Тихое небо

Разумеется, они падают. Точнее, падает Солдат, а Кеннет просто неудачно приземляется кучей где-то неподалеку. Запутавшись в собственных крыльях, он не сразу успевает к замершему на земле Баки, а когда подбирается ближе, отряхивая джинсы и обтирая грязные от земли руки, застывает как вкопанный, понимая, что наделал, когда позвал Джеймса полетать, не будучи уверенным в том, что крылья функционируют нормально. — Эй, Барнс, дружище, — зовет он, склоняясь к разбитому телу, и выдыхает слишком громко от облегчения, когда слышит чужой стон боли. Облегчение накатывает волной: не убил, а со всем остальным справятся сыворотка суперсолдата и его мутация, — не подрассчитал немного. Ты как? Джеймс шипит сквозь зубы, пытаясь не выдавать, насколько ему больно, но все равно не удерживается от гримасы. Он не поднимается сам, но на руку Уоррена косится, как на раскаленную кочергу, с ужасом. У Солдата разбито лицо, содрана кожа по правой скуле до самого подбородка, но сам цел: ни переломов, ни вывихов, во всяком случае с виду, и Уортингтон протягивает руку уже настойчивее. — Давай, мы уже на земле, если уроню снова, падать невысоко, — шутка выходит дурацкой и несмешной, но Барнс все равно смеется. — Головой повредился? — интересуется Кеннет, проследив за его реакцией, а после осторожно присаживается на корточки рядом с лежащим на земле Солдатом. — Слушай, Джимми, я оплошал, но спешу исправиться. Позволь мне это. Джеймс разрешает поднять себя с земли, приваливаясь к Уортингтону плечом, и не произносит ни слова до самого дома. И только когда он опускается на диван, а Уоррен исчезает в кухне, отправившись за полотенцами, тот замечает, что вся левая сторона и перья покрыты кровью. Но не его собственной, а Барнса. — Слушай, ты сейчас, наверное, будешь против и скорее умрешь от отвращения, чем позволишь, — Кеннет старается сохранить веселость, но разглядывать окровавленного Джеймса выше его сил: перед глазами сразу встает момент их встречи на складе, когда израненный Солдат свалился кулем на мешки в углу, весь в крови и едва дышащий. Тогда Уоррену не было до него дела, поглощенный собственными страданиями, он едва ли сопереживал чужой боли, но не заметить ее не мог. — Но у меня есть план, как быстро тебя вылечить. Я имею в виду, очень быстро. — Убить? — невесело интересуется Джеймс, не рискуя прикладывать приволоченное Уортингтоном напичканное льдом полотенце к разбитой скуле. — Дерзай, пока я вообще ничего не чувствую. — Нет, — качает головой Кеннет и присаживается на подлокотник стоящего рядом кресла так, чтобы не попадать под обзор лежащего на диване Солдата. — Я говорил, что у меня особая мутация, помогающая быстро заживлять раны, но это не повышенная регенерация. Его тон не нравится Зимнему, но перспектива поднять голову от подушки нравится еще меньше, поэтому он лишь машет ладонью, мол, продолжай, вряд ли тебе есть, чем меня поразить. — Моя кровь имеет исцеляющие свойства, — наконец говорит Уортингтон, и очень долго с дивана не доносится не звука. — Можешь удариться об мой кулак, только приступай побыстрее. Саднит жутко, — Баки прикрывает глаза, чтобы не видеть, как мелкий крылатый сумасшедший застывает над ним с ножом, но проигнорировать теплые прикосновения, мерзкие в своей липкости — крови слишком много, неужели вспорол вены из чувства вины? — у него не получается. Перерезанная ладонь маячит перед лицом, пока алая нитка стекает из сжатого кулака ему на щеку, и это могло бы быть самым отвратительным зрелищем, как Уоррен и предрекал, в жизни Джеймса — после обнуления, разумеется — если бы не исчезающая моментально боль, едва чужая кровь, смешиваясь с его собственной, впитывается в кожу. — Майку сними, — просит Кеннет, хватаясь за нож второй раз и распарывая ту же ладонь повторно. От прикосновений у Барнса кружится голова, а от боли в потревоженном боку темнеет перед глазами. Он просыпается, замечая чужую светлую макушку возле своего плеча. Уортингтон как ни в чем не бывало жует тост, держа его в перемотанной тряпкой ладони, и смотрит какое-то глупое шоу по телевизору. Белые крылья лежат на теле Баки пуховым одеялом и скидывать их кажется некрасивым, да и не хочется, если честно. Снова уснуть тянет нестерпимо, и Джеймс пропускает момент, когда проваливается в сон, а сам Уоррен застывает рядом с ним, раздумывая, стоит ли делать то, что он запланировал. Крови не хватает, и Кеннет, стиснув зубы, вновь вскрывает не успевшие поджить даже с его мутацией раны. Изрезанные пальцы осторожно очерчивают разбитую бровь и висок, трогают синяки на шее и плечах и залечивают живую ладонь мягкими прикосновениями. И невыносимо дрожат, когда трогают запекшийся уголок губ раскрытого во сне рта; теплое дыхание ласкает искалеченную ладонь, и он отдергивает руку, вынуждая себя отвернуться от спящего. Но уйти в свою спальню Кеннет отчего-то не может и, объясняя себе же, что это лишь из чувства вины, весь день остается рядом, ни на секунду не шевеля крыльями, греющими чужое тело, игнорируя боль в уставших держать их на весу плечах, но даже не пытаясь дотянуться до одеяла, лежащего на расстоянии вытянутой руки на соседнем кресле.