Тихое небо

Дом пуст, и хотя это обоим на руку, Уоррен все равно сникает, словно жаждал встречи с семьей все-таки больше, чем ее боялся. Но Солдат не кидается с утешением, молча проходит в гостиную, оставляя Кеннета разбираться с сигнализацией, и успевает исследовать зал, несколько нижних гостевых спален и кухню, в которой обнаруживается гора консервов, прежде чем его слуха достигает шелест чужих крыльев. — Они не удалили мои отпечатки из базы, — делится Уортингтон, и не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы не распознать за этим: «Они меня ждали, они были не против, чтобы я вернулся», но Зимний снова предпочитает промолчать: он слишком устал за день, чтобы нырять в чьи-то проблемы, которые отчего-то стали и его тоже, хотя у него и своих по горло, — можно не переживать за охранный патруль, мы не считаемся взломщиками. — Я нашел гору еды, — вместо слов поддержки сообщает он, — это значит, ты можешь здесь задержаться, пока крыло не зарастет полностью. — Идея действительно кажется ему стоящей, но Уоррен отчего-то хмурится, словно она ему не по нраву, но Зимний не может понять причину. — А ты? Ты уйдешь? — а вот и причина. Если бы Солдат умел смеяться от всей души, то наверняка расхохотался бы, глядя в лицо Кеннета, юное и не умеющее скрывать эмоции. В их случае обиду. Но он лишь поводит плечом, что означает то ли согласие, то ли раздумья, и сообщает предельно коротко: — Меня могут разыскивать, ты можешь попасть в неприятности, — Солдат не уточняет, кто за ним охотится, потому что не уверен, что все те, кто имел доступ к программе «Зимний Солдат» не убиты и по-прежнему пытаются рыскать в поисках его тела по дну залива. Про парня со щитом он и вовсе старается не думать: при любой попытке вспомнить его лицо, виски ломит, как при обнулении, и это тоже стоит обдумывания, потому что звездно-полосатый Капитан звал его, знал его, даже, кажется, называл по имени. Но какое оно, это имя? Кто этот человек? У него будет ночь, чтобы выбросить эти мысли и проспать спокойно. У него будет завтра, чтобы обдумать все случившееся с ним так тщательно, как только можно. А потом он уйдет, оставив крылатого подростка в его безопасном доме. Спрячется так далеко, где никто, даже собственная память, никогда его не разыщет. — Вот это — неприятности, — Уоррен кивает на обожженное крыло, — и сушить перья после душа тот еще геморрой. А ты можешь оставаться. Наверное, ему кажется, что, если он будет достаточно убедителен, Солдат послушается, так думает Зимний, чувствуя, как губы дергаются в улыбке, такой ему непривычной. Наверное, ему кажется, что, если произнести свою просьбу приказным тоном, она перестанет звучать как отчаянная мольба. — Тогда мне нужна самая мягкая кровать, — Солдат не знает, зачем соглашается, зачем дурачится, требуя то, что ему не нужно, но почему-то чувствует, что так нужно, потому что Уоррен, перетаптывающийся рядом с ним в нетерпеливом ожидании ответа, светлеет лицом и едва не кидается в сторону лестницы, туда, где на втором этаже прячутся хозяйские покои. — Забирай мою, — его голос звучит спокойно, и Зимний, конечно, мог бы поверить в твердость чужого тона, но подоплека произнесенного кажется ему знакомой: так делятся чем-то меньшим, чтобы не потерять большее. Так предлагают самое важное, чтобы ты понял, насколько значим.