Тихое небо

Крыло действительно выглядит лучше, чем вчера, и Солдат задумывается: у Уоррена тоже улучшенная регенерация, как у него самого? Спрашивать не решается, потому что, судя по хмурому виду Кеннета, брошенному на смятые обожженные перья, та все-таки недостаточно быстрая и, возможно, другие травмы излечивались быстрее. — Все не так плохо, — как можно мягче сообщает он, когда последний бинт сваливается на пол, только вот он хреновый специалист по крылатым созданиям и не может быть уверенным наверняка в том, в чем пытается обнадежить. — Жить буду, — бурчит в ответ Уоррен, а потом переводит взгляд на правое, здоровое и сильное, и то дергается в попытке расправиться, но застывает неподвижно раскрытым наполовину. — А летать, кажется, уже нет. — Кости целы, значит будешь, — Солдат не имеет права брать на себя такую ответственность — за надежду, которую несут его уверенные с виду слова — но Уортингтон благодарно улыбается, только улыбка гаснет, сменяясь гримасой боли, потому что попытка двинуть левым заканчивается плачевно: корочка на обожжённом мясе трескается, и капли крови красят остатки перьев в алый. Зимний выдыхает и тянется за раствором. — Давай левой, — внезапно просит Кеннет, и Солдат дергается, недоуменно воззрившись на собственную левую руку, — она гладкая и холодная, — поясняет крылатый, и это имеет смысл. Только вот сам Зимний не уверен, что не причинит лишней боли: крылья выглядят слишком хрупкими на фоне его металлических пальцев. — Давай, Брок, хуже ты не сделаешь, зато хоть ногтями не поцарапаешь, — торопит его Уоррен, и Солдат слышит в его голосе нотки страха: сам боится не меньше, что железные пальцы раздавят остатки костей, если сожмут достаточно сильно. Но попытка довериться стоит многого, и Зимний осторожно касается пальцами места, где лопатки уходят в крылья. Шрамов так много, что собственное плечо кажется абсолютно гладким по сравнению со спиной Кеннета, и он тяжело сглатывает, разглядывая сетку глубоких порезов. Ведет по ним пальцами, замечая, как они расходятся вдоль позвоночника и ребер во все стороны: совсем свежие красные полосы и давным-давно зажившие, белые рубцы. — Я рос, они росли со мной, — Уоррен застывает каменным изваянием, и голос у него холодный и безразличный, словно он рассказывает не о своей боли. — Ломались ребра, рвалась кожа, позвоночник не выдерживал тяжести. Но сейчас все в порядке. Ни черта не в порядке, понимает Солдат, растирая мазь по чужой спине, намеренно касаясь каждого шрама, тем самым давая понять, что не брезгует тем, что видит. Что, если Уоррен позволит о себе позаботиться, Зимний его не подведет. Кеннет застывает еще сильней, когда чужие пальцы трогают позвоночник, спускаются до ребер, а после живая рука взамен металлической осторожно прощупывает каждое на предмет повреждений. И сдается, сникает, опуская плечи, позволяя крыльям безвольно опуститься белоснежной массой вокруг чужих ног. Светлые волосы падают на глаза, скрывая его лицо, но Солдат не пытается в него заглянуть. Он касается уцелевших плечевых перьев, разглядывая поврежденные верхние кроющие, оглядывая маховые, понимая, что и те, и хрупкие с виду кости целы и невредимы, несмотря на ожоги. А перья, перья отрастут, нужно только время. Палец-коготь, ловко цепляющийся за кожу дивана, только подтверждает его мысли. Крылья целы, а значит, Уоррен вернется в небо. Но Солдат молчит об этом, зная, что надежда страшнее любой реальности: сколько раз он мечтал о свободе, видя, как иней покрывает изнутри его морозильную камеру? Сколько лет он не помнил о том, кто он, и оставался в рабстве? — Готово, — сообщает Зимний, разглядывая измазанные в мази пальцы, и Кеннет вздрагивает, словно успел задремать, пока Солдат обрабатывал его раны. Хотя, может быть, так и есть: все же птица. — Плечи устают? — интересуется он, а после, дождавшись кивка, кладет металлические пальцы чуть ниже шеи, не чувствуя, но видя, как та напрягается, словно его жест пугает Уоррена, но после тот заставляет себя расслабиться: если бы Солдат хотел его убить, то уже сделал бы это миллион раз миллионом различных способов. — Я осторожно, — обещает он, прежде чем осторожно сжать напряжённые мышцы, разминая и расслабляя, — если будет больно, скажи. Но он умудряется не причинить боли ни разу. Почему-то это кажется чертовски важным.