Физика без правил

Как–то незаметно закончилась осень, выпал первый, потом второй и третий снег. А в остальном всё было как прежде: утро, день, вечер, ночь. Декабрь был для меня самым тяжёлым, исключая май, месяцем, ведь полугодовые контрольные не заставляли себя ждать и лавиной накрывали всех нас — измученных учеников. Впрочем, если бы не репетиторы, то я была бы не такой уж и несчастной, как мои дражайшие одноклассники, ещё в ноябре начавшие запасаться шпорами и отыскивать ответы к заданиям. Ни в том, ни в другом они особо не преуспевали, зато дружелюбность в коллективе возросла процентов на сто пятьдесят. Отличники и ударники пользовались большей популярностью, чем кулёк с конфетами — к нам пытались подсесть за парту, завести светский разговор о погоде, курсе валют и лауреатах Нобелевской премии. Но, по моим наблюдениям, из года в год на это покупался только Миша Феклистов, который постоянно и безуспешно тянулся к общению, но в любое другое время отвергался. Ко мне, наученные прошлым опытом, "потенциальные дворники" не лезли, зная, что лишь потеряют время и запас актёрского мастерства. Но у декабря помимо ощутимых минусов были ещё и очень весомые плюсы: у мамы, в связи с концом нынешнего года, был аврал на работе, который сокращал время её нахождения дома до минимума, что, несомненно, меня радовало и давало много свободы во вне учебное время, поэтому я могла себе позволить гулять по городу часа полтора–два в день, наслаждаясь удлинением "поводка", обычно заменяемого ошейником, которым меня и душили всё оставшееся время. Поставив точку в конце последнего предложения, я довольно оглядела плод своих трудов. Сочинение разместилось на четырёх тетрадных страницах, как мне казалось, было идеально по всем критериям и, первой кладя на учительский стол тетрадь, я не сомневалась в своей оценке. — Можешь идти, Миронова. На лету поймав слова учительницы, я быстро сложила в сумку пенал и черновик, представлявший собой тетрадь на девяносто шесть листов, и, коротко попрощавшись, выскочила из класса. До конца урока оставалось почти двадцать минут, поэтому я уверенно направилась в столовую, где можно было подкрепиться съедобными булочками и вполне нормальным чаем. Как всегда, массивные двери были призывно распахнуты, но зайдя внутрь помещения, я не обнаружила никого из тех, кто мог бы дать мне несчастную булочку и чай, чтобы мой желудок возмущался тише. Прошло примерно минут пять, когда к раздаче, наконец подошла грузная женщина, всем известная как тётя Валя и раскатистым басом спросила: — Чего тебе, христовая? — встрепенувшись, я вскочила с табуретки, на которой сидела и молча положила на подставку семьдесят рублей, на что повариха печально запричитала: — Всё перекусы, да перекусы, нормальную еду вообще не едят... Так по ним и видно — кожа, кости, да мозги, а то глядишь, ветром снесет, и не заметят, — шаркая тапочками, она ушла в помещение, доступ в которое имели лишь работники столовой и очень наглые личности. Ушла тётя Валя надолго, возмущения её притихли, поэтому я обратно села на облюбованную табуреточку и стала ждать. Шаркающие шаги и недовольное бухтение вскоре вновь нарушили тишину, поэтому я вновь встала, надеясь уже заполучить сдобную радость. — Вон, ещё один идёт, аж кости побрякивают, — заглядывая куда-то мне за спину, вновь завела шарманку женщина. Обернувшись, я узрела физика, который засунув руки в карманы брюк, вальяжной походочкой вошёл в столовую. Стука костей не было и в помине, да и вообще Максим Евгеньевич дистрофиком был лишь на взгляд тёти Вали, а так его фигура представляла собой некий идеал — это было известно всем, благодаря тому, что он нередко появлялся в школе в футболках, которые обтягивали торс и выставляли на показ кубики пресса. Тряхнув головой, я буркнула неразборчивое: — "Здрасти", — и, взяв булочку и стакан, поплелась к столу, чтобы в рекордные сроки умять всё это и отправиться на первый этаж, в кабинет алгебры, пока не началась толкучка. Со скоростью хлеборезки уничтожая булочку, я ни на что не обращала внимания, пока прямо над ухом не раздалось громкое: — "Кхм", — кусок встал поперёк горла, и я закашлялась, пытаясь его оттуда вытолкнуть. Ощущения были не самые приятные, но когда Максим Евгеньевич легонько постучал по спине, я закашляла ещё сильнее, но всё же вскоре пришла в себя. — Вы нормальный вообще? — сдавлено прошептала я, втайне надеясь, что меня всё–таки не услышат. Но, как оказалась, физик имел чуткий слух, поэтому в ответ мне раздалось: — Я, Миронова, нормальный, а вот ты зашуганная какая–то... — он задумчиво нахмурился, но тут эта гримаса тут же сменилась привычным расслабленным выражением лица. Буркнув себе под нос, что–то неразборчивое, я быстро дожевала булочку, в два глотка выпила оставшийся чай и, схватив сумку, поспешно покинула столовую, под аккомпанемент звонка с урока. После литературы была алгебра, на которой я не слушала учителя и вырисовывала на тетрадном листе букет цветов, который стоял на учительском столе. Математичка так же нагло не замечала моих вольностей, довольствуясь тем, что все самостоятельные и контрольные я исправно писала на высший балл. Звонок прозвучал для меня неожиданно, заставив вздрогнуть и отмереть от затянувшегося "транса". Собрав учебники, тетради и всё, что валялось на моей парте, я попрощалась с учительницей и пулей выскочила из кабинета, направляясь на третий этаж. Первое, что удивило меня — одноклассники толпились в коридоре, а дверь была закрыта. Учителя по близости тоже не наблюдалось, поэтому я привалилась к стене и, как и многие другие, начала ожидать, когда же Максим Евгеньевич соизволит появиться. Перемена была длинная, поэтому минут через пятнадцать моя голова превратилась в огромный пульсирующий шар, разгорающийся болью от любого громкого звука, а так как галдёж стоял невероятный, моя черепная коробка грозилась вскоре разлететься на кусочки. Одноклассники уже вспоминали всех святых и всех чертей, но у меня на это не было сил, поэтому я вспоминала только физика, причём такими словами, от которых я невольно краснела до состояния помидора. Казалось, прошла уже целая вечность, когда деревянная дверь класса распахнулась изнутри, впуская полуживых нас. Учитель предстал перед нами дьяволом во плоти: злым, взъерошенным и крайне красноречивым. Я привычно приготовилась к уроку и упала на парту, чтобы моргнуть пару раз и встать обратно из–за того, что звонок задребезжал, как мне показалось, прямо над ухом. Преподаватель терпеливо ожидал, когда же гул в классе утихнет и только когда все закрыли свои рты, он начал говорить: — Сегодня у нас внеплановая лабораторная работа, — послышались обречённые "ахи", "охи" и "за что?", но никто, конечно же, щадить нас не собирался, поэтому я даже тратить силы на возмущения не стала. — У всех должны быть разные выводы, а значит и результаты, — ставя на первые парты массивные коробки с приборами, сказал он. — Вернусь в конце урока и проверю, если по доброте душевной решите помочь однополчанам, пеняйте на себя, — с этими словами Максим Евгеньевич вышел из кабинета, громко хлопнув дверью. Как и обещал, учитель вернулся в конце урока, цепким взглядом оглядел весь класс и, собрав тетради, выпроводил нас из класса, бурча что–то о доставших бедного его нерадивых ученичках и не менее доставших директорах.