Тихое небо

Он просыпается рано, еще до восхода солнца, но не по собственному желанию. Тихий свист на пределе слуха с последующими тяжелыми ударами, раздающиеся за распахнутым настежь окном, вынуждают его подскочить к нему с пистолетом наперевес и неподвижно замереть, укрывшись за темной шторой. Уоррен, подлетающий над землей и неловко сваливающийся на землю раз за разом, не то, что Солдат ожидает увидеть, но это почему-то пугает даже сильнее внезапного возможного нападения. Он вглядывается в предрассветные сумерки, пытаясь разглядеть каждое движение, и подмечает все: и крепкое правое крыло, забирающее всю тяжесть на себя, и осторожное левое, еще слишком слабое для высоких полётов, но отчаянно пытающееся удержаться в расправленном состоянии хотя бы в паре метров над землей. Уоррена сносит в сторону снова и снова, но он упорно поднимается с влажной от росы земли и пытается заново. Джеймс хочет попросить его прекратить, хочет предложить более практичную тренировку, которая разомнет крыло, не травмируя, но он знает, что не имеет права вмешиваться. Если бы Уортингтон хотел, он бы попросил помощи. А вот разговаривать об увиденном ему никто запретить не в силах, и Солдат уходит в душ, намереваясь обсудить все за завтраком. Кеннет выглядит веселее и бодрее, чем накануне, и это действует бодряще и на самого Барнса. Крылатый вваливается в кухню, и по его лицу читается такая радость, что Солдат успевает передумать насчет разговора о тренировке. — Я поднялся на пятнадцать метров, — делится Уоррен, пока Джеймс подходит и осторожно оглядывает его плечо, — удержался пятнадцать секунд. — А свалился сколько? — улыбка слетает с чужого лица моментально, и Зимний мысленно дает себе оплеуху. Он не знает, как исправить ситуацию так, чтобы не сдать себя с потрохами, поэтому действует по наитию. — Или не падал? — Ни разу, — Уортингтон гордо вскидывает подбородок и проходит мимо, пихая его правым крылом в плечо. Его джинсы заляпаны землей, а на руках ссадины в нескольких местах, но в этот раз Джеймс сдерживается и не произносит ни слова. Мальчишке важно то, что он смог, а не то, сколько раз он провалился, пытаясь, и кто такой Солдат, чтобы лишать его права гордиться своей победой. — После обеда я собираюсь потренироваться, если тебе нечем заняться, можешь присоединиться, — произносит он осторожно, надеясь, что Кеннет не услышит в этих словах попытку себя оберечь, попытку о себе позаботиться, но Уоррен, занятый завтраком и погруженный в эйфорию от собственного достижения, не воспринимает его слова в штыки и кивает, соглашаясь, и у Джеймса отлегает от сердца. Завтрак проходит мирно и непринужденно, и даже дурацкая фасоль кажется менее мерзкой, чем обычно. — Я видел тебя по телеку, — внезапно произносит Уортингтон, и Солдат вынуждает себя осторожно поставить чашку на стол и только потом повернуться к Уоррену. Кеннет не враг, напоминает он себе, только левая рука все равно дрожит, словно примеряясь к тонкой шее с выступающими острыми позвонками. Они замечают это оба, но крылатый лишь беспечно поводит плечом, а после палец-коготь ложится на его левое плечо в приятельском жесте, и это правильный выбор: обе руки Кеннета в арахисовой пасте, и вряд ли Барнс оценил бы заляпанную майку. — Тебя ведь не Брок зовут, зачем соврал? — Словно ты не понимаешь зачем, — Джеймс рассматривает длинный острый коготь, удобно устроившийся в выемке между пластинами, а после дотягивается до него рукой и ухватывается пальцем. Маленький белобрысый мальчик тянется к нему мизинцем и хватается за его собственный, обещая что-то про «до самого конца», а после Барнс клянется в том же самом, и они крепко держатся несколько секунд, прежде чем разжать пальцы. Видение пропадает, но странный жест зудит и побуждает к действию, и Солдат меняет пальцы, цепляясь за коготь мизинцем. Уоррену не нужно объяснять значение этого жеста, кажется, он знает о нем больше, чем сам Солдат, разглядывающий собственную руку, словно чужую, поэтому Кеннет лишь спрашивает: — Хочешь взять с меня клятву никому не рассказывать, как тебя зовут на самом деле? Чувак, тебя показывали по телеку, мне кажется, немного поздновато. Но если это для тебя важно, то давай, — крыло дергается, придвигая коготь ближе, и Солдата придавливает тяжестью груды перьев. Ощущать ее непривычно, и он отвлекается на мысли о том, как тяжело такому тонкому телу справляться с такими тяжелыми крыльями, и пропускает момент, когда коготь нетерпеливо сжимается вокруг его пальца, а сам Кеннет возводит глаза к потолку. — Джеймс, меня зовут Джеймс, — произносит, спохватившись Солдат, и белки глаз крылатого словно закатываются еще дальше, а губы растягиваются в улыбке. — Я знаю, — он издает смешок, а после официально пожимает его мизинец когтем. — Клянусь никому не рассказывать, что тебя зовут Джеймс Бьюкенен Барнс, тысяча девятьсот семнадцатого года рождения, сержант сто седьмого пехотного полка армии США, родился и вырос в… Барнс чувствует, что у него кружится голова. От произнесенного Кеннетом виски стреляет болью, а голова словно наливается свинцом. — Эй, эй, парень, ты чего? — раздается над ухом, и это последнее, что он слышит, прежде чем упасть в обморок. Дурацкая фасоль, оставшаяся в тарелке, становится алой от крови, льющейся из его носа.