Closer

Когда она проснулась, он всё ещё был рядом, но уже лёжа, а не сидя перед ней. Горели свечи, за окном было темно — видимо, она спала весь день. Петир ободряюще улыбнулся, и её внутренне передернуло от того, какой непривычно живой была эта улыбка. Почему он начал вести себя так именно тогда, когда ничего уже было не исправить? На нём была ночная сорочка и халат, но в руках он держал бумаги. Отложив их, он накрыл ладонью её скулу и погладил. Ощутив мягкость и тепло его пальцев, она разозлилась на внутренний трепет, который испытала. Это было неправильно. Она ему изменила, ничто больше не будет таким как прежде. — Я проспала весь день? — спросила она, надеясь, что он прервёт ласки, на которые она больше не могла отвечать, потому что это было бы несправедливо по отношению к ним обоим. Потому что делало бы её отношения с Алекином изменой из порочности, а не по любви. — Да, — ответил он, и видимо заметив эту скованность, вздохнув, вернулся к бумагам. С тех самых пор, когда раскрылось, что Петир знает об её отношениях, она перестала что-либо понимать. Она была уверена, что он не из тех, кто прощает подобное. Почему же тогда...? Она не могла задать этот вопрос вслух. — Как ты объяснил всем моё отсутствие? — Сказал, что ты невероятно напилась, — ответил он, не отрываясь от чтения. — Что ты сказал? — переспросила она возмущённо, приподнимаясь в постели. Её бурная реакция, очевидно, насмешила его, потому что он фыркнул, и играя тонкой усмешкой на губах, пояснил: — Пусть лучше злорадствуют об этом… К тому же люди любят слабости, особенно в тех, кого они считали безупречными. Это позволяет им оправдывать свои собственные поступки. Довод звучал разумно, как и всё, что он говорил. Это было неправильно, но сейчас она вновь чувствовала себя маленькой девочкой под его крылом. Она не знала, что делать, когда всё идёт не так, а он, видимо, знал и оставался спокойным. Или старался выглядеть спокойным, чтобы успокоить её. Это было ещё хуже. — Что… что мне теперь делать? — спросила она тихо, стараясь звучать покорно и надеясь, что он не будет ругать её или издеваться. В конце концов, происходящее было её виной, кому, как не ей разбираться со всем этим. — А что ты собиралась делать… милая? — спросил он в ответ, и будто бы осёкся в конце предложения. Он хотел назвать ее «птичка» — ласковое прозвище, которое прозвучало бы неуместно в тот момент, когда слёзы на её глазах высохли. — Одно из писем должно было «случайно» попасть к Абелии Слоун, и эта сплетница рассказала бы всем. Но теперь переписка прекращена, и это невозможно. Он покачал головой, будто бы раздумывая и как бы говоря «и да и нет, подумай ещё», а вслух сказал: — Лейвну видели вместе с дорнийцем. Кто-то наверняка укажет на это. А если нет, мы этого кого-то подтолкнём. — Да, но тогда он просто окажется злодеем, и даже если предъявит письма, на них, разумеется, нет её подписи, это было бы неправдоподобно. Он кивнул, соглашаясь, и высказал другую идею: — Допустим. Но что если будут и письма от него тоже? Они у тебя? — Да, конечно. — Когда начнётся суд над ним, подкинем его родным идею о том, где искать доказательства, наймем якобы её «служанку», которая будет сжигать их в тот момент, когда они её найдут, и укажет на свою хозяйку. Звучит грубовато, но когда речь идёт о жизни и смерти, люди, как правило, не всегда подмечают такие детали. — А что насчёт тех, кто будет вести расследование? — А кто его будет вести? Бес. — Не зови его так. Он выдохнул, не скрывая своего раздражения от того, что она его поправила, и продолжил: — Он на тебя не подумает. Во всяком случае, ты можешь сделать всё, чтобы этого не случилось… а после им вообще будет не до расследования. Наша главная задача — прибраться и выбраться отсюда. За слух зацепилась последняя фраза, и потому она уточнила: — Почему с этим должны возникнуть сложности? — А почему мы должны уезжать в такой сложный момент? Ты — подруга королевы. И ещё заложница, забыла? — Она мне доверяет. — Мать Драконов никому по-настоящему не доверяет. Но есть тот, кому она хочет верить и главное — хочет нравиться. — … Джон? Вместо ответа он вскинул брови и, ухмыльнувшись, дотронулся языком до внутренней стороны щеки, как всегда делал, когда говорил о «пикантных» ситуациях. — Это не будет проблемой, Джон сделает то, что я попрошу. Он снова вздохнул и посмотрел на неё с какой-то странной усталой улыбкой. — Девочка, пора признать, что люди не всегда поступают так, как ты от них ожидаешь. Это прозвучало словно укор, возвращая её к мрачным событиям этого дня. Она опустила глаза, сжавшись внутренне, окаменев, только бы не показать своих чувств, когда он отбросил всё и придвинулся ближе, чтобы обнять и прошептать короткое «прости». Такое отношение было гораздо хуже всего того, что он делал с ней ранее, потому что теперь она была чудовищем, а не он, она, Санса, была плохим и низким человеком, не Мизинец. «Ненавижу…» — подумала она, не понимая, как он вообще может быть с ней таким. Тот, кого называют Мизинцем, убил бы её, едва узнав обо всём. Она захлебнулась бы от внутреннего кровотечения, упала бы с лошади, умерла, задушенная во сне. Где-то в глубине души, она ждала этой битвы, которая показала бы их настоящие лица и чувства, обнажила бы истинный характер отношений. Тогда всё, что она сделала и собиралась сделать по отношению к нему, было бы оправданным. Но вот она нанесла удар, а ответного удара не последовала. Более того, он жалел её и заботился о ней, ведя себя так, что она начинала ненавидеть себя. Видимо потому, что его настоящим лицом был Петир Бейлиш — человек, которого она не знала и не понимала. Но кем была она? На самом деле. Под всеми этими слоями лжи и притворства. Чего именно она хотела и к каким целям шла? Одна и та же фраза преследовала её, словно в кошмаре: «Я этого не хотела». Теперь она понимала, что и в отношении Петира всё вышло совсем не так, и видя отголоски боли, которую он скрывал за небрежностью, сознавая, что она сама является причиной этой боли, ей было вовсе не приятно, а горько. «Я не хотела, чтобы так вышло». Но сделанного не воротишь. — Нора Рован может показать те письма, — предложила она, возвращая разговор и свои мысли в нужное русло. — Она сделает это? — усомнился он. — Да, если предложим то, что она хочет. — А чего она хочет? — Хорошо выйти замуж, я полагаю. На секунду они оба задумались, а затем посмотрели друг на друга, и он озвучил общую мысль: — Зяблик? — Зяблик. Ей всегда нравилась близость, которую она чувствовала в такие моменты: когда они были на одной стороне. Невольно она поймала себя на мыслях, которые были слишком тёплыми для той формы отношений, которые теперь были между ними: о том, сколько живого ума было в его взгляде, и какой притягательной становилась усмешка в тот момент, когда он озвучивал то, как они расправятся с врагами. Именно это она любила в нём, когда думала, что любит. От чего же её сердце замирало сейчас? Должно быть, всё от переживаний. И всё же они молчали и смотрели друг на друга слишком долго, чтобы это сулило что-то хорошее. Она заметила, каким тёмным и жаждущим стал его взгляд, и с неудовольствием поняла, что и сама смотрела не так, как было нужно. Не так, как смотрят, когда любят другого. Не так, как смотрят, когда не любят. Он потянулся и почти дотронулся губами до её губ, прежде чем она успела упереться ладонью ему в грудь, останавливая, безапелляционно заявляя: — Не думаю, что это хорошая идея. Он понял не сразу, прежде усмехнувшись на это, но когда понял, на его лице отобразилась смесь боли и ярости от собственного бессилия. Он замер, считывая её эмоции, а затем, будто смирившись с чем-то, отодвинулся и встал с постели. — Я не хотела, чтобы всё так вышло, — выпалила она прежде, чем успела передумать. Он остановился, а затем, подумав, кивнул и, не оборачиваясь, ответил: — Я знаю. Ты не такая. В отличие от мужа, она не знала, какая она на самом деле, и потому не нашлась, что ответить. Всё, что ей оставалось — смотреть, как он одевается и молча выходит вон. Сознавая, что, может быть, всю оставшуюся жизнь будет сожалеть о том, что сделала, и всё же не желая отступиться от себя. Всё ещё представляя на губах вкус его поцелуя.

***

Он спустился в сад, стараясь идти нарочито медленнее, чем хотелось. И у роз есть глаза, а менее всего он желал привлекать внимание. В глубине сада он, наконец, остановился и, глубоко вдохнув прохладный ночной воздух, предпринял усилие, чтобы не ударить по стволу ближайшего дерева. Вместо этого он поднял сжатую в кулак руку и прижал к груди, потирая подушечкой большого пальца массивный перстень. Часть его сожалела о том, что он не остался и не взял своё. Внутренний голос твердил о том, что любой поступил бы так на его месте. Но он не хотел быть любым, он хотел быть собой — так же, как хотел, чтобы она выбрала его не из расчёта, не из благодарности и тем более не в порыве собственной слабости. Он хотел, чтобы она выбрала его, потому что он был лучшим. Ему было всё равно, что думают другие. Людское одобрение изменчиво, словно весенний ветер. Но её одобрение манило, как самый желанный приз. Однажды вкусив, он не мог уже не отказаться от того чувства, которое он испытал, когда заметил, как она восхищается им, как гордится, и хуже всего было то, что он продолжал это замечать, как и то, что она подавляет в себе это. Что ещё ей было нужно? Победы? Но разве она не победила? Его унижений? Он мог дать и это, только бы эта пытка закончилась. Пожалуйста, хватит. Санса. Единственное, что он не мог вернуть ей — чувство собственного достоинства, ощущения превосходства над противником. Иногда побеждая, ты всё же проигрываешь. Он не помнил, когда в последний раз был так сильно недоволен собой. Потратив годы на то, чтобы научиться выживать в хаосе, и даже более — управлять хаосом, теперь он смотрел вокруг себя и сознавал, что твердыня, построенная им, — лишь замок из песка, размываемый тёплыми морскими водами у самого основания. Потому что упражняясь в разрушении, он так и не научился созидать. Каждую ночь ему снились кошмары о том, как женщина, которую он любит, покидает его. Снова и снова. Он просил её остаться. Умолял. Клялся в верности. Раскрывал душу. Угрожал. Все тщетно. Для того, кто не привык смиряться, ничто не может быть хуже, чем чувство абсолютного бессилия. Она уходила каждую ночь, а находя её утром рядом, он наблюдал, как и в реальности она покидает его, отдаляясь. Он проглатывал горький ком в горле и терпел, когда Санса снимала его руку со своего плеча и уклонялась от поцелуя. Осознание того, что жена твёрдо решила его оставить, приносило страдание. Он использовал всё своё очарование, но ощущал, что двери перед ним закрыты. И в самых страшных фантазиях, он не смог бы себе представить, что Санса сможет выстроить такую стену между ними, что однажды он не сможет прочесть её мыслей и чувств. Птичка, ведь я на твоей стороне. Он бездействовал, потому его инструменты и рычаги давления не подходили для преследуемой цели. Ничего из того, что он мог бы с ней сделать, не заставило бы её любить его, хотеть быть с ним, и потому он пытался стать таким, каким не был с ней раньше — искренним. У подобного пути могло быть два исхода: это либо сработает, либо она использует это против него самого. Недавно ему снился сон, в котором он стоял на коленях посреди чертога Винтерфелла, а Арья Старк перерезала ему горло одним безжалостным движением клинка. Мстя и возвращая ему всё то, что он сделал с их семьей. Словно наяву, он ощущал, как кровь хлещет из горла, слышал булькающий звук и чувствовал во рту вкус металла. Воздух вдруг стал таким густым, что не вдохнуть. Весь свет исчез, а время остановилось. Прежде чем упасть на леденящий каменный пол, он посмотрел туда, где сидела она, и из последних сил позвал её. Санса смотрела на то, как жизнь покидает его тело, и бездействовала. Она плакала, но её руки оставались сцепленными. Его Санса. Жена. Мать его ребенка. Вся его любовь. Пожалуйста, не делай этого со мной. Я сделаю всё… Раньше он думал, что пойдёт на всё что угодно ради власти, но то не шло ни в какое сравнение с тем, на что он готов был пойти ради её любви. Ощущая себя униженным, помеченным, словно пощёчиной, нанесённым оскорблением, он каждый день сдерживал в себе внутреннего зверя, хаос, готовый вырваться из него, словно из ящика Пандоры. Стремление разрушить всё, что он не мог присвоить себе, обрести. Убей её. Разрушь её жизнь. Перешагни через это и живи дальше. Задуши в себе чувства и вздохни спокойно. Больше никогда никого не люби. Ты знаешь: любовь убивает. Было глупостью думать, что в этот раз всё будет по-иному. Убей её прежде, чем прольется твоя кровь. Почему ты медлишь? Убей. Убей. Убей. Не делай того, о чём пожалеешь. Прервёшь эту жизнь — и она никогда не будет с тобой. История завершится. Ты ничего не сможешь переиграть. Хотя бы раз пропусти ход. Не сумев сдержаться, он с размаху ударил по дереву. Боги… Затем он ударил ещё раз. И ещё. Не Старки победили Мизинца, не Ланнистеры, не Баратеоны. Он сам. В тот момент, когда перестал владеть собой. Когда забылся и отдался чувству более разрушительному, чем любое физическое насилие. Любви. И где он теперь? Найдя себя вспотевшим от ярости, с рукой, саднящей от содранной кожи, посреди тёмного холодного сада, он подумал о том, что если бы кто-то смог заглянуть в него сейчас, то решил бы, что с ним покончено.