Сказка о золотом петушке

Оикава тихо крался по коридору, стараясь не цокать когтями перстней по полу. Было довольно-таки поздно, особенно по его куриным меркам, он малость заплутал по бесконечным залам королевского дворца, пытаясь найти лестницу, ведущую к его башне. Гордость не позволяла ему испросить верный путь у сновавшей туда-сюда челяди, а когда тьма сгустилась и последняя служанка скрылась в своей каморке, Тоору уже не чувствовал себя таким уверенным и способным найти выход из этого богато убранного лабиринта. Из плохо освещенного коридора, вдоль стен которого выстроились мрачноватые доспехи, он попал в картинную галерею, единственным источником света которой была луна, пробивающаяся сквозь полупрозрачные занавески. Куриный бог в замешательстве оглянулся назад, где черными силуэтами виднелось рыцарское обмундирование, с угрожающе торчащими алебардами, и хотел было вернуться на лестницу, ведущую к служебным помещениям, как увидел в конце картинной галереи тонкую полоску света у самого пола. Оикава обрадовался, что, наконец, нашел кого-то, кто сможет выпутать его из неловкой ситуации, которую парень сам же и создал, и поспешил к двери. Мимо быстро мелькали смазанными бледными лицами портреты предыдущих правителей Аобаджосай. Все они были невероятно скучными и рисованными под копирку. Мужчины либо в мундирах, верхом на гарцующем коне, либо в горностаевой мантии, гордо восседающими на троне. Женщин тоже разнообразием не радовали, все тот же мундир поверх бального платья и все тот же конь. Оикава настолько разочаровался в придворных живописцах, что едва не пролетел мимо одной-единственной картины, выбивающейся из общего строя. На картине был изображен Ивайзуми, и на нем не было ни мундира, ни коня, ни горностаевой мантии. Парень возлежал нагим в обществе здоровенного ягуара, в качестве цензуры был использован поднос с крупной дыней. Было очевидно, что автор сего художества до этого в руки кисть не брал, картина была выполнена маслом, и то, скорее всего, сливочным, однако, ему удалось передать всю ту порочность Ивайзуми, которой у монарха Оикава так и не заметил. Тоору даже не успел прикинуть в мыслях, как бы еще раз напроситься в королевскую спальню, на очередную увлекательнейшую лекцию о внешней политике, как услышал пробравший до мурашек стон. Стонали не от боли, не от разочарования и не от усталости. Такие звуки человек способен издавать только наедине со своим возлюбленным, которого хочется торжественно с родителями знакомить и после под венец вести. Оикава не видел при дворе ни одной женщины, на которую можно в здравом уме положить глаз. Гарем короля состоял из наложниц, которых, что говорится, «давно на том свете с фонарями ищут», а немногочисленная женская часть прислуги была настолько дурна собой, что на таких фемин и смотреть-то мерзко было, не то что помышлять о каких-то сношениях с дивными красотками. Значит, либо нашелся-таки любитель заячьей губы и густого налета сажи на щеках, либо сладострастию предавались два парня. Однополые сношения между мужчинами Оикава одобрял, поэтому осторожно, стараясь не воспроизводить шума, побрел на звуки восторженных всхлипов. Помещение было скудно освещено толстыми, наспех слепленными свечами. На вид оно было довольно запущенным, и отводилось под какую-то кладовую, где хранились наименее ценные произведения искусства. Между кособокой скульптурой с отсутствующей грудью и головой (видимо, удалась только верхняя часть тела, и ее аккуратно обрезали, превратив в бюст) и штабелем картин, упиравшимся в потолок, обжимались два полуголых тела, в которых Оикава признал советников монарха. Тот, что был рыжим, прижимал к античной колонне темноволосого, с жаром расцеловывая шею и плечи парня. Брюнет млел от ласок и громко стонал, когда его любовник от лобзаний переходил к укусам. «Хорошо ему», — завистливо подумал Тоору, пытаясь припомнить, когда ему самому в последний раз было хорошо. Память предоставляла временной отрезок между позапрошлым месяцем и позапрошлым годом, и то было не то что бы «хорошо», скорее, это еле дотягивало до «сойдет». Для «хорошо» ведь нужен соответствующий любовник, а найти оного еще труднее, чем распознать в целехоньком и красивом на вид яблоке гнилой и червивый изнутри плод. Такой пока не куснешь как следует, пока не наберешь полный рот этого самого яблока, и не узнаешь его сути, а когда узнаешь, что оно не так вкусно, как выглядело на прилавке, становится слишком поздно. Помотав головой, золотой петушок прогнал удручающие мысли о своих предыдущих любовниках и сосредоточил свое внимание на красивых, без остатка отдающихся друг другу парнях. Те явно не были любителями долгих прелюдий, наверное, к ним не располагало местонахождение – тот, чьи волосы напоминали сочный персик в руках шаловливой блудницы, развернул к себе спиной своего возлюбленного, пытаясь справиться с кушаком одной рукой и при этом не отрываться от сжиманий загорелых ягодиц. Такими полушариями не располагали даже метатели дисков, чьими задними ланитами волновались учащиеся гимнасия, уж о чем, о чем, а о задницах Оикава, как завсегдатай данной полосы жизни, знал практически всё. У тёмненького, в общем, было что помять и куда втолкнуться жарким фаллосом. — Такахиирооо… — совсем уж развратно всхлипнул пассив, прогибаясь в спине. Помимо двух парней, предающихся плотским утехам, жаркий фаллос образовался и у третьего лица. Тоору скосил взгляд на приподнявшуюся набедренную повязку и воровато огляделся по сторонам. Те двое очень заняты собой и, скорее всего, не ответят радушным согласием на радужное предложение куриного бога – они не были знакомы даже шапочно, чтобы приглашать в свои объятия еще кого-то. Хоть иди и штурмом бери королевскую опочивальню. Но, нет, увы. Накрепко закрыты двери спальни Ивайзуми (Оикава проходил мимо и лично проверил, попытавшись проникнуть внутрь), да и под стражей он. Скорее всего, спит в обнимку со своей собачкой, которая на короткий период времени становится комнатной и едва ли не плюшевой. «Я же медитировал!» — отчаянно подумал Тоору, зажмурившись. — «Я могу избавляться от беса в штанах одним лишь усилием воли», — но, сколько бы он ни тужился, мысленно произнося всяческие заклинания и заговоры, он был более близок к тому, чтобы снести яйцо (даром, что был петухом), чем к тому, чтобы унять распалившуюся плоть. Решив зря не мучить и без того отощавший и почти что одичавший организм, Оикава приподнял тонкую ткань набедренной повязки и сжал напрягшийся орган, всматриваясь в страстный секс советников. Такахиро, очевидно, не пожалел смазки, так как звук, воспроизводящийся при погружении члена, напоминал сбивание масла в кадушке, но Оикаве нравилось, не говоря уж о том, кто был снизу. Это придавало пикантности и без того горячей ситуации. — Я видел… ах… как ты смотрел на этого петуха, Иссей… — с трудом выдавил из себя Такахиро, ожесточеннее вдалбливаясь в нутро пассива. Упоминание его личности во время такого вот занятия стегануло куриного бога прямо как крапивой по мошонке. Ему было крайне лестно и приятно, что такие вот эфиопские страсти возникли из-за его персоны, на которую, между прочим, даже самые верные мужья заглядывались, чего уж тут греха таить, благо туалет Оикавы и не такое позволял. Секс на почве ревности считался одним из самых жарких, если, конечно, за ним не следовало убиение подлого изменника, но не было похоже, что Такахиро собрался чинить вред над своим любимым. Скорее, он стремился показать Иссею, что никто, даже самый золотой, алмазный, хрустальный и еще черт пойми какой петушок не сможет так ублажить его в постели, как сам Такахиро, хотя здесь Оикава мог поспорить и еще как. — Можно подумать, ты гобеленами любовался, — ловко отбрил все притязания Иссей, чей смех оборвался протяжным стоном – ему заломили руки, оттягивая конечности назад. Потрясающая смесь глубоких вздохов удовольствия и всхлипов боли, когда боль в плечевых суставах была совсем уж невыносимой. Такой гурман, как Тоору, оценил вкус подобного яства и, быстрее задвигав рукой, спустил накопившееся семя на стену, еде сдерживая рвущийся из груди стон удовлетворения. — Ты принадлежишь только мне, не забывай об этом, Матссун~ — нараспев протянул Такахиро, в его голосе сквозь похоть пробивались нотки холодной ярости. — Если ты еще хоть раз скосишь свои милые глазки в сторону задницы этой медной куропатки, и ты уже ни на что не сможешь смотреть. Ты только мой, заруби себе на носу. — А ты мне клеймо на заднице поставь, чтобы все вокруг знали, чья я собственность, — подначил его неугомонный Иссей. Рыжий ответил на сей пассаж просто, вульгарно и красиво – он выскользнул из основательно продолбанного грубой скачкой нутра парня и, приложив к плоти свою ладонь, излился на бронзовые ягодицы брюнета. — Ты просто варвар, Макиии… — Ты хотел клеймо – ты его получил, — фыркнул Такахиро, помогая другу выпрямиться. Тот, схватившись за стрельнувшую поясницу, кое-как разогнулся, и в кристальной тишине ночного дворца был слышен цокот удаляющихся шагов. — Ха, двух зайцев одним ударом уложил, — удовлетворенно хмыкнул Ханамаки, шутливо нажав пальцев на анальное отверстие подпрыгнувшего от таких шалостей Иссея. — И тебе разъяснил, что к чему, и петушок наш более чем уяснил, что в нашей стороне ему нечего искать. Вон, пусть к Киндаичи свой гребешок сует – не зря ж на сегодняшнем гадании на суженного Ютаро яйцо все время катилось в сторону куриного бога!