Динамическое парение

Беззаконные сами не знают, обо что споткнутся. Путь их - как тьма. Притч. IV, 14-19

1. Когда Уоррен полностью пришел в себя, вместе с ним в Уестчестер пришла поздняя осень. Он особо не замечал, как проходило время. Все сутки были тщательно распланированы и дробились на тренировки, визиты врачей, приемы лекарств и еще одни тренировки. К середине ноября он перестал ощущать себя заключенным в элитной тюрьме: больше никаких смирительный ремней - они не сковывали его грудь с того самого дня, - надсмотрщиков за дверью и камер слежения. И хоть Архангел все еще чувствовал себя беззащитным, крылья заживали, перебинтованные ребра там, где к лопаткам сходились птицеподобные плечевые кости, медленно срастались, а огромный и тяжелый гипс на ноге обещали снять в ближайшее время. Ему даже нравились те люди, которые к нему приходили. По крайней мере, острое желание их убить сменялось на легкую неприязнь и раздражение за то, что с ним возятся как с маленьким ущербным инвалидом. Свыкаться с ними было проще. Кроме Джин. Уоррен ненавидит тех, кто способен лезть в его мозги. Ненавидит все, что с ними связано. И, стыдно признаться, по-животному, отчаянно и беспомощно их боится. Как только Джин Грей пришла, он выгнал эту рыжую ведьму нахрен из комнаты. И старался, чтобы голос дрожал больше от злости, чем от страха. Иногда он думал о том, что произошло до падения. В голове всплывали довольно отчетливые картинки. До какого-то момента все в памяти шло отличным фильмом в хорошем качестве. А потом кадры будто бы покрывались сожженными пятнами; как только он начинал думать об Апокалипсисе, мысли натыкались на невидимую прочную стену. И пока он бродил вокруг да около своих отчужденных дум, проходило время. Уоррен вдруг замечал, как исчезали минуты. Часы, которые он не помнил, куда дел. Чертовы телепаты. В теплые дни уходящей осени было особенно скверно. В худшем, уставший после сеансов по разработке окоченевших мышц, он мог только лежать и смотреть, как солнце жадно вторгается в его палату, и слышать, как дети за окном кричат и играют в какую-то свою чепуху. В лучшем случае, Архангел мог доковылять до окна, вооружившись костылем, и это его раздражало до такой степени, что он сам не замечал, как едва заметно выцарапывал крыльями на стенах беспорядочные зарубки. В один прекрасный момент его окружило черное, серное и удушающее облако. Уоррен задохнулся и тяжело шлепнулся на скамейку, зажмурившись от боли, прострелившей спину. Когда дым развеялся, оттуда выплыл Курт, внимательно и настороженно не сводящий с Архангела глаз. Уоррен угрожающе зазвенел металлическими перьями, игнорируя судорогу по всему позвоночнику, и Курт шагнул назад, но никуда не делся. Если бы Уоррен мог бы встать, то одним ударом в морду не ограничился бы. Он прекрасно помнил, почему ему сейчас больно. Отчего он беспомощен, как этот лысый профессор-всезнайка в своем кресле. И он так зол, что едва не рычит. Архангел крепко сжал челюсть, желваки заходили по его скулам, на виске забилась яростная венка. Он ненавидел эту синюю морду. Вырвал бы зубы, сломал нос, раздробил череп. — Еще раз тронешь меня — вырву руки и засуну обратно другим концом. Понял меня, урод? — только и может рыкнуть крылатый мутант, опасно сощурив глаза. Урод все понял и исчез. Уоррен и сам не заметил, как напрягся, будто струна, в ожидании подлой атаки. Как только он расслабился, позади снова появилось серное облако. Архангел обернулся, готовый напасть тут же, но увидел только, как костыли стукнулись о скамейку. Этот синий остолоп появился вновь, когда Уоррен пытался хотя бы добраться до лестницы. До этого момента он долго сидел там, где его оставили. Было не холодно, он глубоко дышал, наслаждаясь свежим воздухом и теплом солнечного света, довольствовался скудным пейзажем, разглядывая голые деревья и ковер листьев на земле. Дети обходили его стороной, едва завидев. Почему-то около особняка, который теперь казался просто огромным, все еще оставались чахлые, но розы. Не иначе как магия телепатов. Потом стало вечереть, ветер уже не мягко обдувал лицо, а пронизывал до самых костей. Уоррен встал, твердо намеренный вернуться самостоятельно, но нога в гипсе до самых тазобедренных костей тянула вниз, а та, что была уже вроде как здорова, все еще плохо слушалась хозяина. Он сделал шагов пять и понял, что устал, и на большее не способен. Поджав губы, шагнул еще. И еще. Все. На толстой ветке дерева возник Курт, сначала медлил, прежде чем спуститься по-чудному, вниз головой, как ящерица. Он замер сбоку, не решаясь приближаться. Нервно и неуверенно раскачивался на своих трехпалых лапах вперед-назад, хвост метался из стороны в сторону, как у собаки, желтые глазища тускло мерцали, руки заложены за спину. Уоррен подумал, что Курт просто мерзкий. Мутации хуже он еще не видывал. Уоррен молчал. Курт к нему не подходил. — Че стоишь, не тупи, — скривив губы и отвернувшись, процедил сквозь зубы Архангел. Он дернулся от отвращения и брезгливости, почувствовав, как Курт сжал свои корявые пальцы на его предплечье. И оказался в своей палате, через мгновение — уже в одиночестве. Он даже не понял, кого сейчас ненавидел больше — себя за беспомощность или Курта, увидевшего его таким. Желание уничтожить урода никуда не делось. А солнечных дней больше не выдалось. В основном лили дожди. До тех пор, пока ему не сняли гипс. 2. Странно было видеть Уоррена без крыльев. Когда он в первый раз поздно вечером прошелся по коридору до общей кухни, Курту так показалось. Потом он увидел тусклое мерцание металла в темноте и сложную систему на его спине. Теперь они почти всегда сложены, неподвижны и будто мертвы. Курт не успел никуда деться, растерялся и, как последний дурак, пожелал ему спокойной ночи, не забыв при этом натянуто улыбнуться. Уоррен взглянул на него так, будто бы говорил: "Еще одно слово, и ты уж точно навсегда уснешь." Курт шмыгнул в окно, а оттуда по стене в свою комнату. Уоррен очень упорен. Даже скорее упрям, как осел, как сказал Зверь, с неодобрением косясь на Архангела, оккупировавшего тренажерный зал. Но в данном случае это шло ему на пользу. Курт, конечно, не подглядывал, но пару раз они с Джубили наблюдали за тем, как Уоррен, от напряжения и, скорее всего, боли, едва дыша поднимает вес все больше и больше. Он медленно приходил в форму и больше не казался едва ожившим мертвецом. А Мойра говорила, что он творит настоящие чудеса, когда приходит к ней на сеансы и восстанавливает крылья. Курт видел, что дети боятся Уоррена. Тот выходил обычно поздно вечером или тогда, когда все остальные учились. Тяжело опираясь на костыли, он сначала делал пару пробных шагов, потом наращивал темп до гостиной, оттуда до дивана, с дивана до кухни, с кухни обратно. К концу второй недели костыли обычно оставались в палате, замененные на трость. Курт опять не подглядывал, его попросила Рейвен понаблюдать за тем, чтобы убедиться, что Уоррен не псих. А еще он единственный из всех студентов умел висеть на потолке и неслышно переползать с балки на балку. Когда Уоррен появился в гостиной поздно вечером, шел футбольный матч. Германия жутко продувала испанцам. Студенты постарше, среди которых сидели Скотт, Джубили, Джин, Питер, Ороро и Курт, от скуки наблюдали за соревнованием. Он не мог передвигаться бесшумно, поэтому не остался незамеченным. Уоррен с независимым видом остановился около дверей, прислонившись к косяку, и наблюдал за футболистами. Курт заметил, что все смотрят на Уоррена и был поражен, что его это ни капельки не задевает. Хотя взгляды большинства были довольно... Враждебными. — Чего тебе надо? — не очень вежливо поинтересовался Скотт, и Курт нахмурился. — Счет мне надо, — в тон ему ответил Уоррен, странно глядя на Джин и отчего-то напрягаясь. — Пять ноль! — Джубили обернулась и дружелюбно улыбнулась ему. За ней потянулись другие голоса, натянуто доброжелательные, грубоватые, удивленные. Каждый на свой лад: — В сухую ваще! — Капец полнейший, лажа какая-то! — Салинас жжет сегодня, конечно, по полю бегает как ветром погоняемый! — Мюллер спит на воротах! — У Крауца совсем ноги кривые и глаза на заднице, не видит что ли, куда бьет?! И тому подобное. В следующую минуту испанцы забили еще один гол. Уоррен выругался по-немецки и английски вперемешку и ушел. Примерно с этого дня ни разу не обходилось без того, чтобы кто-нибудь не обмолвился бы словечком с Уорреном. В основном те же лица, которые следили за ним. Архангел раздражался, сердился, хмурил брови, но постепенно привыкал, и не казался лишней деталью интерьера в школе Ксавьера. Или Курту так хотелось думать, пока он держался поодаль. Он сомневался и просто верил, пока одним утром не застал Уоррена на общей кухне, мирно поедающего хлопья с молоком на пару с о чем-то толкующей Ороро. Но почему-то Уоррен больше всего спелся с Питером. 3. На проверку Уоррен оказался ничего таким малым. По-крайней мере, Питеру с ним интересно. И он не бесил тормознутостью, потому что и сам бывал резок и в суждениях, и в действиях. Характер, правда, дерьмовый до жути, но, конечно, не такой дерьмовый как у него самого или Саммерса. А может и такой же. В общем, спелись. Питер и Джубили помогали ему расправлять крылья во всю длину. Это было в первый раз, и медсестра строго-настрого приказала Питеру быть безумно осторожным, но он, разумеется, слушал ее вполуха, пока перебегал от шкафа к шкафу в поисках интересного и делал вид, что помогает Уоррену освобождаться от каркаса крыльев, но потом все же собрался. Дело-то важное. Он аккуратно двигал то ли суставы, то ли хрящи, то ли черт его знает что — Питер был слаб в биологии — и, когда раздавался страшный скрежет, даже вздрагивал. Оказалось, перья. Но он все равно был начеку: быть всеобщим героем-спасителем оказалось необычайно приятно. Уоррен морщился от боли, стремительно бледнел от напряжения, на лбу выступали бисеринки пота, крепко, до судорог сжимал поручни, о которые опирался для поддержания равновесия, но упорно раскрывал сантиметр за сантиметром, метр за метром. В какой-то момент Мойра и медсестра сказали ему остановиться, но тот лишь сдавленно просипел что-то сквозь крепко стиснутые зубы и продолжал, гневно глядя то на Питера, то на Джубили. Мол, попробуйте только остановиться. Питер не останавливался, он же не дурак какой-то, и помогал до последнего. Еще и измерить их успел. Огроменские! Прямо как уорреновское упрямство. Питер насмешливо улыбался и непринужденно шутил, отвлекая Уоррена от ненужных мыслей, пока Мойра и медсестра о чем-то там шептались в кабинете, а они их ждали. Медсестра тоже была мутантка, с рентгеновским зрением, и за все время их опыта неотрывно скользила взглядом по железным крыльям. Сердито смотрела, тяжело и внимательно. Явно не обнадеживающе. Уоррен в этом деле туп, как пень, и этого не замечал, а Питер заметил и слегка загрустил. Он помнил, как мучился с ногой. У него, как и у Уоррена, метаболизм ускоренный и зажило все, как на собаке, но, конечно, чересчур медленно. В первые дни было страшно так, что руки тряслись и дыхание сбивалось. Он очень боялся остаться без скорости, хотя никому и не говорил. Наверное, поэтому он понимает Уоррена лучше всех. Единственное, что сейчас имело смысл для него — крылья. Ну, и попутно убить бы Курта, вроде постепенно этот пункт переходил на второй план. Иногда за этого циркового гимнаста-инопланетянина он реально волновался. — А че такого страшного в Чарльзе? — спросил как-то раз Питер, помогая Уоррену спуститься по восточной лестнице, потому что тот не захотел сталкиваться с телепатом, а еще так свирепо упирался, что спорить было страшно. Прям как тот когтистый знакомый, ей Богу. — А тебе по кайфу находиться рядом с тем, кто может просто так шариться по твоей голове? Не боишься, что телепаты прознают, какое ты харизматичное мудачье на самом деле? Хотя, именно за это тебя все и любят. — Ну, у них кодекс этический там, другие какие высокоморальные порывы души, — они немного попихались, в шутку подрались и продолжили разговор, когда Уоррен, устав после карабканья по мини Эвересту в изнеможении опустился на скамейку в холле. — Ага, верь им, давай. Если и вправду идиот совсем. — Эрик верил, — пожал плечами Питер, внимательно глядя Уоррену в лицо. Тот ничего не ответил, только вновь стал пялится в стену с лицом-кирпичом. Минутка общения истекла, дождитесь, пока абонент снова придет в себя, и не теряйте его больше. Они говорили о Магнето не так уж и часто, но явно больше, чем Питер с Мистик, Зверем или даже с самим Чарльзом. Те-то вообще были неразговорчивы, увиливали от прямых ответов или просто захлопывали перед Питером дверь: Рейвен была страшна, когда ее слишком раздражали. Уоррен хоть и знал его всего ничего, но помог составить о нем представление, а еще не спрашивал, зачем это Питеру. Питер в знак благодарности не спрашивал больше о телепатах. Так и жили. — А что она сказала про крылья? — Курт возник прямо перед носом Питера, и хорошо, что он не разогнался, а то было бы весьма болезненное лобовое столкновение. Питер подумал-подумал, а потом быстренько перенес его в другой коридор, подальше от дверей в комнату Уоррена. Они только-только закончили пятый сеанс с полным раскрыванием крыльев, и Уоррен очень устал. Да и слышать ненужное ему не обязательно. — Типа все будет путем, главное тренироваться больше, их развивать и всё такое. — А ты в это веришь? — Курта, на удивление, не очень долго мутило. Питеру снова показалось, что когда он перемещается по пространству, проходит на такой же скорости сквозь материю, как и он, Питер, обычно бегает. Так сказал Зверь, а Зверь умный. Питер ему верит. А медсестре — нет. Поэтому молчит. Курт все понял и вмиг стал каким-то тоскливым. Уши опустились, хвост поджался, в глазах грусть брошенного под дождем щенка. — А че ты сам не общаешься с ним, а? Ты же его не боишься. Да и боится его теперь только мелкотня сопливая. Наши-то нет. Наши — бывалые. Они самого Апокалипсиса вырубили, им теперь страшнее отключения телевидения ничего и не снится. — Не могу. Он же злится, когда меня видит. Я не хочу лишний раз его тревожить, — еще глазками пару раз моргнул недоуменно. Мол, разве не очевидно. Все просто, как дважды два. Курт не хотел, чтобы бешеный человек лишний раз становился бешеным, но все равно жадно вслушивался в слова Питера. — Ну, знаешь, все не так. Короче, он когда сидит с нами всеми вместе, у него почти всегда лицо какое-то отсутствующее. Мы говорим — он не слушает и даже не реагирует. Так не всегда, конечно, — поспешно добавил он, чтобы не пугать Курта. — Но оч часто. Реально часто. Ладно, почти всегда. Оживает спящая красавица только во время тренировок. Или рядом с Питером, временами. В основном, он похож на ходячий овощ, который после всего расписания восстановления здоровья теряет цель. И сам блуждает где-то в чертогах разума. Это тоже знать Курту не обязательно. — Это плохо? — обеспокоенно спрашивает Курт, нервно взмахнув хвостом и чуть не уронив дорогущую вазу. Питер пожал плечами. — Я не про это больше. Я про то, что эмоции появляются у него на лице, когда он тебя видит. Ясное дело, злость там, ярость, раздражение, ненависть. И все же. Ты заставляешь его хотя бы чувствовать это. И не блекло так, а с полной отдачей. Такой, что Питеру становится страшно за Курта. Он уже говорил. — А что за черные кошки табуном между вами пробежали? — поинтересовался Питер, так и не дождавшись реакции от Курта. Тот стоял, разглядывая пол с таким интересом, будто на нем нарисована Мона Лиза какая-нибудь. С шестьюдесятью зубами, вместо мягкой лукавой улыбки. — Эм-м... — замялся Курт, страшно тормозя с ответом. Питера это немножко разозлило, и он сбегал на кухню за водой. Когда прибежал обратно, Курт так и не выдавил из себя ни слова. Пришлось еще ждать. — Я просто думаю, что я виноват в том, что произошло. И снова замолчал. Питер хотел, конечно, чуть-чуть съязвить и спросить, а не он ли пробудил Апокалипсиса. Как раз тот был синий и всех детьми называл. Курт больше всего под это описание подходил. Питер не стал, а Курт не стал продолжать. Ладно, у всех есть свои секреты. Уж Питеру ли это не знать. И тогда он продолжил разговор с другого боку, терпеливо подводя Курта к нужной мысли. — Чарльз знал одного человека, который долго жил на одной только ненависти. Реально долго. Наверное, столько, сколько себя помнил. Ладно, он жил на мести. Месть и ненависть похожи же, верно? Из того же места растут. В общем, суть была не в таких мелочах. — И что с ним стало? — Ну, пока не появился нужный человек, его самого человеком-то назвать было нельзя. А потом все пошло вообще круто: престижный статус, веселая жизнь, все дела, — "и очень крутой сын", добавил про себя Питер. Курт наконец перестал разглядывать пол и поднял глаза. Хороший знак. — Не знаю, я считаю, всегда нужен тот, кто может направить. Так что ты, крче, общайся с ним. Внатуре. Как там говорил большой и злой синий дядька? Слепы поводыри ваши? Ты самый зрячий, чувак, поздравляю. И ему нужна твоя помощь. Курт прерывисто выдохнул. Питер понял, что намек тот усвоил, пожелал удачи и ничего не бояться. А еще увидел, как зажглись его глаза. Питер очень загордился собой: он сделал такое большое и благородное дело. Спасать людей ему нравилось. Спасать друзей — еще больше. Даже если характер у них мудаческий.