Моя (не)идеальная жизнь: Превратности судьбы

Тошнота поднималась вверх по пищеводу, но я лишь морщил нос и двигался в сторону общего зала. Ну что за ночь? Я где-то переехал ведьминского черного кота? Приглушенный свет, неоновая подсветка и небольшое количество посетителей говорили о том, что мы всё-таки открылись. Новая девушка облюбовала шест, но пока была ещё одета, а Рони без энтузиазма смешивал несколько разных алкогольных напитков, создавая очередной коктейль. Винсент сидел в самом дальнем и темном углу и что-то делал в своём телефоне, не обращая внимания на происходящее вокруг. — Жизнь всегда такое дерьмо, или когда вырастаешь всё меняется, м? — Усаживаясь напротив мужчины, я испугал его своим внезапным пришествием, он даже телефон выронил и был вынужден на секунду скрыться под столом. — Даниэль! — Такими темпами я своё имя для прикрытия забуду, потому что у меня из уст едва не вырвалось «что за Даниэль?» — Ты очень плохо выглядишь. — А вы прямо мастер комплиментов, док, да. — Положив подбородок на стол, я вытянул правую руку, пытаясь справиться с надоедливой болью. Где же я так нагрешил? Вокруг меня одни проблемы, куда бы я ни подался, что бы я не сделал, получается всегда какой-то Армагеддон. — И можете меня не благодарить, но я устроил вас сюда на работу, да. — Лоб несколько раз поцеловался со столешницей, но головную боль это не уняло. — Как устроил, так и увольняй, у меня без этого сейчас… — Винсент, да. Я сказал, можете не благодарить за то, что вашу жизнь теперь будут охранять те, кто обладают навыками людей, которые за вами придут, да. — Да, мой план не идеален, и положа руку на сердце, я бы сказал, что он просто хуевый. Но! Я физически не смогу сохранить жизнь этому врачу, и не разыграть этот козырь было бы верхом моей тупости. — Я должен тебе, а теперь ты хочешь, чтобы я стал должен и этой компании? Я знаю как работает мафия! «Мы поможем тебе, а за это ты поможешь нам» — вот только они сделают это раз, а я буду до конца своей жизни не вправе отказать! — Всё верно, и это такая простая арифметика, что я даже не хочу это комментировать. В общем зале я насчитал четыре камеры, и неизвестно как много здесь прослушек, поэтому нехотя я поднялся и, обогнув стол, оказался совсем рядом с моим лечащим врачом. Ну конечно он испугался, и где-то внутри меня что-то радостно ликовало, но это было так глубоко и далеко, что я не обратил на это внимания. Сегодняшний день, а за ним и ночь просто выжали меня, начало казаться, что если сейчас на сцену въедет карлик в костюме клоуна на маленьком трехколесном велосипеде, я не удивлюсь. Опустошение. Положив руки на плечи Винсента, я сел ему прямо на колени, и пока этот тип испускал дух от шока, я прижался к нему боком, обнимая чужое тело, и уткнулся носом ему в шею. — Я не хочу, чтобы нас слышали, поэтому просто подыграйте мне, да. — Маршаллу наверняка понравится увиденное, но раз уж все меня таким считают, то почему я не могу этим пользоваться? — Одну руку мне на пояс, другую на колено, да. — Меня проигнорировали. — Ну же, да! — Дернувшись, док исполнил приказ, слишком сильно нервничая и напрягаясь. — Я отрезал половину мизинца главе этой шайке и сказал, что ты ему поможешь, а в ответ он обеспечит тебе жизнь, так сказать зуб за зуб, да. — Глаза слипались, и я их просто закрыл, продолжая шептать важные слова на ухо своему собеседнику. — Если будет пытаться сделать тебя обязанным, говори что ты работаешь на меня, и все подобные вопросы решаю я. — Ты же несовершеннолетний. — Он даже не дышал, и уж тем более боялся пошевелиться, неестественно крепко прижимая меня к себе. — Угу, и это не мешает мне быть тем, кто я есть, да. В определенных кругах у меня есть репутация, хм. — Дурная, но есть. — И влияние, да. — Точней не у меня конкретно, а у организации, на которую я работаю, но это мелочи. — Дальше, хм. Не рассказывай ничего обо мне, скажи что это врачебная тайна или, если не прокатит, что я злой и могу тебе язык отрезать, он поймет, да. — Ещё бы не понять, когда у самого палец не на месте. — И последнее, не вздумай ничего расспрашивать сам, да. Пришел, сделал, договорился об охране, ушел и забыл, да. — Оторвавшись от чужого уха, я посмотрел в полностью растерянные глаза Винсента. — Вас поцеловать или итак сойдет, и вы меня отпустите, м? — Снова дернувшись, он резко развел руки в стороны, позволяя мне подняться. — Я провожу, да. Вновь пересекая зал, я чувствовал, что ко мне стали присматриваться не только посетители, однако с «коллегами» можно поговорить и попозже. Пустой коридор и дверь, которая становится мне родной, встретили относительной тишиной. Не обременяя себя стуком, я просто распахнул деревянную преграду, представляя нашим глазам забавную картину. Маршалл заботливо укладывал в ведерко со льдом отрезанный палец, не ожидая так скоро новых посетителей. — Док, это пациент, да. Пациент, это док, да. — Указывая раскрытой ладонью вглубь кабинета, я представил мужчин друг другу, предоставляя им возможность самостоятельно определиться с именами. — И я надеюсь, что до завтрашней смены вы определитесь с моими обязанностями, да. — Кивнув Маршаллу, взгляд которого был готов превратить меня в пыль, я уже собирался ободрить Винсента. Но это не требовалось. Доктор уже не был тем человеком, которого я видел буквально пять минут назад. Холодный сосредоточенный взгляд, чуть опущенные брови и расправленные плечи выдавали в нем хозяина положения. Он пришел не торговаться или просить, он здесь, чтобы снизойти и позволить себе принять оплату. От неожиданности я даже замешкался, но вовремя спохватившись закрыл дверь, оставляя взрослых наедине. Когда человек вообще становится взрослым? И что это значит быть взрослым? Ответственность? Ну, этого говна у меня с детства было полно, так же как и самостоятельности. Взвешенные и обдуманные решения? Я пытаюсь, точней, делаю всё что могу, и иногда даже мне кажется, что всё отлично, а потом всплывает очередное дерьмо! Может это значит отбросить свои собственные амбиции и делать только правильные вещи? Но правильность это так относительно, к тому же без амбиций ты ничто. Как можно идти на поводу у стада баранов, которые движутся к обрыву! Я не хочу быть таким. Я не такой. — И что ты делал у Марши? — На секунду я подумал, что говорю с грудью, но стоило поднять взгляд, и я понял, что в «Золушке» похоже меня ненавидят абсолютно все. — А сколько стоит та увеселительная программа на полу, м? — Она сама виновата, что напомнила мне об увиденной сцене, и вообще, эта девица никогда не была миленькой, её тело словно воплощение похоти и желания. Ни за что не поверю, что этот эффект случайный, а не специально приобретенный. Хотя, кто знает, может у меня с ней получится выпустить пар. Было бы неплохо увидеть её из ракурса Маршалла. — В долг, с мелочью, не трахаюсь, новичок. — Нет, не получится. Она даже наклонилась, чтобы быть со мной на одном уровне, что было ещё более унизительно. Сука. — Оу, что, сдачи с двадцатки не будет, м? Ещё не насосала, м? — Левую щеку обожгло звонкой пощечиной, едва я договорил фразу, а ведь грубить не хотелось, но она начала первой. Проводив взглядом аппетитную филейную часть Кассандры, я принялся растирать щеку, хоть и не было больно, но синяка не хотелось. — Бармен, мне двойную «Маргариту» с двумя шотами отчаянья, можно без закуски, да. — Усаживаясь на высокий стул, я тяжело выдохнул. — Надеюсь хоть ты сегодня не полезешь со мной драться, м? — Смертельная усталость вылилась в зевок, который я старательно пытался подавить, но выходило крайне плохо. — Не дала? — Рони был очень бледным, а на лбу то и дело проступал пот, который он смахивал белым платком. — Хуево выглядишь, да. — Передо мной поставили высокий стакан какого-то сока, видимо несовершеннолетних здесь алкоголем не балуют, или он так выказывает свою обиду? — Не удовлетворяю твоим вкусовым пристрастиям? — Опираясь на стойку, он попытался улыбнуться, явно рассчитывая, что слова заденут меня. Не понимаю, чего все так разом ополчились? Подумаешь, устроил маленький взрыв, но я же не убил их работодателя. — Звучит так, будто я в твоем вкусе, а ты в себе не уверен, да. — Я вернул ему его же улыбку, потягивая манговый сок. — Да нет, просто я видел как ты общался с тем мужчиной, да и с Кассандрой. Складывается впечатление, что ты готов и резиновой кукле вдуть, ну или вибратором воспользоваться. Молодость это конечно здорово, но когда ты думаешь головкой, а не головой… — Смотря на парня, я аккуратно, указательным пальцем, пихнул стакан так, чтобы он не разбился, но всё содержимое потекло прямо по стойке. — Я такой неловкий, хм. Вытри, да. — Улыбаться и поддерживать хороший настрой более не имело смысла. Одно дело быть учтивым с тем, кто имеет хоть какую-то власть, а другое дело, возомнившие о себе невесть что шестерки. — Удачной смены, да. Конечно, он не сказал мне ни слова и даже не взялся за тряпку, но это лишь из-за гордости. Стоит мне покинуть это заведение как у него не останется выбора, ведь это тоже часть его работы. Бесит. Тревор никак не прокомментировал мой уход, общаясь с несколькими девицами, якобы опоздавшими на собеседование. Бордель значит. Выходит, я по собственной воле пришел работать именно в бордель! Какая насмешка судьбы. Почему из всех заведений я выбрал именно это? Что это? Попытка указать на моё место? Было слишком поздно, и телефон отсчитывал начало четвертого утра, а ведь мне ещё нужно повозиться в лаборатории. Белокрылая тушка спикировала откуда-то сверху, больно цепляясь за плечо, на что получила от меня гневную тираду. Я даже не заметил, как листья распустились и ночью стало достаточно тепло, чтобы ходить без капюшона. Жизнь проходит мимо, а я погряз во всех этих мелочах, словно покрываясь паутиной, всё медленней и медленней волочась по разметкам своей судьбы. Когда уже я смогу наслаждаться тем, что делаю? Это странное нетерпение сводило с ума, мне просто жизненно необходимо покончить со всем этим. Такая жизнь не для меня. Я не создан для этого. Не для этого меня муштровали с пеленок. Не для… А для чего? Все от меня чего-то хотят, но чего хочу я сам? Шарахнув входной дверью, я на автопилоте отправился на кухню и открыл воду в кране, позволяя Клайду напиться и вычистить перья. Как мало для счастья нужно моему пернатому другу, почему я не могу быть таким же? Взяв кусок сыра, я направился в другую комнату и впервые за этот месяц решил принять ванну, а не быстрый душ. Заткнув слив и отрегулировав напор, я стянул вещи, оставаясь в одних трусах, и продолжил жевать невкусную пищу, другой просто не было. Сейчас бы не мешало поговорить с кем-нибудь, вот только без Маилза я не могу провернуть подобное, а светить свой номер нельзя. Ничего нельзя. Одни нелепые запреты. От досады и злости я пнул корзину с бельем, и всё грязное тряпье разлетелось по маленькой площади, никак не облегчая моё состояние. Вдох-выдох, и так повторять до тех пор, пока голова не начнет кружиться, но ведь легче не становится! Почему никто не может понять меня? Почему достается только мне? Почему никто не хочет принять меня таким, какой я есть? Почему? А ответов нет. Их никогда не будет! И именно от этого осознания хочется вскрыть себе череп и перетряхнуть мозг. Я ненавижу всё и всех. Я не выдерживаю этого, но я даже не могу себе позволить сломаться! Мне не позволено ни-че-го! Истерический хохот, отразившийся от стен, согнул меня пополам, а затем и вовсе подкосил так, что я валялся на полу. Безудержное веселье и смех вместе со слюной, практически до тошноты и было уже даже не ясно, отчего это надрывное скуление гиен? Я ненормальный. А надвигающиеся стены ничего не значат, это бывает! Я закричал что-то нечленораздельное, а затем снова захохотал, услышав собственный голос. — Какая же ты тварь, да! — Рассмеявшись в лицо своему отражению, прокричал я, кривясь в ухмылке. — И зубы действительно кривые, да. И нос переломан, да. А прищур глаз, как у похотливой бляди, да. Обрить тебя, м? Ведь такие патлы носят только шлюхи, да! — Ненужный бритвенный станок практически попал мне в руку. В голове прозвучал отчетливый голос Сасори, и сердце пропустило удар: «Не режь их, они мне нравятся». Но если нравились, то почему всё так произошло? Из зеркала на меня смотрел абсолютно чужой человек, я просто не узнавал себя. И это было странно, а самое главное — страшно. Развернувшись на сто восемьдесят градусов, я вылетел в гостиную, а затем оказался в спальне, больно ударяясь коленями об пол, я выворачивал содержимое коробки, которую возил с собой. То, к чему я не притрагивался. Простой фотоальбом, так глупо собираемый мной, потому что это было важно, и так опрометчиво привезенный Чику, в качестве подарка на Рождество. Руки потряхивало, и я снял заклепку, раскрывая плотный картон, обернутый в кожу. Первое совместное фото рядом с рождественской елкой и на нём я, с такой дебильной улыбкой жмурюсь от радости происходящего, я там живой. Он там живой. Смущенный, удивленный, но довольный и живой! — Почему же ты оставил меня, м? — Подушечки пальцев коснулись лица шатена, но наткнулись лишь на пленку, скрывающую фотографию. — Я знаю, что любил недостаточно, но ведь выше головы не прыгнешь, да. Ты не дал мне времени, да. — На следующем фото он уставился злым взглядом прямо в объектив, потому что в этот момент нес ложку ко рту. — Вы, Сасори-дано, эгоист, да. Пожелали остаться в одиночестве и не взяли меня с собой, хм. Вы устали возиться со мной и перевоспитывать меня, наигрались и остановились на полпути, выбрав свою собственную дорогу, да. Действительно, зачем я вам там, м? — Новый кадр и новая глава жизни, маленький Клайд в шатенистых волосах и снова моя улыбка. Кажется, теперь я знаю, когда был счастлив. Оказывается, помнить что-то хорошее гораздо больней, чем что-то плохое. Свет разъедает не хуже тьмы, и каждый сантиметр души отдается болью и горьким отчаяньем. Сасори пьет кофе, Сасори спит, Сасори швыряет в меня подушку, потому что вспышка разбудила его, а я теперь могу лишь смотреть и умирать от безграничной тоски. Спохватился я только тогда, когда услышал, что вода в ванной бежит через край и бьет потоком по плитке. Захлопнув собственный ящик Пандоры, я положил альбом на кровать, и только потом, как зомби, медленно, направился наблюдать Ниагарский водопад в миниатюре. Босые ноги шлепали по лужам, но я решил не убирать воду, не сегодня. Достав мобильный из снятых вещей, я погрузился в обжигающий кипяток и, недолго думая, набрал болезненный ряд цифр. — Оставьте ваше сообщение после звукового сигнала. — После двадцати секунд гудков меня поприветствовал женский голос автоответчика, а ведь я просил его записать наши голоса. — Привет, хм. — Вытянув ноги, я откинулся на бортик и прикрыл глаза. — Глупо звонить домой, зная, что там не снимут трубку и сообщение смогу прослушать теперь только я сам, да. Но может я потом просто посмеюсь, да. — Смешок вышел натуженным и тихим. — А мне больше не с кем поговорить, да. Я ведь теперь один и даже готов признать, что виноват в этом только я сам, хм. Но ведь моё признание теперь никому не нужно, да. — Сползая вниз я услышал, как вода вновь потекла на пол, но открывать слив не хотелось. — Я долбаёб, да. Я не знаю, почему не ценил то, что имел и, возможно, когда-то буду думать точно так же о времени, которое идет сейчас, да. Но мне тяжело, и я просто запутался, хм. Столько неправильных решений и действий, что я уже не знаю как всё это исправить, мне приходится совершать всё больше и больше опрометчивых поступков, я увяз, да. Тишина сводит с ума, и я больше не могу быть один, я так слаб, да. Прости меня, пожалуйста, я не могу жить твоими принципами, да. — Нырнув под воду я утопил телефон, прерывая никому не нужный разговор записанный на автоответчик в моем доме, в Бельгии. В шесть утра я спустился в лабораторию, абсолютно безразличный ко всему и будто механически стал заниматься тем, что когда-то казалось очень интересным. В голове стоял монотонный шум, скорей всего недосып и нервы играли со мной, но мне было плевать. Сегодня я просто обязан сделать всё правильно. Загрузив реактивы для новой партии, я установил двухсуточный цикл и только после этого стал вписывать в журнал сделанные действия, ведь в этом деле главное контроль. Спустя двадцать минут в ход пошел секретный ингредиент — альдегидный спирт, для создания сильного восстановительного эффекта моносахара. Как только реакция стала стабильной, я отрегулировал огонь горелки и попытался запомнить, что перед работой нужно будет сменить колбы и отправить кристаллизоваться первую партию. Голова успела высохнуть, и я даже смог расчесать светлые, но не блестящие волосы. За окном вовсю было утро, даже сквозь шторы солнце активно пыталось проникнуть в комнату, где я обрабатывал свои увечья. Бинты, мази и таблетки, выписанные моим лечащим врачом, в ход шло абсолютно всё. Как только я откинул одеяло, в дверь настойчиво постучали, но я не жду гостей. Стук повторился, и я нахмурился, предчувствуя очередной пиздец своего положения. Какая-то футболка и тренировочные штаны были надеты за секунду. — Даниэль Лемпри? — Оставив дверь на цепочке, я лишь приоткрыл её, тут же натыкаясь на полицейский значок. — Вам следует пройти с нами. — А в чем собственно дело, м? — По двери долбанули так, что гвоздики, удерживающие пластину, на которой крепилась цепочка, наполовину вылезли. — Поговори мне тут ещё, щенок! — Второго представителя закона видно не было, возможно от этого мозг нарисовал его образ достаточно внушительным. — Сэм, успокойся. — Добрый и злой полицейский? Знакомая тактика. — Вам нужно проехать с нами в участок для дачи показаний, вы имеете право хранить молчание, всё, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде. — Огромные металлические клещи всунулись в маленький проем и щелкнули дверную цепочку. — Вы имеете право на адвоката. — У дороги было припарковано ещё две полицейские машины, помимо авто этих мужчин. Что именно они нашли? Главное не сказать лишнего, и плевать что запястья заковали в наручники.