Who watches the watchmen?

Лори проснулась от того, что Джон, наконец, пришел спать. Её разбудил слабый свет, исходящий от его кожи, а ещё то, как просела под ним кровать – знакомо и ощутимо. Когда-то это казалось ей очень успокаивающим. Доказательством того, что он, такой невозможный, все же здесь, в этом мире, с ней. В последнее время это доказательство становилось все более ненадежным. Света стало меньше, когда Джон забрался под одеяло. Температура его тела была немного ниже, чем у обычного человека, и когда он обнял её – полагая, что она спит, или посчитав, что даже разбуженная она быстро заснет – Лори ощутила легкую прохладу. В летние дни это было приятно. Когда пару лет назад было аномально жаркое лето, Лори страдала от этого, возможно, меньше всех в городе. Зимой обходилась обогревателем, ставя его поближе к кровати. Когда живешь с тем, кого едва ли не все население земного шарика считает богом, подобные вещи становятся привычны. Нужно приспосабливаться, ставить их себе на пользу и учиться не обращать внимания. Лори помнила, как однажды, когда ей было восемнадцать, и она прожила с Джоном совсем немного – год или полтора – она приехала погостить к матери. В те годы та была ещё очень хороша. Бегала по утрам, носила туфли на умопомрачительных каблуках, крутила романы с теми, кто помнил её в блеске былой славы, и красилась так, как будто каждый вечер собиралась заново покорять Калифорнию. Ностальгия, страдания по прошлому и упущенным возможностям пришли позже, а в те годы Салли жила полной жизнью, и Лори чувствовала бы себя рядом с ней дурочкой, которая бегает по улице в ультра-короткой юбке, если бы не тот факт, что на неё обратил внимание сам доктор Манхэттен. То, что впоследствии стало рутиной, подчас обидной до слез или скучной до зевоты, тогда было поводом для гордости. Она нашла себе не героя в маске, не богатого бизнесмена, не клерка средней руки, а практически бога и отчаянно бравировала этим перед матерью, которая в свои сорок семь выглядела просто волшебной и казалась Лори недосягаемым идеалом женщины. Задремывая, чувствуя большую ладонь Джона у себя на спине – он всегда прижимал Лори к себе во сне, как плюшевого мишку, и это до сих пор было трогательно, если не считать того, что спал он в последнее время по два часа – Лори вспоминала лицо матери, когда сказала ей, что пальцы Джона иногда слабо электризуются, и что однажды он показывал ей город с высоты птичьего полета. - Дорогая, а ты не боялась, что он тебя уронит? – спросила тогда мать немного недоверчиво, как будто не могла поверить в такую храбрость у ребенка, которого всю жизнь для этой храбрости и воспитывала, и Лори почувствовала восхитительную легкость, когда ответила: - Конечно нет, это же Джон. И получилось у неё это так просто и буднично, так до смешного естественно, что ей пришлось отвернуться к плите, на которой побулькивал закипающий кофе, чтобы спрятать широкую улыбку. В тот год ей ужасно нравилось удивлять мать новыми подробностями, шокировать её и шокироваться самой, глядя на свою жизнь глазами нормального человека, не привыкшего к тому, что можно наблюдать хождение через стену каждый день или выйти утром на кухню, чтобы выпить стакан апельсинового сока, и найти своего парня медитирующим на потолке. В тот год – в шестьдесят восьмой год и несколько последовавших за ним – она искренне восхищалась чудесами, которые Джон щедро показывал ей, и тем чудом, которым был он сам. Джон пошевелился – уже во сне, вырывая Лори из дремоты – и она приподнялась на локте, откинула с глаз мешающие волосы, чтобы взглянуть на него. Её всегда восхищало его лицо – какая разница, какого оно было цвета – и по ночам, в такие полусонные моменты, как сейчас, она радовалась тому, что кожа Джона светится, позволяя ей и в полной темноте видеть его черты. Когда ей было шестнадцать и она впервые переспала с ним, это было гораздо приятней, чем все предыдущие разы, когда она вообще пробовала с мужчинами. Возможно, потому что он не был зациклен на том, чтобы доставить удовольствие исключительно себе, и не требовал ничего, что было бы ей неприятно. А, возможно, потому, что он был внимателен – потом, оценивая свою личную жизнь, Лори думала, что уже одного этого было достаточно, чтобы влюбиться в него без памяти. Он правда помнил, что она не любит, когда её сжимают слишком сильно. Не любит, когда её называют «детка» или говорят что-нибудь отвратительно-пошлое. Даже если это просто было в его характере – не сжимать, не называть, не говорить – он также помнил, когда у неё день рождения, и что она любит получать на завтрак, и какие цветы ей больше всего по душе. В те годы для шестнадцатилетней Лори это было настолько неожиданно, странно и приятно, как и то, что её слушают, не перебивая, что она попалась на это прочнее, чем на синюю кожу и возможность получить любимую газировку в любой момент, только попросив. Это потом, почти через семнадцать лет её начало напрягать то, насколько неэмоциональной была для Джона эта память. Он помнил все мелочи, потому что ему хотелось сделать ей приятно, но для него в этом не было, как будто, ничего личного. Как будто он уже и забыл, для чего вообще запомнил такое количество информации. Разглядывая его лицо – идеальное, оно всегда казалось Лори идеальным, а иногда слепым – она вспомнила о том, как в тринадцать лет вдребезги разругалась с матерью. - Питер подарил мне цветы, - сказала она тогда, пряча первый в жизни букет за спиной и улыбаясь мечтательно, а мать вдруг раскричалась о том, что Питер не годится ей в пару, что он слишком низкий и слабый, а ещё из бедной семьи. - Стирать носки, - загибала пальцы мать, глядя на Лори так, как будто вспоминала параллельно что-то очень неприятное. – Экономить от одной его зарплаты до другой и выбирать: заплатить по счетам или купить себе сапоги. А сейчас гулять с ним по парку, потому что у него денег нет денег на кино или мороженое! Лорел Джейн, если ты считаешь, что ты уже достаточно взрослая, чтобы заводить себе мужчин, научись, ради бога, их выбирать! У Лори в глазах тогда вскипели злые слезы: она пришла похвастаться тем, что на неё впервые обратили внимание, не смотря на все её тренировки, не смотря на слухи, которые ходили про её мать, а получила вместо этого скандал. И она закричала на мать в ответ, что той тоже стоило бы поучиться выбирать мужчин, потому что последний её выбранный стащил у них вазу из шкафа и копилку Лори, в которой были все её карманные деньги, которые она копила на особенно красивое платье, и такого точно не назовешь хорошим выбором. Кончилось все предсказуемо – мать перестала с Лори разговаривать, а та дулась и вместе с Питером прогуливала школу, шатаясь по заброшенным стройкам. Конечно, мать оказалась права и через месяц Лори надоело гулять по паркам, тем более, что надвигалась зима и вокруг становилось все более промозгло, но обида осталась и иногда вспоминалась – как сейчас, например. У Лори вообще было много поводов обижаться на мать. Она старалась о них не думать – зачем, в самом деле, если все уже прошло – но иногда воспоминания приходили сами по себе, и удержать их не получалось. Когда ей было одиннадцать, она разбила нос мальчику в школе за то, что он подкинул её подруге в сумку кошачьего дерьма. Мать, которую вызвали на беседу с директором, потом прочла ей целую лекцию о том, что даже если она умеет драться, нельзя делать этого просто так, потому что девочки не дерутся. - Но ты же сама меня учила, - возразила ей тогда обиженная Лори. – Что я вырасту, и стану Шелковой Тенью, как ты, а дело Шелковой Тени – защищать слабых. Сюзанна точно слабая, а значит, я должна была её защитить. Мать только всплеснула руками и вид у неё стал беспомощный и сердитый. - Ты станешь Шелковой Тенью, дорогая, только когда наденешь костюм, - сказала она и поджала губы. – А пока ты просто маленькая девочка с дурным характером, которая не знает, что девочка не должна бить мальчишек. Лори тогда провела два дня без сладкого и хорошо запомнила, что драться ей будет можно, только когда она станет Шелковой Тенью по-настоящему, иначе она будет слишком неженственной и никогда не выйдет замуж. Ценность «замуж» она понимала уже тогда, и тем удивительнее было, что ей никогда не приходило в голову ждать чего-то такого от Джона. Если бы он попытался сделать ей предложение, она бы, наверное, долго истерически бы смеялась, потому что сама идея о докторе Манхэтене, внезапно решившем заключить брак, была абсурдной. Мягко, стараясь не потревожить спящего, Лори провела тыльной стороной ладони по его щеке. Её всегда казалось, что синяя, слегка светящаяся кожа должна быть не похожей наощупь на кожу всех остальных людей, и каждый раз она удивлялась тому, что ошибается. Прохладней, если лизнуть может отдаться легкой кислинкой, как отдается пальчиковая батарейка – но такая же мягкая, такая же гладкая. Если порезать, пойдет кровь, но будет идти совсем недолго, потому что на то, чтобы зарастить повреждение, у Джона уходило секундное напряжение мысли. Она не сразу поняла, что он уже не спит. Глаза, которые большинству тех, кто видел Джона впервые, казались незрячими, смотрели прямо на неё – положение зрачка Лори давно уже научилась определять безошибочно. Мягко, так точно, словно и не спал вовсе, он поймал её ладонь. Погладил кончикам пальцев. Лори никогда не переставала гадать, значит ли для него что-то такая нежность. - Почему ты не спишь? Лори слабо улыбнулась, зная, что он отлично видит её в свечении, которое исходило от его собственного лица. - Не спится, - вздохнула она и на мгновение сжала его руку. – Но это ничего. Я, пожалуй, схожу выпью газировки. А ты спи, Джон. Коснувшись губами его лба, она выбралась из-под одеяла. Нашарила халат на спинке кровати, не включая на кухне свет, вытащила из холодильника восхитительно прохладную металлическую банку. Сделала глоток - сладкая шипучая жидкость ударила в нос, и Лори стало веселее. Иногда ей казалось, что Джон приходит спать, только чтобы не смущать её своей вопиющей нечеловечностью. Это было очень мило с его стороны, и она, принимая правила игры, не задавала неудобных и бессмысленных вопросов. Даже если живешь с тем, кого едва ли не большая часть населения земного шарика считает богом, есть уступки в отношениях, на которые нужно идти. И это так успокаивающе по-человечески.