Тихое небо

Исхаживать город в попытке стащить лекарств и еды, потому что нет денег. Занятие кажется привычным, но Солдат не помнит, откуда это ощущение, и отмахивается от него, как от назойливой мухи, заставляя себя сфокусироваться на поставленной задаче и не отвлекаться на ненужные мысли. У него будет достаточно времени подумать, когда он и мальчишка окажутся в безопасности. Денег хватает на пару бинтов и обеззараживающее, и, уже купив, Зимний ругает себя за то, что не подумал наперед: ну на сколько хватит крошечного пузырька, если крыло Уоррена одна сплошная рана. И бинты, какой от них толк, если в размахе чужие крылья несколько полных метров. Он крадет фастфуд с пустого столика под гневный возглас кассира, однако не кидающегося в погоню, а после застывает на какой-то темной улице, оглядываясь по сторонам, и понимает причину: вокруг него куча таких же, одетых так же, как и он, людей, и разыскать его в этой толпе нет возможности, даже если хорошо постараться. Это преимущество, которое дает ему время и новые возможности. Солдат поглубже натягивает капюшон и торопится обратно в дом, где оставил Уоррена, но, пробравшись внутрь, натыкается не на незнакомцев, не на бездыханное крылатое тело, чего опасался так сильно, а на полный негодования и злости вопль. — Спер мои деньги! Оставил меня в какой-то дыре! — Уоррен сидит на подлокотнике развалившегося кресла, вперив в него негодующий взгляд, и не прекращает выказывать недовольство, даже разглядев в чужих руках пакеты с лекарствами и бургерами. — Я думал, ты меня бросил. Оставил подыхать среди клопов и тараканов. «Я бы никогда тебя не бросил. Ведь я с тобой до конца, приятель», — раздается в ответ на это в голове, и собственная рука дергается в попытке коснуться чужого плеча, ободряюще его сжав, но Зимний заставляет себя замереть неподвижно. Он не помнит эти слова, и плевать, что его мозг их откуда-то знает. * — Как твое полное имя? — интересуется Уоррен, пытаясь отвлечься. Он позволяет Солдату обработать свои раны, уточняя, что это только потому, что до некоторых он не может добраться, а не потому, что ему нужна помощь, и хотя Зимний та еще медсестра, справляется он хорошо, правда бинта, как и дезинфицирующего раствора, как он и предполагал, не хватает даже на половину повреждений. «Мое полное имя Джеймс Бьюкенен Барнс», — детская ладонь повисает в воздухе, потому что мелкий белобрысый парень не решается пожать ее в ответ, но расплывается в улыбке, извиняющей его робость. «Бьюкенен?» — парень младше, и ему откровенно сложно выговорить это имя, поэтому он решает сжалиться: «Зови меня Баки». — Рамлоу. Брок Рамлоу, — он трясет головой, пытаясь прогнать непонятные картинки, мелькающие в голове, и Уоррен подозрительно оглядывает его, переспрашивая: — Без второго имени? — и добавляет, замечая твердый кивок. — Я — Уоррен Кеннет Уортингтон. Третий. Это отчего-то смешит, и Солдат отвлекается от осторожного нанесения мази, неудачно царапая едва покрывшийся корочкой кусок мяса. Уоррен Кеннет Уортингтон третий шипит от боли и пинает его ботинком по ноге. * Они идут медленней, чем Солдату хотелось бы, но все равно неуклонно приближаются к своей цели. Он понимает это, потому что Кеннет замедляет шаг, едва они входят за границу нового района, и по тому, как он жадно разглядывает окружающие здания, Зимнему становится ясно, как долго Уортингтон тут не был. И как скучал по этому месту, пусть и пытается делать вид, что его не трогает возвращение в знакомые окрестности. — Они могут нас не принять, — зачем-то повторяет он сказанное ранее, и здоровое крыло дергается: нервно, быстро, словно в попытке расправиться и утащить Кеннета отсюда как можно дальше. — Или их может не оказаться дома. «Кого «их»?» — вертится на языке Солдата вопрос, но он заставляет себя сдержаться. Уоррен не болтливый, но разговорчивый, и если сейчас он молчит, не пытаясь ничего ему объяснить, значит, у него есть на то причины. — А ты, Брок Рамлоу, у тебя есть семья? — вопрос бьет с изяществом прилетевшего в лицо кулака, и Зимний, погруженный в свои размышления, попросту не успевает увернуться. — Нет, — ответ выходит честным и больным. Ранящим сильнее, чем хотелось бы, но дышать становится легче, когда секундой позже он добавляет, — я не знаю. Я не помню. — И это почти правда, потому что в его голове так много картинок, так много воспоминаний и так много одного-единственного человека, чье лицо он не может разглядеть, что дать им обозначение «прошлое» он пока не может. Чуть позже, когда все уляжется, он соберет их все воедино и наконец решит, что с ними делать, но не сейчас. — Даже если и так, никто не искал меня много лет, не думаю, что… — Он не заканчивает свою фразу. «Никто не искал меня много лет» делает это за него, застревая комком в горле и тяжестью левее центра груди, непривычной, как и свобода, которую он наконец обрел. Побочный эффект вольной жизни, невесело шутит он про себя, раны, которые ты наносишь себе сам. — Мы пришли, — Уоррен застывает возле высокой ограды, сквозь прутья которой виднеется двухэтажный особняк, погруженный во мрак, и Солдат останавливается рядом. — Это мой дом. «Ну вот мы и дома, — раздается веселый голос в его голове. Голос, принадлежащий не ему, а кому-то, чье имя так же важно, как собственное. Но он не помнит ни то ни другое. — Давай, Бак, ты первый, раз нет кошки». — Давай, птенец, смелей, — Солдат осторожно трогает Уоррена за плечо, подталкивая к воротам. — Ты наконец дома.