Меня зовут Майкл.

Коринфский проспект оказался немного странным местом. Сначала я вошел и почувствовал запах лаванды, а в глаза попали яркие краски. Это опрятное здание казалось даже немного... одиноким? Ну да, таким чисто-белым, комфортным оно казалось мне в этом старом, потертом городе. Так думал я в самом начале. Потом заметил первый комок пыли за диваном, увидел ржавые трубы, которые перекрещивались под треснувшей кожей стен, увидел краску, которая, стыдясь, сползала с перил. После всего этого понимаешь, что все не так идеально, как раньше ты представлял себе перед сном, перед первым днем поездки сюда. И становится понятней, что место, как человек – сначала получаешь первое хорошее впечатление, потом следует узнавание его страхов, секретов, демонов. А почему для меня это оказалось странным? Потому что думал, что место и человек не имеют схожего. Я сидел на математике, а рядом со мной пускала слезы Сью. В самый первый день она рассказала мне о своей ненависти к точным наукам и мне приходилось ей помогать с задачами. Класс сидел за партами и дети вписывали ответы в раздатки. За нами следил Дэн. Тут Фред заорал и швырнул ручку о стену, через весь класс. Затем вскочил и, размахивая кулаками, бросился к окну. Дэн мягко отвел его назад, за стол. Сью нашептывала мне в ухо, какие же трудные всегда попадаются задачи. Я помог ей и увидел, как – постепенно, вместе с решением – у нее высыхают слезы и проступает улыбка. А ещё я заметил на руках у Сью, повыше запястья, шрамы. И легонько провел по одному из них пальцем. Сью вздрогнула и прошептала: - Майкл, я раньше себя все время резала. Ножиком. Но уже всё... перестала... Я посмотрел сквозь челку Сью ей в глаза. И захотел рассказать ей, как сидел однажды у себя на дереве, вырезал слова на коре и вдруг положил себе нож на руку. Лезвие холодило кожу. И мне ужасно, ужасно захотелось вырезать на себе слово... Но я промолчал. Сью печально улыбнулась. - Смысл всё таки есть... - прошептала она. - Я нашла. - Я тоже, - шепотом ответил я. - Давай примеры решать. Мне пришлось ещё не раз помочь Сью с математикой. Люк сказал, что нашего мира скоро вообще не будет. Неужели он прав? Но как это возможно? Конец всего? Пустота? Да, наверно, это произойдет, но как-то иначе. Допустим, люди вымрут, как динозавры. Города превратятся в руины, в пыль. Человеческое племя выстроило из себя рай, а потом его разрушит... Но кто-то наверняка выживет, наверняка. Надо мной летали птицы - воробьи, зяблики, вороны, - прекрасные существа с полыми костями. С виду хрупкие, но на самом деле очень сильные и храбрые. И людей они переживут, как пережили динозавров. Будут летать, вить гнёзда, петь песни откладывать яйца, выкармливать птенцов на руинах наших городов и в буйно цветущих лесах и полях. А вокруг будет расти новый, дикий мир. И наши птицы станут предками какие-нибудь изумительных существ, которых мы даже вообразить не можем. Я представил этот будущий мир, этот рай, населенный удивительными, похожими на птиц существами. Подошел Дэн. Он сказал, что когда кончится перемена, они будут писать рассказы. Ведь мне, кажется, это нравится? Я пожал плечами и промолчал. Потом он сказал, что у него есть тайна, о которой никто не знает. Он написал роман теперь пытается его издать. Он признался, что это очень страшно - словно выставляешь себя голым перед всем миром. Кажешься всем маленьким и глупым. - Знакомое ощущение? - спросил он. Я пожал плечами. - Да, - сказал я. - А что посоветуешь? - спросил он. - Преодолевать? - Ну да... наверно... Он мягко улыбнулся. Я отвел взгляд. - Мне кажется, ты храбрый, - сказал он. - Вы все очень храбрые. Растёте... Учитесь... Это же трудно, да? - Что трудно? - Искать себя. Я кивнул. - У всех свой путь, Майкл. Каждый ищет себя по своему. И на самом деле этот поиск - он всю жизнь длится. Я ничего не сказал. Просто смотрел, как над городскими крышами несётся стая голубей. - Как он называется? Ваш роман? - спросил я. - 《Кости Джо Картера》. Книга о мальчике, который собирает разные кости - те, что валяются на улицах или в поле. Птичьи, мышиные, лягушачьи. Кроме того, он собирает перья и клочья кожи. А ещё засохшую траву, лепестки и палки - всё, что когда-то было живым. Хранит в сарае. И лепит из этого... нечто... что могло бы ожить. Он пытается снова вдохнуть в них жизнь. Пытается сотворить новые виды существ. - Как чародей. - Да. Как чародей. Волшебник. - Дэн засмеялся. - Бред, да? - Получается? - Что получается? Чтобы существа ожили? В том-то и дело, что оживают. Я же говорю - бред. Бредятина. Но вот такая уж книга. Вся из клочков, кусочков, косточек и палочек. Я попытался соединить их, чтобы вышло произведение искусства. Теперь дышу на них, чтобы ожили. Как мой Джо Картер. - Он снова засмеялся. - Но мне из всех издательств отлупы приходят. Эта книга кажется им слишком бредовой. Похоже, следущую надо сделать проще. Написать все прямо и просто. И чтобы никакого бреда. Чтобы вообще ничего не происходило... Как думаешь? Я улыбнулся. - А вы сможете? Сможете написать историю, где вообще ничего не происходит? - Не знаю. Но вдруг стоит попробовать? Или ты попробуй. Тут прозвенел звонок, и дети пошли обратно в класс. И действительно стали сочинять рассказы. Дэн показывал ученикам разные предметы и просил придумывать про них разные истории. Он показал нам ручку и сказал, что она принадлежит девочке по имени, ну допустим, Мейси, и, когда девочка пишет, ручка работает наподобие волшебной палочки. Дэн спросил: 《что волшебного можно сотворить с помощью этой ручки?》У всех зароились какие-то мысли, все начали что-то придумывать. Затем Дэн попросил нас представить саму Мейси и всякие сценки из её жизни: как она в шесть лет подобрала хромую кошку, что любит есть, из-за чего рассорилась на прошлой неделе со своей лучшей подругой Клеи, какой страшный сон ей недавно приснился, - и Мейси предстала перед нами как живая. Потом Дэн взял в руки другой предмет - ключ, который спас жизнь, ну, допустим, Билли Уинстону. Как это произошло? И какой секрет хранит Билли в ящике под замком? А как этот Билли Уинстон умудрился сломать руку, когда ему было семь лет? Затем Дэн переключился на обычное куриное яйцо. Что, если из него проклюнется вовсе не цыпленок, а какое-то неизвестное животное? И так далее и тому подобное... Дэн показал нам, как человеческий мозг сочиняет сюжеты сам, естественным образом. Мозгу это нетрудно. Он сказал, что суть рассказов на самом деле не в словах - не в тех словах, которые совсем не слушаются Фреда и Патрика. Суть - в образах. А образы - как сны. Мне всё это понравилось. Я быстро записал ответы на вопросы - получились кусочки рассказов. Как же здорово, когда в голове, а потом на странице появляются новые образы, персонажи и их миры! Потом Дэн попросил, чтобы мы начали писать. Люк, Фред и Сью нашептывали свои рассказы учителю и его помощникам и наблюдали, как их собственные фантазии превращались в слова. А я задумался. Всё же можно ли придумать рассказ, где вообще ничего не происходит? Я решил попробовать. Но, разумеется, как только я записывал хоть одно слово, что-то начинало происходить. Как только я давал герою имя, он начинал оживать, прыгать и бегать у меня в голове и на бумаге. Оказалось совершенно невозможно написать хоть что-то и превратить это в ничто. Похоже, писатель немного похож на Бога. Каждое слово - начало творения. Я писал предложение за предложением, вычеркивал предложение за предложением. чуть поодаль Фред бормотал что-то о шайке головорезов; которые загнали Билли Уинстона на полуразрушенный склад; Сью, тоже шепотом, страдала по Мейсиной кошечке, которую чуть не задавила машина, когда она была совсем котенком. Я ни на кого не смотрел, просто прислушивался. Все эти дети, похоже, вписались здесь, на Коринфском проспекте. Что же я-то такой? Никуда и ни на что не годный? Такой глупый. Такой... поперёк всего. Никуда не вписываюсь. Даже здесь, где всем трудным место, мне - не место. Я снова ввзглянул на свою страницу и понял, что история, в которой ничего не происходит, - это ненаписанная история. Других не бывает. Когда ничего не происходит - это пустая страница. Я испугался. И это ещё больше отдалило меня от всех. Ведь иногда хочется жить именно так: чтобы ничего не происходило, вообще ничего. Чтобы я был ненаписанным рассказом. Дэн прав. Расти интересно, захватывающе интересно, но чертовски трудно. Вокруг бормотание, иногда смех. Я попытался отключиться. Смотрел на свой лист, по нему скользили образы... воспоминания... Я представлял себя дома, на своем дереве. А вот мама – сидит в кафе, пьёт кофе. А вот папа – он смотрит на небеса из темных глубин земли. А ещё – шёпот Сью, бешенство Фреда, робость Ральфа, наколки на груди Люка... И Дэн, добрый Дэн, в яркой рубашке, с серебряным браслетом на запястье. Потом Пустобрёхс и Непущаль, и миссис Черпенс с директором, и день тестирования всплыли в памяти и едва не затопили её вовсе... А после замелькали Бог, твердь и пустота, и рассказы, в которых вообще ничего не происходит, и... и... и... Наверно, всё это вместе, эти обрывки настоящего и прошлого сошлись и затмили сами себя... и мне явилось видение. Что-то заставило меня поднять глаза, посмотреть в окно, на солнечный свет, заливающий площадку перед входом в школу, – и я увидел его. Он спокойно стоял недалеко от припаркованных учительских машин. Стоял и улыбался. Высокий-высокий – точно такой, каким был в жизни, каким я его помнил. Воздух вокруг него потрескивал, точно разогретый неистовым жаром. Он повернул голову и взглянул в окно кабинета в заведении для трудных детей на Коринфском проспекте, взглянул прямо на меня, а я смотрел на него сквозь стекло. И он улыбнулся снова, уже мне, – не ласково-нежно, а так, что сразу проник туда, где я хранил мечты. В мысли, в сердце, в тело, в кровь. И я понял, что – вопреки всему – всё будет хорошо. А потом он исчез, растворился в жаркой вспышке огня, Остался раскалённый асфальт под окнами, машины на стоянке, воздух, солнце и пустота... Урок подходил к концу. Некоторое время я просто пялился в эту пустоту. Потом заморгал, огляделся. Никто ничего не заметил. Солнце заливало класс, все продолжали работать. Я наставил ручку на пустую страницу и написал: «На Коринфском проспекте я увидел папу. Я очень обрадовался». Ребята читали свои рассказы – о драконах и убийствах, об испуганных котятах и чудесных воображаемых жизнях. Мы смеялись до колик, до стонов – такие замечательные получились рассказы. Когда подошла моя очередь, я спрятал слова о папе и открыл пустую страницу и посмотрел людям в глаза. — Мой рассказ, — начал я, — просто пустая страница. В нём ничего не происходит. Все посмотрели на мой лист. Потом на меня. Они обдумывали мои слова. А я представлял, как визжала бы на их месте миссис Черпенс. Представил – и улыбнулся. — Как моя спина, — вдруг произнес Люк. — Твоя спина? — повторил я. — Ну да. Она пока тоже пустая. Но твой лист и моя спина однажды будут не пусты. И чертовски прекрасны. — А сейчас в них куча разных возможностей. Всё, что может случиться, — добавил Дэн. — Ага, — согласился Люк. — Значит, они и сейчас не пустые. — Он улыбнулся мне и засмеялся. — Значит, даже на пустой странице есть свой рассказ. Я ничего не говорил, просто смотрел в его глаза и чувствовал особое, волшебное чувство. Оно появляется, когда находишь вещь, которую так долго искал. Когда съедаешь блюдо, о котором думал весь день. Когда находишь то место и тех людей, которые не пытаются тебя исправить, оспорить твои слова. И сейчас я понимал многое. Например, что те, которые никуда не вписываются, могу странным образом вписаться друг в друга. И я чувствовал, что тоже начинаю вписываться. Оказывается мир не всегда меня, отверженного, отвергает. И я наделся, что Люк читает в моих глазах моё "спасибо". Вскоре прозвенел звонок. Учебный день подходил к концу. Не мог же я просто так уехать домой после этого "немого" благодарения — Люк! — позвал я его. — Да, Майкл? — ответил он. — Хочешь поехать ко мне в гости? — Слова были тягучими и застревали в горле. — Сейчас, — завершил я предложение. Он замолчал на секунду, возведя глаза к потолку, как будто вспоминая своё сегодняшнее расписание. Ну а вдруг у него дальше по плану охота на русалок в городском пруду или поиски золота дракона? Хотя наверно он уже стал серьезнее относиться к окружающему нас миру и хочет в конце концов весь оставшийся день рисовать у себя в комнате. Может зря я его пригласил... Мои мысли прервал его радостный ответ "Да, конечно же хочу!" и все о чем я успел надумать отодвинулось в сторону и растворилось Мы поехали с мамой и Люком на такси, он вроде ей понравился, хотя она тоже немного удивилась его внешнему виду на лице, но всякое же бывает, мы же все разные Дома нас ждал вкусный обед, были спагетти-помодоро. Спагетти-помодоро! Я накрутил спагеттины и засунул в рот. И втянул в себя самые длинные, свисающие по углам рта. И облизнул нижнюю губу, чтобы поймать каждую каплю соуса. Я жевал всё это великолепие долго-долго, перекатывая от щеки к щеке. Восхитительный вкус! Самый восхитительный в известной человечеству Вселенной! СПАГЕТТИ-ПОМОДОРО! СПАГЕТТИ-ПОМОДОРО! Люк рассказывал, что мечтает однажды поехать в Италию и отведать спагетти-помодоро там, где это блюдо придумали. И сыр пармезан, и пармскую ветчину, и сушенные на солнце помидоры, и поленту, и ризотто, и маслины, и чеснок, и фетучини, и мороженое, и тирамису, и десерт забальоне – всё попробует там, где родилась эта вкуснотища. Потому что в Италии эта еда самая-самая вкусная. Он пока совсем нигде не был, но мечтает накопить денег и непременно побывать в Италии. И вообще, ему предстоит много путешествовать. И вот мы доедаем спагетти, но на наших языках остаётся этот неповторимый помидорно-чесночный вкус. Мы пересаживаемся на диван и едим слойки с инжиром (они понравились Люку! Какое счастье!), а за окном уже заходит солнце. Я рассказываю ему о яйцах черных дроздов и о щеглах. Потом мы умолкаем. Просто наблюдаем, как темнеет небо, как густо краснеет горизонт, как окончательно закатывается солнце. Наблюдаем, как разлетаются по гнёздам птицы. А вдали, далеко-далеко и высоко-высоко, – самолёт. Я думаю о поразительных перелётах, которые совершают по миру птицы. И о путешествиях, которые однажды совершу сам, как и Люк. А потом мы решили сыграть в игру: просто перечисляем названия мест, куда однажды поедем. — Болонья, — произношу я тихонько. — А ещё Андалусия, — добавляю я. — Луксор, — отзывается Люк. — Тринидад. — Нифига тебя занесло! Ситон-Шлюз. А ещё можно путешествовать мысленно. — И во сне, — добавляю я. — Да, во сне, — простор для путешествий! — Летим в замок Эшби-де-ла-Зуш? — говорю я. — Или во Владивосток. — Пролив Корриврекен! И все-таки Тринидад! И Перу. Небо снаружи почти чёрное. — Я сегодня узнала интересную вещь, — говорит мама, которая подошла к нам. — Какую? — Оказывается, некоторые птицы не просто летают ночью. Они спят на лету. — Прямо в полёте? — Да. — Какие птицы? — Вроде стрижи. Я улыбаюсь Люку. — Джон О'Гротс. — Графство Керри. — Айерс Рок. Это в Австралии. — Лхаса. — А вам пора уже спать, — сообщает мама. Люк уехал на Коринфский проспект, он пока что ночует там, пока его родители не переедут окончательно в новый дом. Поскорее бы они переехали, мы бы могли проводить все дни вместе. Как же это странно, наконец-то иметь друга, который понимает тебя, не пытается исправить, не говорит, что ты странный. А потом я ложусь спать. Но прежде прикрепляю над кроватью просьбу, ко сну.

ХОЧУ СЕГОДНЯ СПАТЬ В ПОЛЁТЕ

И снится мне удивительный сон, как я летаю и путешествую по всему миру, стоит лишь мне сказать, куда я хочу и меня приносит туда. Я парил в вышине над домами, над улицей, над цепочкой уличных фонарей, над тёмным парком, над всем городом, над бликующей гладью реки, над спиралью автострады, над дорогами, что ведут к торфяникам, над бескрайней чёрной ширью моря. Я был в Ситон-Шлюзе, в Каире, в Амстердаме, в Альпах, в Милане, в Белграде, в Афинах, в Риме, в Дареме, а потом я прилетел обратно домой и проснулся.