Тихое небо

— Какие-нибудь пожелания, мистер Барнс? — мелкий очкарик при костюме и с кейсом не нравится ему с первого взгляда, как и его вопросы. Какие желания могут быть у заключенного, помещенного в непробиваемую клетку из железа, стекла и электричества? Он отворачивает лицо, игнорируя чужую гаденькую улыбку, и надеется, что проверка на адекватность пройдет быстро. — Как-то вы не слишком добродушны, хотя, со слов Капитана, Баки Барнс был душой компании. Ему стоило понять все сразу, едва он почувствовал что-то не то в ломаном английском с дурацким акцентом, но Джеймс понадеялся на Роджерса, пусть и не верил в него и ему ни на грамм. Во всяком случае не так, как раньше. Стоило понять, но иллюзия того, что все может закончиться хорошо, оказалась слишком желанной. — На улице всего семнадцать градусов, но жарко, как в печке, не находите? — а когда он стал наконец понимать, было уже поздно. Оставалось только дождаться подтверждения, и оно не замедлило показаться. Вырубившееся электричество — случайная поломка системы в глазах окружающих его военных, но Джеймс родился не вчера и даже не в этом веке и понимает больше, чем того хочет. Русская речь, рыжие волосы Романовой, колючий снег, забивающийся в лицо, винтовка, оттягивающая плечо — образы взрываются в голове вместе с кодом, выметающим мысли оттуда напрочь. Очкарик подходит ближе, торжествующе улыбаясь и, конечно же, лучшим рождественским подарком прижимая к груди поганую тетрадь с красной звездой посередине. — Доброе утро, Солдат. Он не чувствует боли, выворачивая живую руку из стального капкана, не чувствует боли в спине, когда бионика разбивает бронированное стекло на мелкие куски, разлетающиеся по пространству комнаты, которая его не удержит. Он не чувствует ничего, кроме тупого желания подчиняться. Очкарик требует от него какой-то мелочи, словно ему и не нужна мощь и сила Солдата, и Зимний рассмеялся бы над этой ситуацией, только губы, сомкнутые в линию, разжимаются лишь по команде. Отчет о миссии, которая ничего для него не значит, значит для поддельного психиатра многое, тот едва не приплясывает от радости, дослушав рапорт Солдата. — Уходи отсюда. И еще, убей каждого, кто попытается тебя остановить, — это странный приказ, но даже джинны из волшебных ламп соглашались исполнять самые причудливые желания своих хозяев, так кто такой Зимний, чтобы не послушаться своего. Стив появляется практически сразу, будто чувствует, что что-то произошло, но не успевает вовремя, и Солдат умудряется раскинуть по комнатам и коридорам достаточно людей, безжалостно калеча каждого, кто попадется ему под руку, прежде чем Роджерс кидается его остановить. Рыжую он душит почти с удовольствием: ненависть к языку, на котором ему приказывают убивать и идти на смерть, ядом растекается по венам, делая металлическую руку почти способной чувствовать чужую шею, судорожно напрягшуюся в ее смертоносном захвате. Он бы вырвал ей язык, если бы мог, но сейчас у него нет времени. Остальных он раскидывает как кегли в боулинге, и до заветного выхода остается лишь жалкая попытка Капитана его остановить. Шум птичьих крыльев направляет его в нужную сторону, и Зимний даже не сверяется с картой, поднимаясь лестничными пролетами на крышу. Настойчиво пытающийся обезоружить его Роджерс спешит следом, и Джеймс, запертый глубоко в голове Солдата, молит его не лезть. Приказа убить Капитана не поступало, и в этот раз Стив не его задание, но он обязан будет избавиться от помехи, стоящей на пути к свободе, даже если этой помехой будет Роджерс. Они появляются на крыше одновременно: Кеннет и Стив. Вертолет готовится взлететь, но в программу Солдата словно закрадывается ошибка, когда, закрывая солнце белоснежными крыльями, на крышу опускается Уортингтон. — Господи, если ты есть, — молитва звучит на проклятом русском, ненавистном всей душой, но он все равно шепчет ее сквозь стиснутые зубы, — не давай ему подойти ближе. Стив, застигнутый врасплох чужим появлением, отмирает почти мгновенно, понимая, кто перед ним и с какой целью. Они кидаются к вертолету одновременно, и Зимний возвращается к исполнению своего задания. Хватается за штурвал, поднимая машину в воздух, вынуждает себя оторвать взгляд от тощей фигуры, сорвавшейся за ним следом. Упертый баран Роджерс, как всегда, дерется до последнего и сейчас едва не жертвует левой рукой в попытке не дать вертолету сдвинуться с места. Уортингтон маячит перед глазами, закрывая обзор, и команда, которую Зимний запрещал себе воспроизводить, возобладает, окончательно подминает его волю. Он наклоняет вертолет вбок, так, что лопасти, врезаясь в крышу, едва не сносят Роджерсу голову, но тот умудряется спастись, вовремя отскочив в сторону. Кеннет, мечущийся в зажатом пространстве крыши, этого не успевает. Лопасти перерубают едва зажившее крыло надвое, и Уоррен орет от боли, но Солдат его не слышит. Не имеет права слышать. Добить Стива и убраться отсюда — его приказ, и противиться ему он не может. Крови слишком много, Зимний касается живой рукой щеки, стирая алые капли, и, не справляясь с собой, все-таки оборачивается на Уортингтона. Обрубок крыла беспомощно дергается, пока окровавленные перья ковром оседают вокруг, а Кеннет издает полузадушенные вопли, царапая пальцами от боли камень крыши. Когда Стив сбивает его с ног, случайно сталкивая их с крыши в воду, Баки надеется, что в этот раз все же сдохнет. Такой, как он, не заслуживает жизни, и неважно, что его разум ему не принадлежит. Когда он приходит в себя в каком-то заброшенном здании, разбить голову о железный пресс, где надежно зафиксирована его рука, кажется ему единственной разумной идеей. Только Роджерс, появляющийся из ниоткуда, не позволяет ему и этого. Новостей мало и все до единой дерьмовые, как и его жизнь. Новость о том, что он искалечил Кеннета, который сбежал из больницы, лишает его воздуха и вынуждает до мяса прогрызть собственную ладонь в попытке заглушить вопль.