***
Семейные встречи утомляли. Уложив детей спать и пройдя в свои покои, Санса была рада остаться одна. Не раздеваясь, она упала на покрытое мехами ложе, и беспокойно теребя цепь на шее, прикрыла глаза. Она любила свою семью, но необходимость отбиваться от словесных нападок Арьи и немой укор во взгляде Джона подтачивали её внутреннюю решимость. Она скучала по родным и была разочарована тем, что Бран не приехал, и всё же не могла отделаться от ощущения неестественности. Да, она чувствовала себя в безопасности рядом с Арьей и Джоном, знала, что они любят её и всегда будут на её стороне. Несмотря на все распри и недопонимания, они не предадут, и всё же она скучала по ощущению близости с кем-то, похожим на себя. Не имея права признаваться даже себе, она всё же тосковала по Петиру. Ей вспомнился тот Йоль, что они праздновали в Винтерфелле, когда она была беременна Эйлин. Её живот только начал округляться, и было непривычно ощущать его вес. Она много раз видела беременных: вначале свою мать, затем других женщин, и всё-таки не верилось, что внутри неё день ото дня растёт человек. Санса испытывала гордость — так, как если бы носила принца или принцессу. Она чувствовала себя исключительной, всё потому, что, как ей стало понятно сейчас, уже тогда испытывала к Петиру чувства. Когда ждёшь ребёнка от мужчины, которого любишь, чувствуешь себя особенной. Потому что становишься кем-то большим, чем любовница или даже любимая, ты становишься частью его семьи, матерью его ребёнка. Кто из всех тех, с кем он делил свое ложе, может сравниться с ней? С той, что выносила и родила его дочь? Несмотря на радость ожидания, Санса испытывала волнение, что уже не так хороша в его глазах. Она немного располнела, её постоянно тошнило, и от недосыпания лицо стало серым и опухшим. Раньше Санса и представить не могла, что её будет так сильно волновать тот факт, что она окажется недостаточно хороша для лорда Бейлиша, а теперь дошло до того, что она избегала его, пользуясь своим знанием замка и окрестностей. Заснеженный лес казался замершим, будто уснувшим, где самым громкими звуками было её дыхание и скрип снега, под подошвами сапог. Совершая долгие прогулки, она уговаривала себя, что свежий воздух полезен для её положения. Призрак всегда сопровождал её, потому она ничего не боялась. Наедине с собой, прислушиваясь к внутренним ощущениям, Сансе нравилось представлять, как будет выглядеть её дитя, какое будущее всех их ждёт. Тогда она не замечала, но всё в её жизни было хорошо. Ей хотелось улыбаться, просто просыпаясь по утрам. И даже прогулки по опустевшему холодному лесу делали её более счастливой, чем весь блеск Королевской Гавани, все сады Просторы. Впервые в жизни с того момента, как жестоко прервалось её детство, а, возможно, и впервые в жизни в принципе, всё было на своем месте, шло своим чередом. Это вселяло не просто радость, но чувство гармонии, завершённости. Сейчас она думала о том, что, возможно, стоило показать Петиру то, как сильно она хотела, чтобы он был её семьей. Те огромные надежды, что она, несмотря ни на что, на него возлагала. Что если тогда он переменился бы? Что если бы он… С горечью сглотнув, она сняла сдавливающую шею цепь и размашистым движением вытерла слезу, что тихо соскользнула к чёрному меху, накинутому на её ключицы. Всё это пустые фантазии. Люди не меняются. Санса много раз убеждалась в этом. И всё же, засыпая, она любила представлять, что в том лесу, выбирая имя для будущего ребенка, она была не одна. Что однажды утром, ворвавшись в его кабинет, сказала, что он ей нужен, и позвала собой. И выслушивая саркастический тон, с которым Петир отпускал бы свои неизменные тонкие замечания, она бы раздражённо отворачивалась или обдавала его ледяным, словно зимние ветра, взглядом. И всё же, она была бы абсолютно счастлива.***
На следующий день, накануне праздника, когда Санса была занята последними приготовлениями, а Арья развлекала детей вознёй и играми в снежки во дворе, Джон познакомился с сиром Дуэйном Кираном — спутником сестры. Было бы лицемерием, с учётом характера его отношений с Дэни, заявлять, что связь между мужчиной и женщиной возможна лишь после брачных обетов, и всё же он ощущал неловкость, разговаривая с кем-то, кто значился любовником Сансы. Сир Киран был одного возраста с Джоном, но на две головы выше. Этот человек умел подавать себя и создавал впечатление состоявшегося и уверенного в себе, несмотря на то, что, насколько знал Джон, не обладал выдающимся состоянием и не славился воинскими подвигами. Волей-неволей Джон мысленно сравнивал мужчину с Мизинцем. По сравнению с последним, сир Дуэйн вел себя несколько более вызывающе. Высокомерный, даже надменный, он, казалось, вовсе не чувствовал себя сковано, говоря с Королем Севера и братом свой возлюбленной. Если лорд Бейлиш на кого-то производил впечатление человека удобного и безопасного, то сир Киран сразу внушал смутное беспокойство. У него был странный взгляд — ироничный, такой, словно, сир Дуэйн мысленно подмечал слабые стороны собеседника и внутренне смеялся над ними. При этом он был хорош собой, атлетически сложен, хоть и несколько худощав. Стоило отдать ему должное, в нём была элегантность, которая обычно так нравится дамам, а также особый драматический флёр, будоражащий воображение впечатлительных особ. Джону хотелось бы, чтобы Санса была с человеком, вызывающим больше доверия, более простым и надёжным, но то был её выбор. В любом случае, кто угодно был бы лучшим кандидатом, чем Мизинец. — Я рад, что увиделся с вами до праздника, ваша милость, — учтиво сказал сир Дуэйн после недолгого обмена любезностями в светском разговоре о погоде и ходе последних боёв. — Честно говоря, у меня есть к вам дело личного характера. — Неужели? — нахмурил брови Джон. — Что же за дело? — Я хотел бы получить ваше благословение на брак с вашей сестрой, леди Сансой. Это заявление заставило Джона остановиться. Взглянув на сира Дуэйна, он окинул того оценивающим взглядом. — Не сочтите за дерзость, — добавил рыцарь, впрочем, ни сколько не тушуясь. Джон дёрнул бровью и отвёл взгляд, выдыхая изо рта пар. Они остались во дворе одни и, ударь он этого наглеца, свидетелей бы не было. Его раздражал тон сира Дуэйн и сам этот человек, но всё же тот был возлюбленным Сансы, не стоило унижать его на глазах народа… хотя и очень хотелось. Просто, чтобы сбить эту спесь. — Я вас не знаю, сир Киран… — начал он, и переведя взгляд на собеседника, добавил: — а я уже один раз отдал сестру человеку, в котором был не уверен, больше этого не повторится. Эти слова, казалось, ни сколько не смутили рыцаря. — Я доказал свою преданность леди Сансе и вашему дому, но если требуются ещё какие-то испытания, то готов их пройти. — Прекрасно, — кивнул Джон и сделал шаг вперёд, показывая, что разговор окончен. Но сир Киран не унимался. — …С другой стороны, — негромко произнёс он, — вы так редко посещаете Гнездо, в силу вашей занятости, а время нынче такое опасное… что было бы справедливее решить этот вопрос скорее. Джон выдохнул и мысленно пересчитал горгулий, сидящих на стенах, прежде чем обернуться. — Вы, наверное, думаете, что я должен оценить вашу настойчивость, сир Киран, но это не так. Есть разница между смелостью и дерзостью. — О, простите меня, мой король, я вовсе не хотел выразить неуважение, безусловно, я приму любое ваше решение… — Вот и примите. — …И всё же… смею надеяться, вы найдете возможным войти в особое положение, в котором мы оказались вместе с вашей сестрой. Я знаю, вы любите её и желаете ей только добра. Джон внутренне напрягся и безотчётно сжал челюсть. — О каком положении речь? — Мой король, я понимаю, что то, что сейчас прозвучит... что ситуация не простая, и, возможно, несколько оскорбительная, но должен вас заверить, я ни коим образом не хотел в неё ставить вас или леди Сансу. Я всем сердцем люблю вашу сестру и сделаю всё ради её счастья и благополучия... — сир Дуэйн вздохнул, как бы собираясь с мыслями, всё более выводя Джона из себя. — Но всё сложилось так, что мы с леди Сансой уже живём как муж и жена… и довольно долго. Люди начинают говорить всякое. К тому же не хотелось бы, чтобы ребёнок, зачатый в нашей связи, ущемлялся бы в правах, вы должны понимать, ваша милость… Дальше сир Дуэйн договорить не успел, потому что кулак Джона врезался прямо в его челюсть. — …Еще слово… — на выдохе произнёс Джон, предлагая собеседнику додумать. Вытерев с губы кровь, рыцарь выпрямился, так, словно хотел казаться выше, чем был, и тонко улыбнулся: — Мне понятен ваш гнев, ваша милость, и всё же нам с вами лучше быть друзьями. Это было слишком. Джон приблизился к сиру Дуэйну, и угрожающе понизив голос, сказал: — Я не стану запрещать Сансе… проводить время с тем, с кем она считает нужным, она в своём праве. Хоть я и не считаю вас сколько-нибудь подходящим для неё или просто достойным человеком. Я не знаю, чего вы хотели добиться этим разговором, но если вы начнете его ещё раз, как и любой другой разговор, выходящий за рамки вежливости, вы пожалеете. Во взгляде, которым сир Киран смотрел на него, читалась насмешка. От этого неприкрытого вызова у Джона кулаки чесались поставить выскочку на место. Не хотелось только омрачать подобным скандалом семейный праздник. — Что же, — ответил рыцарь, усмехнувшись, — не ожидал, что помехой нашему счастью с леди Сансой станет именно ваша личная неприязнь, в конце концов, между нами стоит столько препятствий, и я думал, что хотя бы с вашей стороны мы сможем получить поддержку. — Вы ошиблись, — процедил Джон, не понимая, почему они продолжают об этом говорить. — Да, я понимаю, видимо, я переоценил ваше недовольство лордом Бейлишем как зятем, раз решил, что во мне вы усмотрите более достойную альтернативу, — заявил сир Дуэйн, самодовольно улыбаясь и скрещивая руки на груди. Кровь на его верхней губе уже слегка подсохла. В этот момент, Джон понял, что у этого выскочки были не только большие мечты, но и большие планы. — При чём здесь лорд Бейлиш? — Ну… — усмехнулся рыцарь, — формально я не могу жениться на леди Сансе, потому что она замужем. Она не вдова. Джон кивнул, обдумывая смысл сказанного. Раз и навсегда избавиться от Мизинца было более чем заманчивой перспективой, а если это произойдет не от его рук — тем лучше. Ему бы не хотелось нести эту вину перед Эйлин, каким бы монстром ни был её отец. — Что же… может быть, вы и правы, сир Киран. Полагаю, нам вообще нет смысла говорить о моем благословении, пока Санса формально замужем за лордом Бейлишем. Поговорим, когда ситуация изменится. Полагая, что больше тут обсуждать нечего, он развернулся и направился ко входу в замок. — Я знал, что мы станем друзьями, ваша милость, — послышался насмешливый тон рыцаря за его спиной. За который хотелось убить. Но Джон сдержался.***
Тем утром у неё пошла кровь, и Санса испытала облегчение, которому удивилась. Да, рожать ребенка в разгар зимы от своего любовника было более чем неразумно, и всё же до того, как проснуться от сильной боли внизу живота, она не понимала, как сильно её тревожил этот вопрос. Ей нравился Дуэйн, ей было весело и интересно с ним, и, возможно, он был тем самым человеком, с которым стоило провести большую часть жизни. Он мог её защитить и мог рассмешить. Но боги, как же сильно она не хотела от него детей. Когда лунные дни не начались в срок, ей стало дурно от одной только мысли о том, что она беременна. Это было безответственно. Впрочем, не более, чем рожать в начале долгой зимы, в разгар большой игры, от того… ...кому не стоит доверять? Кого стоит бояться? От Мизинца? Оливия, вошедшая в комнату с кувшином воды, чтобы наполнить утреннюю ванну, прервала ход этих мыслей. — У меня начались… лунные дни. Принеси, пожалуйста, отвара из трав, мне сегодня весь день быть на ногах, — попросила Санса, приподнимаясь на подушке. — О, поздравляю, миледи! — С чем ты меня поздравляешь? — хмыкнула Санса, невольно морщась от спазма. — С тем, что сир Киран не станет отцом вашего прекрасного ребёнка, — пропела служанка и скорым шагом оставила покои, чтобы исполнить новое поручение. Удивительно, но Санса подозревала, что Петир нравился Оливии больше, чем Дуэйн, хотя на то не было сколько-нибудь объективных причин. Рыцарь всегда был внимателен и учтив с Оливией, очевидно, стремясь через неё заручиться поддержкой госпожи, в то время как Петир наверняка затаил на служанку злобу из-за того, что та заменила подле Сансы его ставленницу. — Почему тебе не нравится Дуэйн? — спросила Санса прямо, когда Оливия вернулась. Та подала ей кружку с отваром и пожала плечами. — А вам он почему не нравится? — Не думаю, что моё отношение к сиру Кирану можно обозначить так, — ответила Санса, улыбнувшись. — Вы допускаете его в спальню, но не в свои мысли, миледи, это скорее — не нравится. — Ты не можешь знать, о чём я думаю, — воспротивилась Санса, морщась от горькости напитка. Ей нравилась прямота Оливии, но в то же время и раздражала. — Я очень много трахалась с мужчинами… Санса поперхнулась. — …и могу отличить похоть от влюблённости. — Ты не смеешь… — Конечно же, я не смею говорить о вас, миледи. Все знают, что вы скорее статуя или богиня, чем земная женщина, — произнесла служанка, а затем сама же рассмеялась шутке. — Займись ванной, — приказала Санса, прежде чем сделать ещё глоток. — Конечно, миледи! — с учтивым поклоном ответила Оливия и принялась исполнять указанное. Когда всё было сделано, Санса забралась в горячую ароматную воду, пахнущую молоком и шалфеем, и с наслаждением откинулась на спину, прикрыв глаза. Несмотря на боль, она чувствовала себя волшебно. — Подготовь моё светло-серое платье с мехом, — попросила она. — То, что с жемчугом на вороте? — уточнила Оливия. — Нет, — ответила Санса, подумав, — то, что с перьями на подоле. Услышав смешок за своей спиной, она нахмурилась. — Ты что-то хотела сказать? — Нет, ничего. Поняв, к какому человеку были обращены мысли служанки, Санса шумно выдохнула. — Я — леди Гнезда. Хорошо бы показать людям это. — Конечно. Только люди всё ещё помнят, что вы — леди Бейлиш.***
В те дни, когда в Вестероссе должны были праздновать Йоль, в Браавосе было принято отмечать Серебряную ночь, посвященную культу Лунных Певиц — одной из многочисленных религий города. В эту ночь улицы украшались серебряной тканью, лентами и цветами, а жители подражали жрицам, рисуя на лбу серебряные полумесяцы или надевая маски в виде серпа, и ходили по улицам с небольшими фонариками, веселясь и танцуя. Было принято гадать и обращаться за предсказаниями, считалось, что сны в эту ночь вещие, а желания имеют большую силу. В доме одного влиятельно семейства устраивался приём, на котором он должен был непременно быть, и если бы не это обстоятельство, то с большей охотой он провёл бы этот день с книгой, а не в обществе пирующей толпы. — Иммаколэтта, ты готова? — позвал он девушку, собирающуюся в этот вечер особенно долго. Ожидая ответа, он оглядел себя в зеркале и остался недоволен усталостью, словно отпечатавшейся в чертах его лица и взгляде. Он попробовал улыбнуться и поклонился сам себе, представляя, что приветствие предназначается хозяйке приема. — Ваш дом очарователен, — проговорил он, улыбаясь. — Ваш дом великолепен!, — сказал он, улыбнувшись ещё шире. — У вас такой тонкий вкус, мне понадобилась бы тысяча лет, чтобы обставить дом с такой изысканностью, а ведь вы недавно меняли обстановку после пожара… Далее она скажет что-то о том, что ему не повредит женская рука. Они засмеются. Она пообещает найти такому обаятельному мужчине, как он, приятную партию. Нет, это плохая тема для разговора. У него не было сил весь вечер услаждать взор и слух немолодых скучающих дамочек или производить впечатление на родителей, стремящихся выдать дочь за экзотичного чужестранца на службе у Железного банка. — Иммаколэтта! — вновь позвал он, прежде чем заметил, что девушка стоит на пороге комнаты. На ней было пышное платье, отделанное серебром. На удивление простая причёска с полураспущенными вьющимися волосами нравилась ему гораздо больше тех, что она обычно делала на мероприятия. — Выглядишь словно лунная богиня, — улыбнувшись, похвалил он и тут же перевёл взгляд обратно в зеркало. Она была красива, но это не будоражило и не трогало. Это было её работой, он бы удивился, если бы Иммаколэтта не постаралась. — Я бы хотела с тобой поговорить, — внезапно заявила девушка. — Сейчас? — удивился он, в сотый раз поправляя угольно-серый плащ, спускающийся фалдами с плеч. — Да, сейчас, — ответила Иммаколэтта, сжав веер, как она делала всегда, когда беспокоилась. — Полагаю, это что-то срочное, — предположил он, делая шаг вперёд и чуть наклонив голову. — Я тебя слушаю. — Я хотела спросить… не хотел бы ты купить… На этих словах девушка запнулась, что было необычно для неё, потому что Камелий учили молчать или говорить красиво. Неловко достав из одной из складок платья небольшую коробочку, она опустила голову и раскрыла её перед ним. Внутри лежала небольшой цветок камелии. Хрупкий белый бутон, стоящий целое состояние. Он знал, что это значит. Купив такой цветок, мужчина покупал понравившуюся ему девушку… в единоличное пользование, в качестве постоянной любовницы и содержанки. Такие любовницы зачастую уважались наравне с женами, а порой и вовсе заменяли их. В Браавосе несколько проще относили к бастардам, потому такое положение многих устраивало. — Нет, спасибо, — сказал он более сухо, чем собирался, поэтому поспешил исправиться, — …то есть, Иммаколэтта… — Имма, — в который раз поправила девушка, желавшая, чтобы он звал её так. — Иммаколэтта, — повторил он, — ты прекрасная девушка, и я вполне доволен тем, как мы проводим время, но я совсем не собственник и считаю несправедливым ограничивать тебя с точки зрения заработка. Я не против, чтобы ты проводила время с кем-либо ещё. После его слов девушка поникла. — Я просто подумала… мы уже так долго… что ты захочешь. — Понимаю, — кивнул он, — это было очень мило и крайне профессионально с твоей стороны — предложить мне дополнительные услуги, и если Мадам спросит меня об этом разговоре, можешь быть уверена, я заверю её в том, что ты сделала всё возможное, дабы соблазнить меня на эту авантюру. Но, — развел он руками, — я ценю свою свободу и не хотел бы сковывать себя никакими обязательствами. — Но тебе придется, — возразила Иммаколэтта, — сковать себя обязательствами… и это было бы меньшим из возможных… если бы ты притворился, что так сильно увлечён мной… У него по спине пробежал холодок, знаменуя собой нехорошее предчувствие. — О чём ты говоришь? Девушка слегка нахмурилась, будто раздумывая, говорить ему об этом или нет. — В Железном банке не уверены, что ты не уедешь в Вестеросс, если представится возможность, и они хотят женить тебя. Чтобы у тебя тут было, ради чего оставаться. Пекло. Именно этого он и боялся. — У меня уже есть жена. Иммаколэтта впервые посмотрела прямо ему в глаза и слегка дёрнула плечами. — В Браавосе можно развестись. Он рассмеялся, сжимая руку в кулак. Ему хотелось ударить по зеркалу. Разбить собственное отражение на тысячи острых осколков. Как же сильно нервировала настойчивость, с которой Железный банк лез в его жизнь. Всё дело в том, что они не видели рычагов давления, и стремились таковые создать. — Спасибо, что рассказала, — поблагодарил он, подавая девушке руку, — я очень это ценю. Иммаколэтта радостно улыбнулась, видимо, довольная тем, что идея купить её понравилась ему больше, чем идея женитьбы. Что угодно доставило бы ему большее удовольствие, чем необходимость изо дня в день изображать с кем-то счастливый брак. На приёме он чувствовал себя так, словно отбывал повинность. Род его деятельности предполагал общение с людьми и налаживание связей, что в последнее время давалось особенно тяжело. Он ощущал внутренний надлом, который никак не мог пересилить. Нет, в Браавосе была подходящая публика, никого не смущало его происхождение или репутация дельца, напротив, здесь ценились ум и деловая хватка. Только вот его тошнило от общества этих людей, от города, от самого себя. Он задумывался о том, чтобы убить себя. Он жаждал, чтобы его убили. Притворившись, что любуется танцем Иммаколэтты и других Камелий, развлекавших гостей, он встал в дальнем углу, у выхода на веранду, планируя ускользнуть на воздух, едва появится возможность. Смотря сквозь взметающиеся в воздух серебряные юбки и веера, он был далеко от этого места. Глубоко в воспоминаниях. Он вспомнил Йоль, который они отмечали в Винтерфелле тогда, когда Санса носила Эйлин. Живот ещё только начал обозначаться под платьем, но отчего-то жену очень смущал её внешний вид, что умиляло и веселило. Санса не хотела праздновать, сославшись на плохое самочувствие, но он понял, что дело в том, что для неё не успели перешить новое платье. Тогда он решил применить хитрость. Навестив Сансу в спальне, он присел рядом на ложе, с беспокойством потрогал лоб жены и прицокнул языком. — Да у тебя жар, моя милая, должно быть ты заболела. Видимо, долгие прогулки всё же не идут на пользу, — укоризненно проговорил он. — Я думаю, это временное недомогание… Наверное, я просто устала. Так бывает у беременных, — ответила она. — Завтра со мной всё будет в порядке. — Нет, — возразил он, — я так не думаю. Я поговорю с мейстером, и наверняка он запретит тебе не только гулять, но и вставать с постели. — Со мной всё в порядке. — Это не так. Но посмотри на это с другой стороны, милая, — изображая оживление, сказал он. — Я смогу тебя развеселить и утешить! Ты так много времени проводишь вне стен замка, я всё время скучаю. Пожалуй, на время твоей болезни, переберусь из кабинета сюда: буду работать и заботиться о тебе. — О, — воскликнула Санса, а он чуть не рассмеялся, заметив, как округлились её глаза. — Спасибо, но это лишнее. Я буду отвлекать тебя. У тебя есть важные дела. — О чём ты, милая. Ты — моё самое важное дело! — возразил он, нежно погладив её по руке. — Нет, правда. Я не хочу… И тебе не нужно… В конце концов, есть служанки… — Брось, ну неужели я не смогу поднести судно, когда тебя будет тошнить. — Что, прости? — Я могу позаботиться о своей жене. — Нет, ты не будешь этого делать! Это ужасно! — Отчего же? — недоумённо спросил он, прикусывая щеки, — Ты смущаешься меня? Он видел, как стремительно покраснели щеки Сансы, она не хотела признавать, что испытывает чувство стыда перед ним. — Нет, — медленно проговорила она. — Просто я думаю… что ты поторопился с выводами, назвав меня больной. Со мной всё в порядке. — Нет, Санса, что ты, — не унимался он, — у тебя же жар! — У меня нет жара. Тут просто очень жарко. — Ты даже встать не можешь, мейстер пропишет тебе постельный режим на неделю, не меньше. Мы должны беречь тебя. — Это преувеличение. Я могу встать. Он покачал головой, показывая, что не верит ей. — Я пойду, прикажу перенести мой стол сюда, — вздохнув, сказал он и поднялся с кровати. — Стой! — воскликнула Санса, и едва он успел ответить, вскочила с кровати. — Иди работай, как видишь, я могу встать! — Да, — возразил он, — пытаясь уложить её обратно, — но ты еле стоишь! — Отпусти меня, пожалуйста, — попросила Санса кротко, но строго, и он повиновался. — А теперь отойди к окну. Когда он сделал это, жена вздохнула и, выйдя на середину комнаты, сделала несколько танцевальных па. — Доволен? — сердито спросила она. От вида того, как Санса с распущенными волосами грациозно движется в танце в одной лишь нижней сорочке, у него пересохло в горле. Видимо, заметив его потемневший взгляд, жена обхватила себя руками и сделала шаг назад. — Не смотри так, пожалуйста. — Отчего же? — спросил он, звуча не насмешливо, а хрипло. Вместо ответа она дёрнула подбородком и отвернулась в сторону. — Потанцуй со мной, — попросил он. — После этого ты пойдёшь работать? Он утвердительно покачал головой. Санса задумалась, а затем пожала плечами и сделала шаг ему на встречу. — Не уверена, знаешь ли ты этот танец… — Я много времени провёл во дворце и танцую лучше тебя, моя милая, — хмыкнул он. Это высказывание вырвало у неё улыбку. — Очень самонадеянно, лорд Бейлиш, — лукаво произнесла она, приседая в лёгком реверансе. Он поклонился в ответ. Танцевал он действительно хорошо, почти так же изумительно, как сводил цифры в счётных книгах. То была его стихия, и ему было приятно, что жена, наконец, увидит ещё один его талант. Пластика Сансы были легка и изящна, словно та была лебедем, неторопливо и плавно вскидывающим крыло. Как завороженный, он следил за каждым её движением, в то время как она почти на него не смотрела, увлечённая танцем. — Ты зря волнуешься, — сказал он. — Насчёт чего? — спросила она, выводя очередное па. — Насчет того, как выглядишь… И тут она сбилась и посмотрела прямо ему в глаза, готовая то ли заплакать, то ли возразить, но он предупредил и то и другое, подойдя к жене вплотную и аккуратно обхватив её лицо руками. — Я не видел женщины красивее и изящнее, чем ты. Ты словно птичка.***
Обязательно под композицию - Rusalka - Mesicku Na Nebi Hlubokem Antonin Dvorak
Устав от шума и духоты главного чертога, где проходило празднование, Санса вышла во внутренний двор подышать свежим воздухом и привести в порядок мысли. Весь вечер Дуэйн не отходил от неё ни на шаг, постоянно приглашая на танец, но у неё слишком болел живот, и потому она всё время отказывались. Дети были в восторге от ёлки, подарков и угощений. Смотря в их светящиеся от счастья лица, она чувствовала, что всё было сделано не зря. Джон и Арья, кажется, тоже были вполне довольны. Но, несмотря на всё это, Санса ощущала одиночество, глубокое и мрачное, через которое, казалось, не могли прорваться весь праздничный свет и блеск. То одиночество, что укоренилось в сердце так глубоко, что она с ним свыклась. А когда, словно яд из запеннего рта, это чувство пыталось прорваться наружу, Санса лишь плотнее сжимала зубы, улыбалась и делала несколько долгих глотков вина. На улице было темно и тихо, лишь многочисленные звёзды сияли на чистом чернильно-синем небе. Задрав голову, Санса было взглянула вверх, завороженная видом тысяч и тысяч огней, которые смотрели с высоты холодно и безучастно, и тут же пожалела об этом Она выпила довольно много вина и теперь ощущала лёгкое головокружение, отзывающееся гулкой пульсацией в висках. Подумав о том, что хорошо бы пройтись, она сделала несколько кругов по обледенелым, припорошенным снегом дорожкам. То и дело натыкаясь взглядом на то место, где Петир впервые поцеловал её. Им дорого обошёлся тот поцелуй. Она невольно улыбнулась, вспомнив фразу о том, что он мог бы быть её отцом, которая всегда её смешила. Это звучало чудовищно неуместно, и она надеялась лишь на то, что это была неудачная импровизация, а не заготовленное представление. Впрочем, маловероятно, что он планировал целовать её там, где их с такой лёгкостью мог кто угодно увидеть. Прошло так много времени, и она должна была перестать чувствовать что-либо, но мысль о том, что Петир был так сильно влюблен в неё, что не смог сдержать порыва, вызывала в ней тепло. Тогда Санса не думала об произошедшим с этой точки зрения, поражённая тем, что оказалась предметом желаний такого опасного и влиятельного человека. Увлечённая возможностями, которые перед ней открывались. Теперь она сама была опасным и влиятельным человеком и гораздо лучше понимала того, кто некогда был её мужем. Петир был влюблён в неё и потому совершал ошибку за ошибкой, позволяя себе то, что никогда не позволил бы. Она остановилась, поражённая очевидным. Он не изображал любовь, чтобы соблазнить её, он действительно был влюблён и скрывал это, потому что находил эти чувства разрушительными не только для их цели, но для самого себя. Петир боялся, что она поймёт, как сильно дорога ему, и использует это против него. Потому он закрывался, манипулировал и лгал. Он боялся. Ей захотелось рассмеяться от того, как долго она ходила вокруг да около этой догадки, демонизируя их взаимоотношения. Да, безусловно, Петир был настоящим демоном. Но в том, что он женился на ней по расчёту и ради жажды власти, она больше не могла его упрекнуть. Потому что если ты холоден и расчётлив, то не станешь рисковать своими планами, целуя девушку просто потому, что не можешь её не поцеловать. В порыве восторга, какого она давно не ощущала, Санса вскинула руки в танцевальном па и закружилась на снегу. Допуская, что, возможно, на следующее утро эти догадки покажутся ей глупыми, она тем не менее ощущала удивительную лёгкость и душевный подъём. Её щеки горели, раскрасневшиеся от мороза и танца, а тело словно парило. Она вспомнила, как в ночь Йоля в Винтерфелле они с Петиром танцевали прямо в своей спальне. Он выглядел так элегантно, безукоризненно причёсанный и одетый, с безукоризненными эмоциями на лице, в то время как она ощущала смущение за свои неповоротливые движения и опухшее тело и смятение от того, сколько внимания ей оказывал муж. Представляя, что оказалась снова в той ночи, она провела несколько па из того танца, что они исполняли тогда. Словно наяву видя перед собой завороженный взгляд тёмно-зелёных глаз. Сейчас она смотрела Петиру в лицо, не смущаясь. Улыбаясь ему и любуясь им. — Тебе нечего бояться, — как бы говорила она. — Я люблю тебя! Я тоже тебя люблю.