Who watches the watchmen?

Экран телевизора уютно светился посреди гостиной. Драйберг пересек её наощупь, наизусть зная каждую складку ковра, и плюхнулся на старый продавленный диван, скорее почувствовав, чем услышав гул, которым отозвались пружины. На экране диктор с пушистой челкой увлеченно рассказывал про линьку у неясыти и то, чем птица кормится в этот период. Интересная тема, хоть и уже знакомая. Натянув на колени плед, Дэн поставил на них большую чашку с попкорном, и запустил в воздушные горячие зерна руку. Пальцы сразу стали масляными, он отправил целую горсть попкорна в рот и почувствовал себя восхитительно уютно. Это был ритуал – каждую пятницу включать передачу о жизни птиц, задергивать шторы и хрустеть попкорном, жутко свиняча вокруг. Во время рекламы ходить на кухню за добавкой и затем, чтобы глотнуть прохладного пива из холодильника, задремывать у телевизора и просыпаться в три часа ночи, от того, что вместо передач начинали передавать белый шум. Это было привычкой, появившейся после декрета Кини, когда ночи вдруг стали ужасно длинными и безнадежно пустыми. Ночами Роршаху всегда было чем заняться. Он перешагнул через глубокую лужу, отражающую одинокий фонарь. Протянул руку, ухватившись за нижнюю перекладину пожарной лестницы. После декрета Кини трущобы были неспокойны. Шваль почувствовала свою безнаказанность. Спокойных ночей у него не было уже давно. Взбираясь на крышу, стуча каблуками по гулко отзывавшемуся железу – слишком гулко, отвратительно заметно гулко – он почувствовал боль в желудке и вспомнил вдруг, что не ел со вчерашнего дня. Утомительная смена. Пришел. Упал. Встал только к десяти вечера, когда пора было в обход. Зацепившись за перекладину локтем, он опустил руку в карман. Нашарил кубик сахара. Развернул, оставляя обертку внутри. Ему не нужны были лишние следы. Дробя зубами твердый, слежавшийся рафинад, он полез дальше. Это должно было успокоить голод. Ненадолго. Перекусывать, стремясь ненадолго отвязаться от голода – пагубная привычка, которую Адриан не мог себе позволить. Его день был расписан по часам, приемы пищи вписывались в него органично и состояли из продуктов, которые помогали телу строить себя максимально эффективно. Вставая утром с постели – не выбираясь, в силу относительного раннего отбоя пробуждение не доставляло ему мучений – Адриан уже знал, что ждет его на завтрак. Предвкушал, потягиваясь, приводя в тонус сонное тело, сбривая отросшую за ночь светлую щетину, принимая непродолжительный контрастный душ. Жизнь доставляла ему острое удовольствие в те моменты, когда под успокаивающее бормотание экранов он погружал ложку в овсянку. Считать полезную пищу исключительно невкусной – удел невежд. С добавлением фруктов каша была весьма приятна, запивать её апельсиновым соком, бегло просматривая новости, могло сойти за изысканное удовольствие. Адриан знал в этом толк – несмотря на все свое состояние, он умел находить наслаждение в самых простых вещах. Лори всегда полагала, что её мать просто-напросто не умеет довольствоваться простыми вещами. Это запомнилось с пятого, кажется, дня рождения – Салли пыталась приготовить для любимой дочери шоколадный торт, но напрочь сожгла его, и вместо праздничного ужина они отправились в пиццерию, причем мать кривилась так, словно пицца, которую им принесли, была сделана из мокриц. Сама Лори такого подхода не разделяла. Ей было, в сущности, все равно, что готовить. Запихивая в микроволновку гамбургер, она утешительно хмыкала в телефон: да, мама, я хорошо питаюсь, да, я обязательно приеду тебя навестить, когда будет свободное время, да, я уже научилась готовить торт… Торт она, по примеру самой Салли, напрочь сожгла, но не собиралась в этом признаваться. Повар никогда не признался бы, что готовит паршиво, и это было бы смешно, если бы Блейку так не хотелось есть. Его бифштекс был напрочь сожжен, и есть его смог бы только человек, предпочитающий угли жареному мясу. За годы работы на правительство он привык к определенному уровню комфорта - по крайней мере, в тех местах, где этот комфорт вообще существовал – и подобное неожиданное нарушение привычного порядка несколько его удивило. Брезгливым жестом Блейк отодвинул тарелку. Повар, которого официант минутой раньше привел по требованию, выглядел бледным, но не сломленным. Представив, как смотрелись бы на его белом халате его же мозги, Блейк усмехнулся. Если бы люди умели читать мысли, этот мастер огня и дыма уже бы обосрался. К его счастью, при хорошем воображении Блейк также понимал, когда стоит демонстрировать отвратительный характер, а когда следует выглядеть героем войны во Вьетнаме и национальной гордостью. - Замените, - потребовал он бесстрастно и отвернулся. Мирная жизнь выматывала его. Суп остыл и из-за этого расстроилась Лори, и так вымотанная бесконечно долгим скучным днем. Джон мог бы утешить её, сказав, что ему безразлично, насколько этот суп горяч и из чего он сделан, но так вышло бы только хуже. Он уже знал это, и ему не нужно было пробовать. Вместо того чтобы придумывать другие слова, он обнял её. Прикосновение успокаивает лучше, чем слово, он знал это ещё до инцидента в пятьдесят девятом. Тогда он, должно быть, понимал многие вещи, касающиеся людей, лучше, чем сейчас. - Я могу подогреть его, если хочешь, - сказал он, когда она перестала называть себя глупой в разных вариантах, и коснулся её волос, создавая мгновение прошлого, которое уже проживал в будущем. Лори покачала головой и сунула суп в микроволновку. Сверхспособности угнетали её. Ей было проще сделать что-то руками, чем попросить его, и каждый вечер Джон садился за стол вместе с ней, чтобы не расстраивать и не пугать её ещё больше, чем она уже была напугана. Уберегая её, он знал, что ей предстоит страх много худший, как знал и то, что мирное время скоро закончится.