Closer

Who needs the Devil when you've got the Lord?

***

Есть особенное очарование в том, чтобы смотреть на пожар с безопасного расстояния. Стоя рядом с мужем, она следила за тем, как вдалеке, почти на горизонте, пламя пожирает Хайгарден. И, вопреки разуму, на душе от этой картины становилось так спокойно, будто в том пламени горели все её печали. Словно это место наконец её отпустило. Она никогда не совершала ничего подобного. Не стравливала десятки людей друг с другом, не наблюдала за тем, как они, яростно орудуя лезвиями, выпускают друг другу кишки. И потому ей ничего не оставалось, как следить за реакцией Петира. Будто спрашивая его и себя: «Что я должна чувствовать?» Её муж стоял с гордо поднятой головой и расправленными плечами. Он прижимал согнутую правую руку к груди и, слегка поигрывая перстнями, сосредоточено смотрел прямо перед собой. Она пыталась найти в нём чувства, что должны были выступить наружу после того, как они успешно совершили задуманное. Чудовищное. Счастье или сожаление — ей было необходимо увидеть хоть что-то. Но Петир казался непроницаемым.       Едва сиру Джулиану был вынесен смертный приговор, как они приступили к завершающей части плана. Он доложил лорду Кворгилу о том, что дома Простора собираются устроить кровавую бойню сразу после казни. Будто смерти Джулиана им было мало. Она позаботилась о том, чтобы о предстоящем бунте дорнийцев узнала королева. Нора Рован, младшая сестра погибшей Лейвны, знала о письмах и об их участии в этом деле слишком много, и потому через несколько часов после того, как сиру Джулиану отрубили голову, девушку нашли отравленной редким дорнийским ядом прямо в её покоях. Когда Кворгилы подожгли замок, а Рованы начали вырезать дорнийцев семьями, они были уже далеко.       Стоя в кромешной тьме плечом к плечу с Петиром, она зачем-то бросила беглый взгляд на свои руки, что светились белизной. У неё были красивые руки — мягкие, изящные, чистые, помеченные лишь одним изъяном в виде небольшой раны с уже запёкшейся кровью. Она закрыла это пятно рукавом. В остальном вся она в тот день была непривычно умиротворённой. Но разве такие преступления не должны оставлять свой след? Высекаясь на сердце, проявляясь позорной печатью на лбу: я повинен в смерти и страданиях сотен людей. Может быть, это и значит — быть правителем?       Она смотрела на профиль Петира, вырезающийся из темноты, вспоминая, как он вёл её по коридорам, что уже выли и захлёбывались кровью сражающихся. Он держал её руку так крепко, что печатка с оттиском герба больно врезалась в кожу, и шёл в окружении охраны, уверенно смотря вперёд, так, будто хаоса не существовало. На них были надеты чёрные плащи, на которых не были заметны капли крови, наёмники умело расчищали им путь, убирая с дороги тех, кто, не признав в них ни врагов, ни друзей, рубил без разбора. Им встретился патруль из Безупречных, но те, пропустили их, едва они, отогнув капюшоны, показали лица и произнесли: «Именем королевы!» Охрана плотно обступила их, но иногда, сквозь просветы между телами, облачёнными в плащи и латы, она видела обрывки сражений: тёмный блеск крови и холодное сияние металла, искажённые боем лица тех, с кем она здоровалась на приёмах и балах. Кормилица, шедшая позади неё с ребёнком на руках вскрикнула, когда на их глазах один из дорнийцев вспорол Безупречному брюхо так глубоко, что внутренности с глухим ударом упали на пол, словно перезревшие фрукты. Она нахмурилась и обернулась, оценивая обстановку, но Оливия уже обняла девушку, пережимая ей рот руками. Осмотрев кормилицу, сжавшуюся от ужаса, поймав нечитаемый взгляд своей служанки, она попыталась вложить в свой взор как можно больше уверенности и силы, надеясь, что они передадутся девушкам. Она испытывала волнение, но то не было похоже на ужас, которым, казалось, она должна была быть скована. Переведя взгляд на Петира, она поняла, что ужаса не было и на его лице. Ладони мужа, так требовательно сжимающие её руки, были абсолютно сухими. Ей вдруг стало интересно, как часто бьется сейчас его сердце, скованное чёрным бархатом камзола. Прижавшись к нему, якобы из страха, но на самом деле анализируя, она испытала сожаление, поняв, что за всеми этими слоями ткани, скреплёнными серебряной брошью, она не может почувствовать его пульс. — Ты нашёл свою брошь? — спросила она негромко, разряжая молчание между ними. Петир посмотрел на неё как-то странно, обдавая холодом и пустотой во взгляде и отчеканил в ответ: — Да. Я нашёл. Он как будто хотел сказать что-то ещё, но послышался звук спускаемой тетивы, и стрела вонзилась совсем рядом с ними, в шею одного из наёмников. Петир с силой прижал её к стене, закрывая собой. Она до крови ободрала руку о камень от этого внезапного удара. Охрана сомкнулась вокруг них плотнее, послышались звуки боя, картины которого она не видела, потому что стояла уткнувшись лицом в шею мужа. Теперь она слышала, как громко и размашисто, словно удары колокола билось его сердце. Когда атака была отбита, и они смогли оторваться от стены, чтобы продолжить свой путь, она споткнулась о тело кормилицы, лежащее под их ногами: в районе живота и шеи торчали несколько стрел. Оливия, держащая в руках ребёнка, плакала навзрыд вместе с ним. Петир прошёлся по развернувшейся перед ними картине оценивающим взглядом и отвернулся. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Возможно, именно тогда впервые, в полной мере, она ощутила то, каким именно человеком он был. То, каким человеком была она. Та, что слушая людские вопли и проклятия, наблюдая страдания и смерть, пробиралась к выходу по окровавленным трупам, не испытывая ни сожаления, ни счастья.