдая за процессом. Кисе тоже открывает глаза и смотрит прямо, беззастенчиво снова облизывает головку горячим языком, щекочет ямочку. Аомине снова действует рефлекторно — перехватывает его руку, тащит на кровать. — Стой, Аомине-чи, тебе не нравится? — голос Кисе расстроенный. Глупо спрашивать о таком, когда Аомине стаскивает с него трусы, особо не заботясь об их сохранности. Целовать Кисе сейчас, чтобы заставить помолчать, он все-таки брезгует, только лба касается губами. И Кисе, до этого беспокойно возившийся, замирает, когда Аомине горячей рукой разводит его ноги. — Меня не хватит на то, чтобы потом заниматься тобой, — бессвязно бормочет Аомине, пока готовит Кисе для себя. Тот, сомкнув губы, тяжело дышит носом, короткими ногтями царапает бедра Аомине, будто просит поторопиться. И выдыхает уже через губы, когда подготовка заканчивается. Он успевает спросить: — Когда ты перестал быть эгоистом? — Разве ты был таким узким? — хмурясь, отвечает вопросом на вопрос Аомине, раскатывая на себе презерватив. Кисе, лежащий под ним, наблюдая за этим, шепчет: — Так ведь год прошел… И разводит ноги шире, подставляясь, опустив руки на ягодицы Аомине, нажимая на них, торопя. Исчезает прошлое и будущее. Кем они были друг другу, почему расстались, к чему приведет этот секс, и что нужно будет решать после него. Это все не имеет значения, потому что секс с Кисе совсем другой, будто что-то в его запахе действует на Аомине так, что ему срывает крышу. *** Кисе одевается так же аккуратно, как раздевался. Аомине после секса расслаблен, ленив, зевает, пуговицы застегивает теперь медленней, чем Кисе. Сидит на кровати в трусах, носках и рубашке, и в спину стоящему напротив зеркала Кисе говорит: — Мы же не хотели отношений… Но у тебя сейчас никого нет? — Нет, — соглашается Кисе, пытающийся привести в порядок растрепанные волосы. — И у меня… Как насчет просто дружеского секса?.. Пока у нас кто-то не появится, — Аомине почти уверен, что в него сейчас полетит сумка, расчёска, его брюки. Уверен потому, что есть что-то бабское в том, как приглаживает Кисе волосы, от такого стоит ждать истерики. Но Кисе улыбается ему в отражении: — Договорились, Аомине-чи. Но ты же знаешь, что я найду девушку быстрее, чем ты. — Это еще почему? — Именно потому, что ты слишком ленивый, — Кисе заканчивает, садится на край кровати, наблюдая за тем, как собирается Аомине. — Значит, ты не против? — Нет, не против, — уже тише и без улыбки подтверждает Кисе. Но, когда Аомине звонит ему и предлагает встретиться на выходных, у Кисе работа и совсем все плохо с учебой. У него тренировки и снова работа среди недели. Он занят в субботу, у него свидание, и, да, он обещал сестрам поход по магазинам в воскресенье. Аомине перестает звать.