Closer

Она не чувствовала собственного тела. Не чувствовала кожи, казавшейся онемевшей. Не закрывала глаз, стараясь не моргать. Не отводила взгляда от одной точки. Ощущая, как пересыхает слизистая, она чувствовала себя так, будто бы между ней и миром была невидимая плёнка, которая глушила звуки и притупляла ощущения. Будто бы она смотрела на мир из-за крышки хрустального гроба. Раскинувшись посреди огромного ложа, Санса лежала на животе, не двигаясь, не издавая не единого звука. Газовая сорочка словно пелена обволакивала её обмякшее тело. Несколько раз к ней подходила Лора и холодной рукой дотрагивалась до запястья, отсчитывая пульс. Во рту было сухо, но она не просила воды, словно хотела лишиться всего, что связывало её с человеческим телом. Раз в несколько часов Лора пыталась напоить её и Санса ощущала, как через сомкнутые губы едва проникает влага, большей частью стекая по шее на раскалённую от жара её тела постель. Она хотела бы просто застыть в кататоническом ступоре. Застыть — и ничего не чувствовать. Закрыв глаза, Санса постаралась перестать дышать. Хотя бы на мгновение. Вырваться. Вырваться! Забери меня отсюда! Она не смогла бы ответить, к кому был обращён этот внутренний крик. В её голове воскресли образы тех людей, к которым она могла бы пойти за утешением: родители, братья, Джон, но ярче всех — он. Всегда он. Повсюду он. Он. Санса представила, как толкает дверь в его кабинет: он сидит за бумагами и, нехотя отрываясь, обращает к двери взгляд исподлобья, но увидев её, тут же лукаво усмехается, дразнит насмешливым взором чуть прищуренных глаз. На самом деле Сансу умиляет то, как порой неловко он радуется тому, что ей может понадобиться его общество. Она всегда делала вид, что не замечает. Чтобы не смущаться самой? Чтобы не смущать его? Санса слышит своё имя, произнесённое с той интонацией, с которой только он его произносит — смесь восторга и гордости, воспроизведённое глубоким тембром с чуть заметной хрипотцой. Она улыбается в ответ, и, подойдя ближе, садится ему на колени. Она обвивает руками его шею, он обнимает её за талию. Уткнувшись в твёрдое мужское плечо, Санса дышит. Дышит. Дышит. И чувствует, как затягиваются царапины на располосованном сердце. Шёпотом она жалуется ему на него самого. Она говорит с ним откровенно, так, как никогда не говорит на самом деле, потому что это значило бы, что она лишь глупая сентиментальная девочка, а это не так. Она играет. Она знает, как важна игра для них обоих. Она хочет думать, что, как и он, готова идти до конца. Он, должно быть, не замечает, но Санса во всём следует его примеру. И потому, когда ей больно, она терпит, запоминает, хранит и лелеет свою боль. Перепевая его песню на свой лад, она всё же хорошая ученица. Дрожа от обиды и гнева, Санса улыбается своим врагам, так, как и самим богам бы не улыбалась. Что бы он ни делал, ей не должно быть больно. Потому, прочитав о том, что он не привезёт Эйлин, проглотив приказной тон, которым её оповестили об этом, Санса ощутила, как эмоции опускаются от горла, где ещё мгновение назад стояли твёрдым комом, всё ниже и ниже, царапая поверхность внутренних органов заострёнными каменными углами. Она мимолётом дотронулась до лица, стараясь прогнать эти чувства, как если бы смахивала паутину, думая лишь о том, что должна перетерпеть, побороть, задавить в себе эту каменную лавину тоски и гнева, что накрывала с головой. Она сама виновата, что начала чувствовать к нему так много. Каждое его письмо начиналось с обращения: «Любовь моя…» Но разве он хоть раз говорил, что любит её? Три простых слова, которые было бы так естественно сказать жене. Три слова, которые так и не были произнесены. И потому ей не в чем было винить его. Нечего ждать и не на что надеяться. Она научилась видеть в его поступках и взглядах проявление любви, и она уверила себя в том, что поступки такого человека, как он, значат больше чем слова. Слова лорда Пересмешника такие же пустые, как эхо. Но на вершине холодного отстранённого одиночества как счастлива она была бы, если бы ледяной ветер бросил это эхо ей в лицо. Что если бы она умерла? Он бы её оплакал? Стал бы тосковать, если бы её не стало? По ней, Сансе из плоти и крови, той, что в тайне от себя самой восхищалась им, той, что целовала его, той, что лёжа рядом видела тонкие, как кружево, сны. По ней, Сансе, чьи волосы он любил рассеяно наматывать на палец, в чьё лицо он смотрел, когда они зачинали дитя. По Сансе — матери его единственного ребёнка. Той, что носила девять месяцев его дочь, той, что рожала много часов, думая, что истечёт кровью. Будет ли он скучать по Сансе, которую называл своей, которую обещал защищать и оберегать? Будет ли он оплакивать ту, что называл своей любовью, но которой никогда не признавался в любви? Однажды он сказал, что любил лишь одну женщину. Всего одну за всю свою жизнь — Кэт. Её мать. Предсмертный крик тёти Лизы утонул в свисте ветра, а он больше никогда не говорил о любви. Кто, в конце концов, она такая? Та, что родилась в подходящее время в подходящей семье. Сансе понадобился день, ночь и ещё утро, чтобы загнать внутрь себя всё то, что мешало дышать и говорить. Всё ещё чувствуя себя безвольной куклой, она сидела посреди роскошных покоев, где цветы были изображены на стенах и подушках, где цветы стояли в огромных вазах на полу и столе. Всё ещё не произнося ни слова, она отмахивалась от еды и ощущала, как почти насильно Лора вливает в неё чай с молоком, мёдом и розовыми лепестками. Нераскрывшиеся цветочные бутоны застревали у неё в горле. С трудом подняв обмякшие руки, она почувствовала себя дурно, когда девушки обступили её со всех сторон, и три пары рук принялись убирать её к предстоящему дню, обмывая розовой водой, нанося масло и душистую воду, унизывая пальцы кольцами, заплетая волосы, крася губы. У Сансы перехватило дыхание, когда кто-то надел ей на шею холодный ошейник. Рассеяно дотронувшись до ключиц, она нащупала лежащие на них знакомые, вытянутые, как слёзы, камни. Всё ещё чувствуя себя невероятно ослабевшей, она что было силы, сжала сапфировое колье. А затем рванула вниз. Пытаясь вырвать чувства, обвившие её внутренности крепкими корнями. Разорвать свои цепи, в клочья порвать окружающий мир. Разжав пальцы, Санса услышала отчаянный звон, с которым украшение ударилось о каменный пол. Она бы хотела раздробить в пыль сапфировые капли и послать ему в первом же письме, как напоминание о том, что о нём она больше никогда не будет плакать. «Мой лорд-муж, — писала она в своём воображении, — хочу, чтобы Вы знали: что бы ни случилось, я никогда, слышите, никогда не перестану ненавидеть Вас! За всё то, что Вы мне сделали, за всё то, что ещё сделаете. За всё то, что делает Вас тем, кто Вы есть. Я никогда не перестану Вас…».