Кошмары из детства

Самому страшно. И тут понеслось. По утрам, когда вся общага еще находилась во власти сна, ко мне в комнату приходил их первый участник. Холодный мальчик Кай любил быть жестоким, несмотря на всю мою последующую покорность. Он всегда заставлял держать руки на виду или связывал за спиной, делая такой тугой узел, что ожоги от веревок оставались очень глубокие. Обычно меня трахали со спины, смотреть в лицо Кай брезговал, потому разворачивал к столу либо к кровати, наклонял, раздвигал ноги и имел. На удивление парень оказался выносливым и умеющим сдерживаться, зато в конце обильно кончал в меня, любуясь стекающими каплями белесой жидкости. Если его день начинался хорошо, то я избегал синяков на теле и кровоподтеков, если наоборот, то следы от его посягательств оказывались везде, даже на затылке. Часто он запускал пальцы в мои волосы и оттягивал за них, запрокидывая ее, продолжая вбиваться в меня с новой силой, с остервенением. Однажды я умудрился отбиться от него, оставив царапину ему на скуле, Кай озверел, приложил меня головой о стенку, стол, затем об пол, и , широко разведя ноги, грязно выебал на полу, не отводя взгляда. В голове прокручивалась, словно заезженная пластинка, немая сцена и его пустые ледяные, полные отвращения глаза. Позже я обнаружил на спине параллельные полосы от паркетных деревяшек, превратившиеся в кривой узор. Пока он продолжал проникать в меня, я не издавал и звука, чем несказанно радовал насильника, иногда стоны все же вырывались наружу, но были слишком тихими, жалобными, чтобы привлечь внимание. Кай не беспокоился о том, кончу ли я, и даже не стремился возбуждать, дабы я не ассоциировал все его действия с наждачной бумагой, скользящей в моей заднице. В эти утренние часы я пребывал в прострации, меня выебывали, как последнюю шлюху, оставляя различные отметины, иногда доводили до душа, когда ноги отказывались держать тело, и бросали в одиночестве. После него мне приходилось практически ежедневно наведываться в прачечную, чтобы избавляться от пятен чужой спермы с одежды и постельного белья, и собственной крови. В приступе особо сильной похоти, смешанной с презрением ко мне, Кай один раз разбил мне нос, так что вся наволочка была пропитана насквозь. Так вот, после него я отправлялся на учебу, стал сидеть лишь на краешке стула, поскольку зад вечно горел огнем, дрожащей рукой записывал новые лекции, искривляя почерк. Вечно перетянутые запястья не слушались и тряслись, будто у нервнобольного, из-за этого буквы скакали как пульс на мониторе. Я ходил еще медленнее, чем раньше, спотыкался в триста раз чаще, прятал лицо со следами побоев в капюшоне, чтобы не вызывать лишних расспросов. Возможно это был стыд, а возможно – страх. Я и представить себе не мог, что учудят парни, если я кому-либо проболтаюсь. И я скрывался ото всех, пока получалось, но они находили меня везде. Точнее находил. Следующим был Тао. Красивый спортивный ушуист, с идеальным телом и изощренной фантазией. Его излюбленным делом было вылавливать меня в потоке, затаскивать в пустующий кабинет, туалет или офис, ставить на колени и заставлять отсасывать до посинения. До моего посинения. Ему доставляло удовольствие наблюдать, как я жмурился, собирая остатки самообладания, от боли в горле. Голос, кстати, моментально сел, разговаривал я при необходимости очень брутально, с хрипотцой. Жгучий брюнет на самом деле, являлся правой рукой Криса, его единственным и неповторимым прекрасным возлюбленным, которого он бережно охранял, выполнял все прихоти и дарил различные подарки в виде чего угодно. Фетишем Тао было принуждение глотать все, что изливалось из него, уронив хоть каплю, можно было подвергнуться опасности. Например в первый раз с ним я сплюнул в раковину и сразу прополоскал рот, за что меня мгновенно жестко поимели, на весу над той самой раковиной, прижав копчиком к краю мраморной столешницы. Гребаный ушуист меня порвал, от злости, что я не проглотил его семя, наградил растянутой связкой в колене, когда резко развел мне ноги в стороны. После он рьяно контролировал весь процесс минета, придерживал мою голову сильнее, чувствуя приближение оргазма, так, чтобы я не смог убрать лицо и не сглотнуть. Темп тоже задавал он, надавливая мне на затылок, регулировал глубину, на которую его орган погружался в мой рот и горло. Через три недели рвотный рефлекс пропал вовсе из моей жизни, правда, потребность в кислороде никуда не пропала, и я как-то раз потерял сознание прямо в одном из туалетов. Тао просто любезно зажал мне нос и вставил по самые гланды, а поскольку я сам находился на пределе человеческих возможностей, то отключился очень быстро. В реальность меня соизволили вернуть, побрызгав на лицо холодной водой. Сверху на меня смотрели сердитый Крис и злой Тао, но в тот день больше ко мне никто не пришел, видимо, дали краткосрочный отпуск. Тело приобрело постоянный синеватый оттенок от вечных мелких травм, позвоночник болел, ведь трахали в странных и неудобных позах меня часто. Я опять потерял интерес к еде, к окружающим, учеба, и та не спасала положение. Если ночью меня оставляли в полном покое и ни один из группы не посягал на мою задницу, я тихо рыдал в подушку, молясь, даже не о спасении, а о смерти. Сехун мне не перезванивал, отчего я делал выводы, что он специально сменил номер, дабы продолжать жить в спокойствии. Но я не мог остановиться отправлять голосовые сообщения ему на почту. Короткие, весьма бессмысленные. «Сехун-а, скорее всего я сдамся…» « Я такой дурак, что не дослушал…» « Зачем оставаться, если уже внутри пусто..» « Сехун-а, ты, мой лучик…» « Сехун-а, я такой слабый, мне здесь не место…» « Прости меня…» По вечерам, после всех занятий и кружков, существовавших в университете, я почти ползком добирался до комнаты, ожидая увидеть лишь одну мне известную теперь картину – сидящего в кресле Криса, закинувшего ногу на ногу. Один его взгляд из-под вечно нахмуренных бровей, и я ощущал себя кроликом в кольцах удава. И они сжимались сильнее и сильнее с каждым новым разом. Его прихотью была лень. То есть все, что ему хотелось, выполнял я. При первой встрече, он молча указал на штаны, я не понял и ничего не сделал с ними, постарался выбраться из комнаты и убежать. В итоге стоял связанный по рукам и ногам, с выпяченной к верху задницей, с вибратором невероятных размеров в анусе. Такую боль я доселе не испытывал. Зато после все прояснилось: взгляд на штаны – долой тряпки, кивок в сторону его ширинки – работа языком и ртом, круговое движение пальцем в воздухе – насаживайся и двигайся сам. Крис участвовал минимально, чаще просто придерживал, пока я морально имел сам себя, впивался в мою кожу ногтями, оставляя следы в форме полумесяцев на бедрах. Ему жутко нравилось сидеть так часы напролет, оставаясь возбужденным внутри меня, изучать мои глаза, высасывать душу, наблюдать, как последние капли жизни иссыхают в пустыне уничтожения. Еще он любил садиться перед широким зеркалом до пола, разворачивать меня к своему отражению и яростно иметь, держа голову вровень с двойником, чтобы я сам следил за собственным медленным угасанием. Когда ему просто хотелось поиздеваться, то в ход шли его пальцы, терзавшие мою попку, потому что так было еще унизительнее. Я всеми фибрами души ненавидел себя за овечью покорность и робость. Хотя, сейчас я бы назвал это инстинктом самосохранения, ведь за каждую оплошность, непослушание, отпор страдало все мое тело. Так прошло два года, самых тяжелых в моей жизни. Родители перестали звонить, писать, приезжать, изредка до меня доходили слухи от бывших знакомых, что они путешествуют по миру в поисках счастья, попросту забыв про существование сына. В праздники не приходили открытки или хотя бы сообщения с поздравлениями, про мой день Рождения я вообще молчу. Родственники забыли про последние три. Я сам заметил это очень поздно, когда наступил май, на улице потеплело, а в голове крутилось , будто я что-то забыл. По правде сказать, я ничуть не расстроился, было неприятно, мама не позвонила, но я справился. На четвертом курсе все мои развлечения, связанные только с моими интересами, ограничились прогулками в парке. Обычно, днем, чтобы количество народа превышало двоих. Ходил по дорожкам, куда проникало солнце, дышал, морально готовился. Меня сторонились все, преподаватели боязливо передавали мои работы мне в руки, осторожно, чтобы не дай бог, коснуться. По университету расползлись слухи обо мне, разные и порой фантастические. Я скрывался от людей в парке, мое тайное место никто не нашел, по крайней мере, там я мог действительно спокойно отдохнуть от всех. Здесь никто не осуждал, не разобравшись во всем досконально, не говорил излишних гадостей за спиной, не пытался подпортить мою нынешнюю жизнь еще больше. Так проводя досуг, я увидел в толпе первокурсников, проходящих мимо, его, моего Сехуна, поступившего в тот же вуз, что и я. Я искренне подумал, что он – прекрасная галлюцинация моего больного воображения, разыгравшегося на нервной почве, но парень был реальным. Подойти к нему не позволила совесть, внешний вид и ужас, я превратился в послушную подстилку для трех мудаков, и сказать об этом моему мальчику я не посмел бы. Я бы сгорел со стыда. Невинный , веселый и свободный, он не замечал меня, стоящего позади или за деревьями. Я несказанно радовался, что он был счастлив, но одновременно с этим надежда на его прощение медленно угасала. С таким количеством новоприобретенных друзей, старый, потрепанный я ему вряд ли понадобится. Все планы опять пошли коту под хвост, стоило мне прийти на пары и сесть за парту в самом конце лекционного зала. - Лулу, это же, правда, ты? Жаль, земля не разверзлась и не поглотила меня в ту же самую секунду.