Closer

Она плакала всю ночь, не в силах остановиться. Не могла выйти из этой проклятой комнаты, потому что ей стыдно было позвать кого-то из служанок. Она не хотела чтобы кто-либо видел её сейчас. Она сжалась, свернувшись в комочек на шкуре у камина. Её бил озноб, несмотря на то, что она придвинулась к огню так близко, что он опалял ей волосы, обжигал ресницы. Её мозг прожигала одна единственная мысль: всё кончено. Боги, он никогда её не простит! Зачем она сказала ему всё это? За что? Разве он не был к ней добр? Разве он не был терпелив? Кто ещё стал бы ждать брачной ночи девять месяцев? Она слышала, что даже её отец не был до такой степени великодушен. Разве кто-нибудь когда-нибудь сможет полюбить её так, как любил он? Разве кто-нибудь полюбит её, не взирая на порочность, испорченность и жестокость? Разве кто-нибудь будет готов ради неё на всё? Он не хотел идти на Риверран, и, возможно, это было глупостью, а возможно — хитростью, но она даже не стала его слушать. Она назвала его ничтожеством в лицо, сказав ему о том, что без неё он — никто, не думая так в глубине души, просто желая вывести его из себя, побольнее ранить. Получилось. Она не понимала, что на неё нашло. Что это было? Гордость? Бессмысленная жестокость? Ей казалось, что с Рамси она привыкла к насилию, она думала, что никогда не сможет испытывать влечение ни к кому из мужчин. Её убивало то, что, несмотря на произошедшее, сердце разрывалось от нежности к нему. Она ощущала покалывание внутри своей разгорячённой головы. Ей хотелось вытошнить из себя это ощущение паники и горя. Во рту горчило от желчи. Почему она не была к нему по-настоящему добра? Почему подавляла в себе даже крупицу любви? Ей бы так хотелось просто положить голову ему на грудь, засыпать, слушая его пульс, как много месяцев подряд. Она бы хотела пойти к нему, обнять его, вымаливать его прощение. Она бы перетерпела эти унижения, только бы чувствовать его рядом, знать, что он — простит. Она всё ещё видела раскрывающуюся во взрыве зелень его глаз. Видела боль в глубине его зрачков, такую глубокую и тёмную, что это испугало её больше, чем то, что он стал разрывать на ней платье. Она протянула руку к двери в тщетной попытке вырваться из душного мрака этой комнаты. В попытке вырваться из своего тела. В попытке приблизить его к себе. Конечно же, она не могла. На следующее утро она проснулась от его прикосновений. Он накрыл её покрывалом и отдал кому-то приказ принести ей платье. Затем подошел к столу, в спешке собирая бумаги, по-прежнему не удостаивая её взглядом. По всему замку слышался шум: открывались и закрывались двери, выкрикивались указания, что-то выносилось, во дворе ржали кони и стоял гогот людских голосов. — Что происходит? — спросила она, поднимаясь. — Я уезжаю, — ответил он сухо. — Уезжаешь…? — переспросила она, чувствуя, как снова готова заплакать. — Да, нужно отвезти Роберта обратно в Долину. — То есть ты забираешь с собой армию? — Это армия Долины, ты не забыла? — Но что я буду делать? Что мне делать, если кто-то нападёт? — Кто же нападёт на тебя, моя милая? — спросил он в ответ, словно издеваясь. — Да кто угодно! — Значит, тебе стоит помолиться, чтобы этого не случилось. Созови знамёна, дорогая, ты же леди Винтерфелла. Она схватилась за него, когда он проходил мимо. Заглянув в его глаза, она увидела только пустоту. — Не поступай так со мной, Петир. Его взгляд чуть смягчился, после того, как она назвала его имя. — Пожалуйста, Петир… — взмолилась она, глотая слёзы. Он молча разжал её пальцы, сдвинув брови. — Ты не можешь так со мной поступить! Петир! Ты обещал, что не оставишь меня! — закричала она, смотря на его удаляющуюся фигуру. — Пожалуйста! Петир! Не делай этого! Петир! Она закрыла лицо руками, чувствуя, как внутренности разрываются от боли. Она заломила руки в бессилии, открыла рот, чтобы закричать, но из неё не вырвалось ни звука. Крик застыл где-то в горле, отравляя полость рта невыносимой горечью. Невероятная боль будто бы вмёрзла в поверхность её грудной клетки. Пелена слёз застилала ей глаза, и она видела лишь очертания предметов. Кажется, её обступили служанки, стали спешно одевать, отпаивать водой, настоянной на травах. Она хотела упасть, застыть, ничего не чувствовать. Но она чувствовала. Так ярко, как не чувствовала уже давно, как если бы пламя испепеляло её сердце, как если бы солнце, обжигало сетчатку. Горечь.