Closer

      Перед рассветом свет кажется холодным и блеклым. Таким, словно смотришь на происходящее через слюду. Они остановились на ночёвку в монастыре, потому даже лучшая из комнат, отведённая им, была обставлена очень скромно. Лишь простая тёмная деревянная мебель без украшений: кровать и стул. Он не спал всю ночь, прогуливаясь снаружи и размышляя, а теперь сидел, устало развалившись на стуле, и смотрел на лежащую в постели жену. Под ворохом простых белых простыней, в кружевной сорочке с очень длинными рукавами, с умиротворением, светящимся на спящем лице, она выглядела почти святой. Рыжие волосы были заплетены в длинную косу, растрепавшуюся ото сна, длинные белые пальцы, унизанные кольцами, сонно сжимали подушку. Ещё несколько часов назад он достал из сундука волчью шкуру и укрыл ею Сансу: по ночам в кельях было очень холодно, он сам так и не снял с себя дорожный плащ. Когда все пошло не так? Это неверный вопрос, но люди всё равно его задают. Как будто знание о том самом моменте, когда именно дорогая ваза с дребезгом разбилась о каменный пол на множество осколков, поможет всё исправить. В такие минуты отчаянно желаешь повернуть время вспять. Он хотел бы снова оказаться в том дне, когда Санса родила ему дочь. Когда он, держа ещё совсем крохотную Эйлин на руках, стоял у окна и любовался тем, как утренний свет подсвечивает её огненно-рыжие волосы. Удивительно — то, как мало весят новорожденные дети, и в то же время какой тяжестью оттягивает сердце, когда чувствуешь на руках этот вес. Тогда, как и сейчас, Санса лежала на свежезастеленной чистой постели, обессиленная и счастливая. Когда он обернулся, она улыбнулась ему — не только губами или глазами: казалось, вся она светится для него одного. Для того, что между ними было. Смотря на жену сейчас, он не мог представить себе женщины прекраснее. Она переворачивала его мир и его душу. Она убивала, и она же делала его живым. Убить её? Ты должен её убить?       Жизнь складывается из мелочей, и порой худшие вещи проявляют себя из-за цепи нелепых случайностей. Так в утро того дня, когда они должны были покинуть Хайгарден, одна из служанок услужливо доложила ему о том, что нашла потерянную им брошь, и указала на шкатулку, в которую положила находку. Он был в хорошем расположении духа, ибо обстоятельства складывались для них наилучшим образом, и всё было готово к побегу. Зайдя в пустые покои сразу после казни, он не смог сдержать улыбку, наслаждаясь ощущением от неумолимости эффекта карточного домика. Одно лишь движение — и вся с таким трудом выстроенная конструкция падает вниз. Он не сразу нашел шкатулку, о которой говорила служанка, а когда нашёл, недоверчиво склонил голову набок, заметив, что брошь — не единственное, что там было. Стояла пасмурная погода, и холодный рассеянный свет, стоящий в комнате, был почти таким же, как теперь. Ощущая, как замерли, скованные волнением лёгкие и сердце, он медленно достал из шкатулки кольцо и, щелкнув механизмом, удостоверился в том, что там было именно то, о чём он подумал. Повертев находку в руке, он поднял глаза вверх и встретился со своим отражением в зеркале. — Вот и всё, — пронеслось у него в голове. — Она хочет тебя убить. «Она хочет тебя убить». Эта мысль была удивительно простой, так, словно он уже успел привыкнуть к ней, будто давно её ждал. Медленно опустившись на стул, он сглотнул, продолжая вертеть кольцо в руках. Его мутило от глубокого сильного чувства, для которого у него не было имени. Он давил, будто сжимая собственное горло, внутренний импульс, что молил разрушить всё, что он видел перед собой, убить каждого, кто встретился бы ему на пути. Потому что если он лишался своей любви и счастья, своей единственной, то не могут же и остальные жить, как прежде, в покое и радости. Единственное, что дало ему сдержаться в тот момент, что дало ему подняться, так это сознание того, что механизм уже запущен, и всего через несколько часов он посмотрит на мир, молящий и захлебывающийся кровью на его глазах. Он заберёт у этих людей всё: их мечты, надежды, иллюзии. В своих потерях он не будет одинок.       С тех пор прошло несколько суток. Он знал, что ему нужно убить Сансу. Решить этот вопрос раз и навсегда одним волевым решением. Уже второй раз она предавала его, более того, сейчас это действительно стало вопросом жизни и смерти. Он не мог, как закрыл глаза на её измены, закрыть глаза на тот факт, что жена собиралась его убить. То, что яд предназначался ему, сомнений не было. Если бы он нужен был для кого-то другого, она попросила бы у него, как просила ранее. К тому же, это случилось сразу после смерти её любовника — значит, Санса так и не поверила в его непричастность и решилась на месть. Что же. Если жизнь этого мальчишки была для неё дороже всего, что между ними было… Он опередит её, отняв всё то, что ей дорого. Её дочь. Её власть. Её жизнь? Он тяжело вздохнул и устало дотронулся до лба, прогоняя свинцовую тяжесть, что давила на голову. Унять тяжесть, что агонизировала в его сердце, он, как ни старался, не мог. Он сжал в кулаки озябшие руки, до боли, до хруста, стараясь не вспоминать всё то, что было между ними: каждый поцелуй, запечатлённый Сансой на его губах, каждый взгляд, в глубине которого он видел признание, слова, произнесённые ею, что отпечатывались в сознании подобно песне. Но даже если бы ничего этого не было. Его захватывала и порабощала любовь к ней. Он потакал всем её слабостям, капризам и принимал пороки так естественно, словно те не могли нанести никакого вреда. Он вскармливал дикого зверя годами, свежим, пахнущим насилием мясом, оберегая так, словно то был ребенок, а не зверь. Он всегда слишком сильно любил Сансу, теперь он понимал это. Правду говорят, что любовь убивает. Выпивая того, кто дарит любовь, развращая того, кто эту любовь принимает. Убрав руку от лица, он заметил, что жена проснулась. — Почему ты так рано встал, — спросила Санса настороженно, перенимая напряжение, которым было сковано его тело. Он промолчал, откидываясь на спинку стула, закидывая одну ногу на другую. Она видела: что-то не так. Но ещё не могла понять, что именно. — Ты что, не ложился? — не унималась Санса, приподнимаясь в постели, с беспокойством осматривая его внешний вид. Она была похожа на оленёнка, когда глядела на него сейчас, открыто и настороженно. Он прошёлся взглядом по раскрасневшимся ото сна щекам, что красиво выделялись на бледной коже, и чуть припухлым губам, которые не так давно он целовал с такой остервенелой жадностью. Ему было жаль, что он так и не заказал её портрет. — Я выезжаю сейчас, — проговорил он тихо, но твёрдо, смотря жене в глаза, — а ты остаешься здесь. — Что? О чём ты? — переспросила Санса, не понимая, что происходит — или делая вид, что не понимает. — Ты мне больше не нужна, — криво усмехнувшись, ответил он. — Петир... — начала она было, нахмурив брови. Но он поднял руку, прерывая её, и продолжил: — Помнишь, я предупреждал тебя, что произойдёт, едва в тебе исчезнет необходимость? А ведь это было ещё до того, как ты задумала меня убить. Он увидел в голубых глазах, метнувшихся в сторону двери, понимание происходящего, и хотя он был уверен в её вине, сердце всё равно болезненно закололо. Поднявшись, он подошел к жене и нежно, но требовательно ухватив Сансу за подбородок, развернул её лицо к себе. — Что мне сделать с тобой, милая? — прошептал он, наклоняясь. И, одним лёгким движением большого пальца стирая крупную слезу, что проползла по её щеке, добавил: — Мне тебя убить? — Не делай этого, — сказала Санса, — ты сам пожалеешь. То было обещанием возмездия, а не просьбой о помиловании. — О, — возразил он, всё так же шепча, — я уже жалею. Так жалею, поверь мне, как ни о чём никогда не жалел. Она накрыла ладонью его руку и солгала прямо в лицо: — Я не сделала бы этого, поверь мне. — Отчего же? — уточнил он, усмехнувшись. — Почему нет, дорогая? Он сжал её челюсть сильнее, словно стараясь выдавить признание, которое, и они оба это знали, не прозвучит. Потому что всё, что она сказала бы сейчас, было бы ложью. — Ты никогда не увидишь Эйлин, — отчеканил он, а когда Санса замотала головой, продолжил: — Да. Ты останешься здесь, и это лучшая участь из возможных: сможешь гулять по внутреннему двору, ухаживать за садом... вышивать. Ты же любишь вышивать, птичка. — Пожалуйста... — попросила она. Но вместо ответа он достал из внутреннего кармана кольцо с ядом и вложил его в руку жене. — А когда в следующий раз в твою прекрасную головку придёт идея о том, что ты можешь просто взять и избавиться от меня, то лучше упрости нам обоим задачу и сама лиши себя жизни, потому что впредь я не буду таким милосердным, любовь моя. Санса посмотрела на него так пронзительно и трепетно, что он с трудом разглядел в её взгляде разочарование. Несмотря на слёзы на побледневшем взволнованном лице, внутри она оставалась всё такой же стойкой. Пройдет немало месяцев, а может и лет, прежде чем эта сила будет сломлена. На тот случай, если этого не случится, поблизости всегда будет несколько человек, готовых привести приговор в исполнение. Он оглядел Сансу ещё раз: скрывая любовь за отвращением, прошёлся взглядом по линии плеч и ключиц, по тонкой шее и ниспадающим на спину волосам. Не удержавшись, привычным движением убрал за ухо рыжую прядь. Бесконечно растягивая это последнее прикосновение. Он смотрел на любовь всей своей жизни, сознавая, что, скорее всего, видит её в последний раз. Годы, проведённые в монастыре, заберут её красоту и истончат волю. Кем она станет? Лишь призраком. «Скажи, что это не ты», — молило его сердце. Но Санса не отрицала. «Скажи мне...» Жена лишь смотрела на него таким взглядом, который он не мог до конца прочесть. Смотрела, когда он прикасался к ней, когда угрожал и когда уходил. Словно статуя, чей взгляд, устремлённый вперёд и в тоже время куда-то глубоко внутрь, навсегда застыл. Она словно старалась проникнуть в него, заполонить собой его сознание и в тоже время сама остаться абсолютно непроницаемой, недоступной. Какой, впрочем, всегда и была.       Выйдя из комнаты, он быстрым шагом направился прямо по коридору. Стража, ожидающая его за дверями, двинулась за ним. Он нарочито уверенно выпрямил спину и плечи, стараясь прогнать ощущение мучительной паники, заполоняющее собой его естество. Он знал, что не мог поступить по-другому. Знал, что всё сделал правильно. К нему подошла настоятельница с утомительными благодарностями за всё то, что он сделал для монастыря, и заверениями о том, что здесь его душевнобольной жене будет хорошо и удобно. — А вот этого не нужно, септа Дерра, — возразил он. — Моей жене не нужно никакого особого отношения... это лишь повредит, помогая развиваться её недугу. Понизив голос до шепота, он добавил: — На мою дорогую леди так повлияла эта кровавая бойня в Хайгардене, что теперь она, любимая фрейлина и подруга королевы, считает, что должна свергнуть её. Мейстер сказал, что простая и скромная жизнь в монастыре поможет ей прийти в себя. Но будьте осторожны, она может быть опасна. Дождавшись, когда септа кивнёт, он изобразил на губах извиняющуюся улыбку и, разгладив на лице маску скорбящего мужа, попрощавшись, двинулся вперёд. Во дворе всё было готово к отъезду. Он проигнорировал экипаж, на котором они сюда прибыли, и оседлал вороного дорнийского скакуну. Ему необходимо было проветриться, ощутить импульс движения, заглушить скорбь и желание собственной смерти. О сделанном не жалей. Но едва он выехал за ворота, как его, словно в водовороте, закрутили воспоминания о той, что он оставлял в тюрьме этих уродливых каменных стен. Вернись к ней. Вернись. Вернись. Опавшая листва разлеталась под копытами его коня, а он не мог перестать думать о волосах своей жены — той, которую всегда с такой отчаянной нежностью оберегал. Вернись. Не поступай с ней так. Прости её. Будь с ней. В единый миг вся его недавняя жизнь вдруг показалась ярким церковным витражом, на котором вместо богов были изображены сотни и тысячи фрагментов её улыбки, ярких платьев, и, словно звон вдребезги разбившегося стекла, оттенки голоса, что был разным при свете дня и ночью, когда они оставались наедине. Картины, вспышкам проносящиеся в голове, отзывались в нём невыносимой болью. Он словно наяву видел день их свадьбы и первый раз, когда поймал нежность в смотрящих на него глазах. Ту ночь в шатре, когда она впервые сама отдалась ему. Вечера в Винтерфелле, когда они, прижавшись друг к другу под волчьими шкурами, ожидали появления на свет их ребенка. Рождение Эйлин и то, как они выбирали ей имя. Все последние дни, когда ему виделось, что они стали ещё ближе друг другу. Когда ему казалось, будто всё стало ещё лучше, чем прежде. Он пришпорил коня, останавливаясь, и свита остановилась вслед за ним. Они всё ещё были далеко от севера и потому, несмотря на холод, лес вокруг был осенний, а не зимний. На деревьях всё ещё шелестела покрытая золотом и багрянцем листва, отзываясь на каждый порыв ветра таинственным шепотом. Словно все его демоны заговорили разом. Проникнув рукой, обтянутой перчаткой, под плащ, он сжал ткань камзола в том месте, где должно было находиться сердце, в попытке унять ноющую боль, не дающую спокойно дышать. — Хотите вернуться, милорд? — послышался позади голос начальника охраны. Он выпрямился и сглотнул ком в горле. Образ Сансы в свадебном платье в его сознании улыбнулся ему. То было ложное воспоминание. Во время церемонии её губы были плотно сжаты. И как будто из прошлого ветер донёс до него слова Лизы, те, что он так отчаянно пытался забыть: «Она никогда не полюбит тебя!» Проследив взглядом за ворохом листьев, пронесшихся в воздухе, он ответил: — Нет. И продолжил свой путь.