Жизнь с ангелом

Он даже не оборачивается. Идя навстречу, возможно, смерти, он даже не оборачивается, чтобы посмотреть на Ёнуна, которого при всех назвал своим мужем, на Сынхёна и Миён, с которыми работал много лет, даже на Минхо, раз уж на то пошло. Вошёл так, будто ничего его в этом мире не держит, гордо подняв голову и крылья, совсем не боясь смерти. Это достойно уважения и гордости. И невыносимого страха… Юноша весь обмирает, слыша лишь стук собственного, быстро колотящегося сердца в ушах, убеждает себя, что с ангелом всё будет хорошо, и вглядывается в деревянную дверь, безобидно звякнувшую колокольчиком, словно надеясь хоть что-то увидеть сквозь неё. Следующие пять минут кажутся всем вечностью. Тик-так. Тик-так. Тиканье часов на руке Минхо неимоверно раздражает, хотя оно едва слышно в шуме улицы. Ни единого звука из шуршащей рации в руке Сынхёна. Щёлкает затвор на чьём-то пистолете – полная боевая готовность. В аптеке слышится неразборчивый крик, напрягая разом всех людей, но ни единого выстрела. Тишина. Будто вся улица замерла в ожидании… Тяжёлое дыхание. Нагретый солнцем асфальт, раскалённый воздух, обжигающий горло. Белый шум рации. Тик. Тик. Тик. "Внимание! Вывожу заложников!" Дружный вздох облегчения. Кажется, даже отряд спецназначения выдохнул, сбрасывая напряжение, и мужчины опустили автоматы. – Не стрелять! Внимание! – кричит Сынхён, уставившись на медленно открывающуюся дверь, из которой по одному выходят люди: женщины, девушки, молодые парни, мужчина в возрасте, все едва не трясутся от пережитого стресса, одна женщина плачет, заходясь в истерике. Ёнун будто из-под толщи воды слышит голос Минхо за спиной, вызывающего скорую помощь по своему сотовому телефону, и наконец чувствует, как с плеч гора спала, увидев пепельные крылья и сосредоточенного Чонсу, выходящего последним, почему-то без чернокрылого Чонмо. Он старается скрыть эмоции, что у него практически не получается, отдаёт приказы коллегам, чтобы позаботились о спасённых заложниках, и… тут же, выхватив у одного из коллег пистолет, бегом поднимается по ступеням, не слушая криков Сынхёна, и влетает обратно в аптеку, хлопая звякнувшей колокольчиком дверью. – Стой! – Минхо успевает схватить дёрнувшегося за ним мальчишку за некогда раненное плечо, причиняя боль крепкой хваткой, и оборачивает его своими крыльями, прижимая к себе, чтобы не дёргался. – Ты ему ничем не поможешь. От беспомощности юноша стискивает зубы и хватается обеими руками за руку мужчины, которой он обнимает его за плечи, но не чтобы вырваться из его объятий, а чтоб хоть так выместить свой страх. Ему ужасно страшно. Он боится за ангела. За ангела, который, чёрт бы его побрал, совсем не дружит с головой, раз сначала называет его своим мужем, а потом сломя голову сигает прямо навстречу смерти. Неужели все ангелы затевают такие странные игры с людьми? Снова мучительное ожидание, нарушаемое в этот раз женскими всхлипами и разговорами мужчин, но оно длится на порядок меньше – всего две минуты и в аптеке сначала хлопает короткой вспышкой свет, будто от фотокамеры, а затем раздаётся подряд пять выстрелов, заставляя всех людей в который раз вздрогнуть и испуганно посмотреть на деревянную дверь. "Внимание! Противник убит! Повторяю, противник убит! Как поняли?" – Чонсу убил его, – повторяет и так очевидный факт Минхо, и наконец выпускает Ёнуна, позволяя ему рвануть к аптеке и первым, наплевав на запрет, ворваться в здание. Он влетает в аптеку всего на пару секунд раньше коллег, побежавших за ним, и замирает от увиденного. Итук так и стоит с расправленными крыльями, держа правую руку с зажатым в ней пистолетом на весу, Чонмо сидит на коленях на полу, рядом с трупом, его крылья распластаны по выложенному мрамором полу и он абсолютно равнодушно смотрит на мёртвого демона, чьи кожистые чёрные крылья и витые рога очень быстро рассыпаются по его рукой, превращаясь в пепел и тут же развеиваясь от взмаха чёрных крыльев ангела. Отчего-то щемит сердце. Может, от того, что ангелы невредимы? Или от того, что демон, такой на вид беззащитный и довольно красивый, погиб от обычной пули? От того, что вообще погибла сущность… А он-то думал, убить сущность человеческой пулей невозможно. "Выйди", – передаёт младшему свои мысли Чонсу, опуская пистолет, – "жди меня на улице, это приказ". Будто в тумане, на ватных ногах Ёнун выходит из аптеки, преодолевая поток людей в форме, наоборот забегающих внутрь, еле фокусируется на Минхо, стоящем в стороне от полицейских машин, и прислоняется к перилам лестницы, опуская голову. Душу выворачивает наизнанку. Учась в академии, он даже подумать не мог, что всего на двадцать третьем году жизни ему доведётся увидеть смерть, убийство, и не абы какое, а убийство демона. Причём сначала перестрелка в клубе, а сразу после – перестрелка в аптеке. У кого ещё из его одногруппников выдалась такая богатая на события летняя практика? Или это Ансан внезапно предстал перед ним в таком… криминальном свете? Хочется кричать… Сбить кулаки в кровь о стену, сорвать голос от крика, ослепнуть от слёз. Неужели все Проводники испытывают эти эмоции, когда видят смерть сущности? Это ужасно. – Не хочу быть Проводником, – едва слышно шепчет Ёнун, закрывая лицо руками. – Канин, – красивый мужской голос вырывает из мыслей, крепкая рука сжимает правое плечо, пепельные крылья обнимают, укрывая мягким коконом от всего мира, и аромат пьяных, переспелых яблок в смеси с ванилью заволакивает сознание. – Всё хорошо. Иди к Миён, поедем в участок, – видя, что мальчишка никак не реагирует на его слова, ангел встряхивает его, чтобы обратить на себя внимание, и повторяет, – слышишь меня? Быстро иди к машине. Кивнув, Ёнун медленно отклеивается от перил, вдруг почувствовав тошноту, примешавшуюся к слабости, взглядом, щурясь от яркого солнца, находит Миён, стоящую в тени у патрульной машины, и идёт к ней, практически ничего не соображая. Девушка, видя в каком студент состоянии, усаживает его в машину, на заднее сиденье, не задавая никаких вопросов, на всякий случай блокирует двери, и ждёт, пока старшие закончат. Юноша, справившись с головокружением и тошнотой, прислоняется лбом к нагретому стеклу, хлопает глазами, чтобы прояснить зрение, и наблюдает за Чонсу, разговаривающим с чернокрылым ангелом и демоном, подошедшим к ним. Минхо предельно сосредоточен, он хмурится, кивает, сдувая с глаз вьющиеся кольцами волосы, и всего на один миг Ёнун замечает искорку, блеснувшую между витых рогов; Чонмо, загадочно глядя на собрата из-под блондинистой чёлки, создаёт в руках сферу, что для обычных людей наверняка выглядит как обычная жестикуляция, и что-то объясняет, переводя взгляд на демона; Чонсу, уперев руки в боки и приоткрыв крылья, внемлет каждому его слову, хмуря ровные брови, возражает, спрашивает, затем вдруг шарахается назад и, едва удержавшись от вскрика, шипит что-то. И все трое оборачиваются к машине, глядя на вмиг выпрямившегося мальчишку. Студент приоткрывает рот, ожидая услышать голос ангела в голове, однако ничего подобного нет, а ответ на его мельтешащие мысли не поступает. Почему они смотрят на него? Ещё и так дружно. Ещё и Чонсу волнуется. И вообще всё это как-то странно. Он же ещё нигде не успел проколоться. Ну, помимо того, что вломился в аптеку, едва его демон из крыльев выпустил. Но ведь это не преступление. Ёнун старается прочитать слова по губам, однако, судя по всему, сущности разговаривают на латыни, пренебрегая корейским языком, и понять их не представляется возможным. Они отворачиваются, снова обсуждая что-то между собой, Итук вдруг рявкает на демона, делая шаг вперёд, получает от него грубость в ответ, и виновато опускает голову, прижимая крылья к спине, а затем, попрощавшись с коллегами рукопожатием и поклоном, спускается по лестнице и идёт к машине, смотря на Миён, стоящую со сложенными на груди руками. Он указывает взглядом на машину, и девушка тут же открывает её, садится на переднее сиденье, пристёгиваясь ремнём, следом за ней на водительское кресло падает Чонсу, пряча крылья, и они выезжают со стоянки. Всю дорогу никто не произносит ни слова, каждый думает о своём. Миён слишком шокирована произошедшим, Ёнун всё ещё гадает о чём разговаривали сущности, а Чонсу едва не скрипит зубами от злости и до сих пор электризуется. По возвращении в участок ангел сразу садится за компьютер писать отчёт, Миён занимается тем же, а студента отсылают к Вонджину в кабинет, чтобы не мешался и заодно набирался опыта у криминалиста. Около двух часов дня прерываются на обед – идут в ближайший щикданг, едят в полной тишине, и возвращаются обратно в участок. – Занимайся текучкой, – войдя в кабинет, отдаёт приказ Чонсу, строго глядя на девушку, усевшуюся в своё кресло и поправляющую волосы, – Сынхён вернётся, пусть тоже берёт текучку и пишет отчёт по сегодняшнему делу с заложниками. Ёнун, остаёшься помогать Миён. Если Господин Ча будет меня искать – я в зале, внизу. Подождав, пока коллега утвердительно кивнёт, ангел разворачивается и выходит из кабинета, направляясь прямиком в подвал: пролетает мимо стойки администрации, поворачивает в коридор, сбегает по лестнице вниз, и чарами открывает дверь в спортзал. Никого. В последнее время здесь мало кто бывает, да и то по вечерам, поэтому можно не беспокоиться о посторонних. Он, ударив кулаком по металлической, никак не желающей открываться дверце шкафчика, наконец распахивает её, вытаскивает свою старую спортивную форму, не спеша переодевается в свободную белую футболку, белые штаны и кроссовки, и, включив свет, входит в просторный тренажёрный зал. Здесь пахнет пылью, искусственной кожей от тренажёров, и будто бы палёной резиной, даже собственный запах чуть притупляется. Полчаса Чонсу честно занимается, яростно колотя несчастную боксёрскую грушу что есть сил, рычит от злости, весь электризуется, и в конце концов взрывается, грохотнув внезапным всплеском магии по всему залу так, что аж плафоны с люминесцентными лампами искрятся и рассыпаются миллионами кусочков. Благо никого поблизости нет. Но даже после этого нервы как натянутая тетива… Шумно выдохнув, ангел садится на ближайший тренажёр, распластывая крылья по полу, напряжённо горбится, и замирает в такой позе, уходя в свои мысли. Он даже не слышит скрипа двери, чужих шагов, скрежета кабинок, и хлопнувшей деревянной двери, ведущей в тренажёрный зал. Ёнун, битый час просидев в кабинете Вонджина и насмотревшись, как мужчина вскрывает труп и копается в его желудке, воспользовавшись случаем, линяет от него, сославшись на плохое самочувствие, но вместо своего кабинета спускается в спортивный зал, предупредив парня за стойкой на входе, чтоб его в любой момент могли найти. Своей формы у него нет, поэтому юноша, по яблочному запаху и чистому виду вычислив кабинку Чонсу, взламывает её, без труда сорвав замок обычной булавкой, надевает красные спортивные штаны ангела, его белую майку, только кроссовки оставляет свои, и тихонько входит в зал, осматриваясь по сторонам. Такое чувство, будто зал давным-давно заброшен: деревянный пол усыпан осколками стекла, чуть пошарпаны стены, некогда выкрашенные краской, едва пробивается свет из маленьких зарешёченных окошечек под самым потолком, в нос сразу ударяет застоявшийся запах пыли и кожи, но к ним очень ярко примешивается аромат сладких переспелых яблок. Пожалуй, сейчас весь зал освещает только сияющий нимб над пепельной головой. – Хён? – осторожно ступая по хрустящему стеклу, тихонько зовёт Ёнун, чтобы привлечь к себе внимание. – Стой! – вскрикивает ангел, не поднимая головы и не оборачиваясь. Он лишь взмахивает левой рукой, заставляя осколки подняться в воздух, собраться в единое целое, и снова встать в плафоны, образовывая люминесцентные лампы. – Я велел остаться у Вонджина, – добавляет уже тише, подбирая распластанные по полу крылья и прижимая их к спине. – Я хотел поговорить. – Не собираюсь ничего объяснять, – Чонсу резко встаёт, щелчком пальцев зажигает только что восстановленные лампы, и расстилает тонкие кожаные маты на полу, в свободном углу у шведской стенки. – Если пришёл сюда – будем заниматься. Ёнун сжимает губы и подходит ближе к ангелу, виновато опускает глаза, буквально кожей чуя его недовольство по поводу без спроса взятой одежды, снимает кроссовки, повторяя за старшим, и ступает на маты, наблюдая за движениями мужчины. Чонсу терпеливо объясняет приёмы рукопашной борьбы, показывает на практике – сначала медленно, чтобы запомнил, затем быстрее, – учит защищаться, правильно реагировать на слишком буйных при задержании людей, как их скручивать и легко удерживать, и рассказывает пару случаев из своей практики, медленно успокаиваясь от общества мальчишки. Канин, как теперь юноша хочет себя называть, упорно молчит, не решаясь спросить о произошедшем сегодня утром, а Итук бессовестно читает его мысли и смягчается, понимая, что студент до сих пор напуган увиденным и боится к нему лезть, ведь ангел ему всё же начальник. За два часа они здорово устают и наконец усаживаются на маты, прислоняясь спинами к стене, чтобы немного передохнуть. Чонсу своими чарами создаёт две бутылки воды, одну протягивает младшему, другую вскрывает сам и присасывается к горлышку, жадно выпивая едва ли не половину залпом. Красивый. Крылья чуть растрепались, лицо и шея блестят, покрытые испариной, на лбу капельки пота, он тяжело дышит, приоткрыв рот, и его губы чуть пересохли от быстрого дыхания. – Часто ты здесь бываешь? – восстанавливая дыхание, наконец решается спросить Ёнун, тоже отпивая из своей бутылки. – Почему Канин*? – наплевав на правила приличия, отвечает ангел вопросом на вопрос, и зарывается пятернёй в растрепавшуюся шапку пепельных волос. – Ты поэтому зубами скрежетал утром? Не нравится имя? – парирует мальчишка, замечая, как дёрнулся кадык мужчины. – Я понял, – Чонсу усмехается, снимая привычную маску холодности и позволяя себе расслабиться, – это из-за того демона в клубе. Нет, ты всё правильно сделал. У всех Проводников несколько имён, помогает скрыться, если необходимо. – Скрыться… от кого? Чонсу вздыхает, выливает немного воды в сложенную лодочкой ладонь, и плещет её себе в лицо, смывая пот и таким образом охлаждаясь. Он тут же сушится чарами, усаживается поудобнее, отклеиваясь от стены и складывая ноги в позу лотоса, и расправляет крылья, оставляя их лежать красивым пепельным шлейфом позади, на матах. – Ты знаешь легенду о происхождении ангелов и демонов? – в ответ Ёнун хмурится и отрицательно мотает головой. – А как у тебя с историей? – Н-не очень… – Слушай, я… не должен об этом говорить. Но раз уж ты Проводник, то обязан знать, – Итук на секунду замолкает, собираясь с мыслями, и продолжает, глядя мальчишке прямо в глаза. – Как ты знаешь, первыми на Земле появились динозавры, но большинство из них убил метеорит, прилетевший из Космоса. Как только произошёл Большой Взрыв, энергия, прошедшая по Земле от этого метеорита, разделилась на две части: тёмную и светлую, из тёмной энергии родился первый демон – Дьявол Люцифер и вместе с ним ещё шесть его помощников, из светлой – семь Архангелов, среди которых самым главным был Архангел Михаэль, его люди называют Богом. Демоны и ангелы с самого начала времён не ладили друг с другом. Люцифер, которого люди ошибочно считают падшим ангелом, старался всеми силами подорвать наш авторитет и посылал своих демонов на Землю за душами людей и новыми катастрофами, а Архангел Михаэль всегда препятствовал ему, посылая на Землю своих ангелов. Как ты понимаешь, Люцифер и Михаэль вели войну за человечество, за людские души, и ради одной, самой обычной человеческой души Люцифер был готов на всё. Буквально. Вспомни самые крупные даты в истории, когда погибло много людей? Чонсу делает паузу, выжидающе глядя на студента, а тот, нахмурившись, опускает глаза и усиленно шевелит извилинами, вспоминая уроки истории в школе, на которых он, честно говоря, почти всегда спал. Когда государство Пэкче вторглось в государство Когурё и убило короля? Нападение Японии на государство Силла? Нападение Китая на Корё? Война с монголами? Имджинская война? Или война Кореи и Америки? Голод? – Не то, я говорю о событиях мирового масштаба, – качает головой Чонсу, слушая мысли человека, – Крестовые походы, нападение монголо-татар на Русь, открытие и завоевание Америки, столетняя война, вторжение маньчжуров в Корею, русско-японская война, Холодная война, военный переворот у нас, Вторая мировая война, ядерный взрыв на Хиросиме, Апрельская революция. Большинство из этих конфликтов начинали демоны, и порой не напрямую, а подначивая людей. Жанна Д'Арк была посланником ангелов, за что её посчитали ведьмой и сожгли, Процесс над салемскими ведьмами – женщины были Проводниками, так же среди них были редко тогда встречающиеся ангелы, оказавшиеся падшими, которых сожгли вместе с ними. Но самое главное событие в нашей истории – тысяча шестьсот шестьдесят шестой год… – Так, стоп, какое отношение история имеет к сегодняшнему захвату заложников? – Ещё раз меня перебьёшь и получишь ночное дежурство, – строго осаждает парня Чонсу, прожигая его взглядом. – Итак. В тысяча шестьсот шестьдесят шестом году Михаэль и Люцифер первый и последний раз вошли в прямое взаимодействие. Это вошло в нашу историю и в историю Англии как самый чёрный день календаря. Второго сентября в полночь в Лондоне демон поджёг королевскую пекарню, огонь очень быстро разошёлся по домам и скрыл от людей настоящее побоище ангелов и демонов, они летали по всему городу, использовали свою магию, убивали друг друга, жгли всё, что видели. Пожар полыхал три дня, закончился лишь в среду вечером, пятого сентября, унеся с собой шестьдесят пять тысяч людских жизней, около пяти тысяч ангельских душ, и в два раза больше демонических. Утром, шестого сентября тысяча шестьсот шестьдесят шестого года, Архангел Михаэль и Дьявол Люцифер, стоя на Лондонском Мосту, заключили мирный договор сроком на двести пятьдесят лет, – ангел замолкает, рассматривая складки на кожаных матах, и о чём-то серьёзно думает, что выдаёт складка между бровей. – Выходит, – уловив паузу, тихонько говорит Ёнун, проводя в голове подсчёты, – срок договора истёк… в тысяча девятьсот шестнадцатом году, так? – Да. – Но-о-о… а как же войны? Первая Мировая Война! Она началась в тысяча девятьсот четырнадцатом году, но как, если действовал договор? Мальчишка сейчас до того забавный: в чужой форме, больше его на пару размеров, тоже весь мокрый после борьбы, уставший, но в его глазах играет живой интерес, ему в самом деле любопытно! Любой другой на его месте уже бы свалился с ног от усталости и потрясений за сегодняшний день, а он вон спрашивает, под кожу лезет. – Ту войну начали люди, – Чонсу подбирает крылья, прошелестевшие по матам, и мягко улыбается донсену, – это был передел земель и банальное напряжение между странами, у людей был свой интерес, нам в войне не было выгоды. Седьмого сентября тысяча девятьсот шестнадцатого года ангелы и демоны, уже без Михаэля и Люцифера, сами заключили мирный договор сроком на восемьдесят семь лет. Знаю, сложно в это поверить, но в войне с Гитлером, с тридцать девятого и вплоть до сорок пятого года, даже демоны, все без исключения, встали наравне с ангелами в защите мира на Земле, мы к сорок второму году вообще почти все сосредоточились исключительно на Украине и в России, на тот момент ещё называвшейся СССР, где велись самые жестокие вооружённые бои, а после сразу перебрались в Корею, где только разгоралась война. – Ты говоришь так, будто сам участвовал в этой войне. – Не участвовал, но видел, как всё это происходило. Я даже своими глазами видел падение моста над рекой Ханган. Кстати, я потерял далеко не одного подопечного в тех войнах. В тысяча семисотом году Михаэль объявил об Ответственности Ангелов, и создал систему, по которой каждый ангел, достигший пятнадцати лет, получал человека, за которым должен присматривать, а также ввёл строгую систему образования, по которой к пятнадцати годам мы обязаны были знать как минимум пять языков: родной, – это смотря в какой семье родились, – латынь, английский, и дальше на выбор ещё два. Так вот, во Второй Мировой и после я менял подопечных как перчатки, едва ли не каждую неделю был новый человек. – А сейчас у тебя кто? – Ёнун, того не осознавая, подаётся вперёд, сгорая от любопытства, и подпирает подбородок кулаком. Тело окончательно остыло после тренировки, но сердце всё равно колотится так, будто он пробежал километраж, а всё из-за буйного воображения, нарисовавшего перед глазами во всех красках рассказанную ангелом историю. – А сейчас у меня Фабио Росси, итальянец, ему почти семьдесят лет. Эмм… речь не об этом, не заговаривай мне тут зубы! – Чонсу хмурится и чуть повышает голос, восстанавливая линию разговора. – С сорок пятого года взаимоотношения ангелов и демонов изменились в лучшую сторону: ввели новые законы с обеих сторон, у нас появилось что-то вроде полиции – Стражи, следящие за порядком в наших мирах, и мы стали жить в мире с демонами. Седьмого сентября этого года, всего через две с половиной недели, мирный договор перестанет действовать, и наши миры волнуются по этому поводу. Говорят, Михаэля и Люцифера уже давно нет, теперь нами управляет Совет Старейшин, как и демонами, поэтому мы несколько… напряжены. Что же касается сегодняшнего дня, то демон, взявший людей в заложники, был одним из отступников, это как секта, то есть, это демоны, которые хотят развязать войну между нашими мирами и вернуть старый порядок, поскольку, как ни крути, души людей – это для них самая большая ценность даже сейчас. Сегодня ты познакомился с Шим Чонмо и Ли Минхо, они Стражи. Там, в аптеке, Чонмо помог мне договориться с демоном, но нам пришлось его убить. – Почему? Можно же было как-то законно его… посадить? – мальчишка стихает, понимая, что брякнул глупость. Ну как можно засадить за решётку демона с крыльями и рогами? Да он своей магией половину тюрьмы разнесёт и выйдет, делов-то! – Официально "убит при покушении на сотрудника полиции". – А неофициально? – Он кинулся на меня, я выстрелил. Чонмо поможет правильно всё оформить, чтобы не было проблем с людьми и с Советами, прикроет меня. Ёнун с пару секунд сверлит ангела взглядом и опускает голову, переваривая сказанное. Вот так, всего за несколько минут он узнал об истории и происхождении ангелов, об их способностях, знаменательных датах, но… волнует ещё один вопрос. Почему все три сущности так смотрели на него утром, когда он сидел в машине? Это ведь не просто так. – А почему… – юноша уже хочет спросить о косых взглядах и Стражах, однако старший, заведомо зная это, перебивает его. – Хватит вопросов, – ангел резко поднимается на ноги и машинально взмахивает крыльями, обдавая младшего ветром с ароматом яблок, – или занимаемся, или идём в кабинет. Вставай. Канин послушно встаёт, встряхивает руки, наблюдая за старшим, и готовится обороняться, видя, что мужчина занял нападающую позицию. Итук показывает ещё несколько важных приёмов, в очередной раз выматывая мальчишку физическими упражнениями, и усиленно валяет его по кожаным матам, улыбаясь при виде того, как донсен злится, раз за разом падая на пол, не в силах совладать с его руками. Ёнун ничего не говорит, молча стискивая от злости зубы, и старается всячески обмануть ангела, чтобы победить, однако тот бессовестно читает мысли мальчишки и, предугадывая его действия, снова и снова прижимает его спиной к мягким матам, легко смеясь. – По-твоему, это смешно?! – не выдержав, вскрикивает покрасневший от злости и смущения Канин, поднимаясь на ноги после очередного поражения. – Не горячись, ты ведь только учишься, – улыбаясь, мягко, что для него совсем не свойственно, говорит Чонсу, – хочешь знать, как я учился пользоваться своими способностями? Когда отец учил меня летать, я на большой скорости вписался в колонну Капитолия, где находится наш Совет Старейшин. Влетело мне тогда по-царски, ещё и молочный клык себе выбил, – не удержавшись, мальчишка смеётся, представляя ангела маленьким, с дыркой в ровном ряду белоснежных зубов, радостно хлопающего пепельными крылышками, – а когда меня учили высвобождать собственную энергию, я очень сильно шарахнул током своего преподавателя и у него высыпалась часть перьев. За это мне влетело дважды – сначала от учителя, потом от родителей. Но без этих ошибок я не стал бы таким, каким сейчас ты меня видишь. Поэтому не злись на меня, лучше наблюдай и перенимай повадки, это очень хорошо помогает. Кивнув, Ёнун собирается с силами и включает свою наблюдательность: действительно, Чонсу делает шаг перед тем, как напасть, приоткрывает крылья, и сглатывает перед резким движением. Но даже с этими наблюдениями победить ангела всё равно не получается, ещё и его запах… насыщенный, яркий, сладкий, этот аромат подгнивших на земле, спелых осенних яблок. Его крылья немного взопрели от физической активности, и от того так сильно пахнут. В который раз позволив старшему повалить себя на маты, Канин, не удержавшись, полной грудью вдыхает пьянящий запах яблок, когда Чонсу, не рассчитав, наклоняется к нему ближе, чем нужно, нагло усевшись на его бёдрах с раскрытыми во весь размах крыльями, и смотрит ему прямо в глаза. Обычные, карие, с красивым разрезом и вторым веком, но такие живые, яркие, в них сияет энергия, от которой хочется жить. Наверное, у всех ангелов такие глаза? – Не у всех. Итук улыбается во все тридцать два зуба, и Ёнун невольно залипает на его улыбке и красивой ямочке на левой щеке. Встреть он его при других обстоятельствах, – не в отделе полиции, – и ангел ему бы улыбнулся, мальчишка никогда бы не подумал, что он – старший инспектор полиции. Слишком уж его улыбка открытая и беззаботная. – Откуда у тебя этот шрам? Только сейчас заметил, – совсем тихо спрашивает ангел, разглядывая маленький белёсый шрам на скуле парня, справа. Он едва заметен, но при таком близком рассмотрении Чонсу всё равно увидел. – Я в детстве побывал в пожаре, – едва ли не шёпотом отвечает Ёнун, видя при этом какую-то странную вспышку в карих глазах мужчины. Пользуясь его задумчивостью, Канин дёргает правой рукой, прижатой чужими руками к его груди, затем резко вскидывает левую, свободную от захвата руку, грубо хватает старшего за шею, зарывается пальцами в жёсткие пепельные волосы на затылке, скользнув по короткому ёршику, и, притянув к себе, впивается в его губы поцелуем. Чонсу от неожиданности замирает, только машинально дёрнув крыльями, ложится всей своей тяжестью на человека, лишившись опоры, и беспомощно хлопает глазами, враз забыв, что, вообще-то, может слышать мысли мальчишки. Но всё, о чём в эту секунду может думать Ёнун, это о мягкости губ старшего, о его яблочном запахе, о едва ощутимом, горьком привкусе кофе, выпитом несколькими часами ранее, и о том, как же, чёрт возьми, приятно целоваться с мужчиной, аж внутри всё переворачивается и в паху тяжелеет. Даже его губы имеют вкус яблок, сердце бьётся быстрее – то ли от тренировок, то ли от эмоций, – и он сам такой тёплый, вкусный, родной, от одного лишь поцелуя с ним можно сойти с ума. Понимая, что ангел в полнейшем ступоре, юноша сильно сдавливает пальцами его шею, чтоб не вздумал вырваться, и целует уже по-настоящему, жадно и одновременно нежно, словно дорвался до самого желанного, ласкает тёплые губы своими, шумно сопит, дыша через нос, и улыбается, когда Чонсу наконец начинает отвечать. Он целует в ответ, но слишком легко, поверхностно, будто из вежливости, хлопает крыльями, посылая волны воздуха по всему залу, и пару раз кусает младшего за кончик языка, не позволяя превратить поцелуй во французский. Это длится всего минуту, в течение которой Ёнун окончательно теряет всякий стыд и здравый смысл, пропуская через пальцы пепельные пряди и крепко сжимая их, причиняя мужчине приятную боль, однако Чонсу, вспомнив, где он и кого сейчас целует, сам отрывается от губ юноши, тяжело дыша. Канин открывает глаза, успевает заметить, как растянулась и порвалась тонкая ниточка слюны, и вглядывается в глаза ангела, на секунду чувствуя резкий укол страха, врезавшийся прямо в сердце. Осознание приходит лишь сейчас. Зачем он это сделал? Не секрет, что ангелы и демоны притягивают к себе всех и вся, причём неосознанно, одной лишь аурой, но не до такой же степени, в самом деле! И почему Итук на него так смотрит? Внимательно, изучает, облизывает чуть покрасневшие после поцелуя губы, а в его взгляде читается… сочувствие? И грусть. С чего бы такие эмоции? – Зачем? – тихо, почти шёпотом спрашивает старший, плавно опуская крылья с двух сторон от себя. И правда, зачем? Всегда у Канина были только девушки, даже сейчас, в полицейской академии, он симпатичен как минимум пяти девушкам с потока. А тут он лежит под взрослым мужчиной, под ангелом с потрясающими пепельными крыльями, и целуется с ним. Ну что за бред?! – Ты мне нравишься, – вопреки мельтешащим мыслям спокойно отвечает Ёнун, глядя строго в карие глаза старшего, и вдруг для самого себя понимает, что это правда, сейчас он сказал чистую правду. Странно. Раньше парни совершенно не вызывали интереса, но Итук… Может, и правда виной всему его чары. Всего на мгновение Чонсу удивляется, его выдаёт дёрнувшаяся вверх правая бровь, однако он быстро восстанавливает лицо, стараясь больше не показывать эмоций, и как-то горько усмехается: – Нет. Это не так. Поджав губы, ангел взмахивает крыльями, таким образом поднимая себя и Канина на ноги, отпускает его руки, отходит на пару шагов назад, и ещё раз осматривает его с головы до ног, будто проверяя, всё ли с ним в порядке. – На сегодня у нас больше нет работы, – он очень быстро меняется в лице, снова надевая ту привычную маску холодности и сдержанности, как и подобает старшему инспектору, – можешь идти домой. – А ты? – Мне нужно отчитаться перед Господином Ча о деле с заложниками, – оправив футболку, Чонсу разворачивается и, не оглядываясь, идёт к выходу из спортивного зала, – одежду оставь себе. Он выходит, громко хлопнув дверью, а Ёнун так и остаётся стоять, как вкопанный, растерянно смотря вслед ангелу и облизывая губы, всё ещё хранящие лёгкий привкус кофе и сладких пьяных яблок. Проходит неделя. О поцелуе в спортзале ни один, ни другой не решается заговорить. Но если для Чонсу это не было чем-то необычным, хотя конечно поцелуя от подчинённого-студента, да ещё и явно натурала, он ожидал в последнюю очередь, то для юноши собственная выходка стала чем-то действительно из ряда вон. Двое суток Канин копался в себе, пытаясь принять тот факт, что ангел, – его начальник, полицейский чин, и не абы какой, а довольно-таки высокий, – ему действительно симпатичен, но вызывает не обычную влюблённость, как бывает с девушками, и даже не симпатию, а какую-то странную привязанность, ощущение своего, родного, тепла и уюта. На третьи сутки понял, что мужчина для него не просто начальник и друг, на четвёртые сутки принял сей факт, и оставшиеся три дня недели строил наполеоновские планы по завоеванию сущности, надеясь таким образом окончательно для себя всё решить. В конце концов, когда они целовались, это же точно были какие-то эмоции, во всяком случае, со стороны Ёнуна. А вот Чонсу за всю неделю никоим образом не дал понять младшему, что его "чувства" приняты, однако и прямого отказа не дал тоже. Всё казалось вполне обычным: дела, вызовы, отчёты, рапорты, расследования, общение такое же, как прежде, будто ничего не было, Итук оставался всё таким же строгим с мальчишкой на работе, но стал более сдержанно себя вести и при личном контакте, даже когда они оставались наедине, чего теперь ангел старался не допускать. Четырнадцатого августа, как специально, в честь праздника*, Ёнун, набравшись наглости, предпринимает попытку поговорить с мужчиной. Ну как предпринимает… попросту подлавливает его за углом заброшенного здания, которое они осматривают на наличие улик, прижимает спиной к нагретой солнцем бетонной стене и целует как в последний раз, до боли стискивая его плечи пальцами. И, что самое смешное, старший отвечает. Закрыв глаза, он кладёт правую ладонь на щёку донсена, оборачивает его крыльями, тем самым закрывая своими чарами от чужих взглядов, и отвечает на поцелуй, в этот раз игриво покусывая губы донсена и позволяя ему проникнуть языком в свой рот. – Остановись, – стоит юноше крепче прижаться к горячему от духоты ангелу и слегка прикусить его язык, как Чонсу вдруг разрывает поцелуй и смотрит ему в глаза, вопреки словам ласково поглаживая его щёку, – ты не понимаешь, что творишь. Твои чувства не настоящие. – Я… не знаю, что со мной происходит. Мне мужчины никогда не нравились, – Ёнун смущённо опускает глаза, глядя исключительно в яремную впадинку старшего, где красуется маленький золотой кулончик в виде птичьего крыла, и отчаянно краснеет, – но к тебе почему-то тянет. Не так, как ко всем, а… по-особенному. – Не неси чепухи, – ангел тепло улыбается и осторожно проводит большим пальцем по маленькому шраму на скуле донсена. – Нет, выслушай! Мне впервые нравится парень, я первый раз в жизни кому-то признаюсь в чувствах, впервые так близко вижу ангела, и я… не знаю, чего ждать, – кажется, покраснеть сильнее уже попросту невозможно, однако Канину это удаётся: его щёки алеют, он постоянно кусает губы, жутко волнуясь, и часто моргает. – Просто скажи, – он меняет тон на умоляющий, и всматривается в глаза Чонсу, – скажи, что я тебе не нужен, я смирюсь. Что, дело в возрасте? В социальном положении? Происхождении? Или в том, что мы оба мужчины? – Ангелы бисексуальны по своей природе, – вопреки едва подрагивающим крыльям голос у Итука спокойный и мягкий, – а запрет на однополые браки у нас сняли ещё в тысяча четыреста восьмидесятом году. – Достал со своими уроками истории! – Прости, – старший смеётся, понимая, что на самом деле от услышанного Ёнун лишь обрадовался, – дело… не в нашей половой принадлежности, – вздыхает он, прислоняясь макушкой к стене позади и закрывая глаза, – дело во мне. Посмотри на меня, ты хоть знаешь, сколько мне лет? Пойми, тебе грозит опасность рядом со мной, ангелам и Проводникам не положено быть вместе. – Скажи, – юноша толкает старшего в грудь, сильно ударяя его спиной о кирпичную стену, выпутывается из кокона крыльев и отходит на пару шагов, смотря на него с отчаянием, которое ангел отчётливо улавливает, – прямо сейчас посмотри мне в глаза и скажи, что я тебе не нужен! Обещаю, я оставлю всякие попытки. Просто скажи это. Но Чонсу молчит. Он лишь смотрит на мальчишку, думая о чём-то своём, отклеивается от стены, складывает крылья за спиной, и делает шаг навстречу, мгновенно меняясь в лице. Теперь его эмоции понять невозможно. Очередная непроницаемая маска холода… – Нас ждёт Вонджин, идём, – кивнув в сторону полуразрушенного дверного проёма, ангел шевелит правым крылом, разворачивается, и уходит, не дожидаясь студента. – Всегда приятно поговорить с тобой! – на эмоциях кричит ему вслед Ёнун и опускает голову, шумно выдыхая. Вот и поговорили. Сколько же тайн в этом ангеле, раз при каждом разговоре он резко переводит темы и не отвечает на вопросы? Но… если он не дал прямого отказа, значит, шанс есть, так? Однако, за всеми этими делами, расследованиями, признаниями в чувствах и погоней за гордым старшим инспектором август пролетает так же стремительно, как пресловутая фанера над Парижем, и Ёнун вспоминает, что ему нужно возвращаться домой при одном лишь взгляде на Ча Хиджуна, зашедшего к ним в кабинет тридцатого августа ровно в четыре часа дня. – Господин Ким, зайдите ко мне через пять минут, – поздоровавшись с сотрудниками одним коротким кивком головы, мужчина одаривает мальчишку строгим взглядом, и тут же уходит, хлопнув дверью. – Что натворил? – хлопает ресничками Миён, разворачиваясь на своём крутящемся кресле к младшему. – Последний день практики, будет лекцию читать, – небрежно, не поднимая глаз от рассыпанных на столе бумажек, бросает Чонсу. – То-о-очно, тридцатое августа, – тянет девушка, морща нос, будто ей неприятная сегодняшняя дата, – так ты, выходит, завтра возвращаешься в Анъян? – Не напоминай, – вздыхает Канин, мельком глянув на Итука, но тому, кажется, до лампочки, уезжает он или нет, – пожелайте мне удачи, – он натянуто улыбается, встаёт, оправляет свою светло-голубую футболку, и выходит из кабинета, направляясь по коридору прямиком в кабинет начальства. Однако старший генеральный суперинтендант с лёгкой полуулыбкой, с которой разве что медаль вручают на военных собраниях да на парадах выступают, благодарит студента за службу, говорит, что, в случае необходимости, готов в следующем году снова взять его на практику в свой участок, и выдаёт ему листок с характеристикой, предупредив, что там недостаёт лишь подписи старшего инспектора как непосредственного руководителя практики. То есть, подписи Чонсу. Ёнун улыбается мужчине, уже, всего за пару секунд, успев решить, что в следующем году ему гарантированно светит место опера в отделе Итука, и, пожав руку Господину Ча, пулей вылетает в коридор, радуясь ещё одной – пускай пока смутно мелькающей впереди – возможности провести следующее лето рядом с ангелом. Увидев перед собой плавно опустившийся на столешницу листок, Чонсу быстро читает корявенький почерк Ча Хиджуна, к которому, признаться, давно привык, берёт ручку, и, не смотря на Ёнуна, даже не шелохнув крылом, ставит свою размашистую подпись в нижнем правом углу листа, прямо под росписью Хиджуна, и так же не глядя отдаёт его мальчишке, продолжая заниматься работой. Прекрасно при этом зная, какой грандиозный взрыв в эту секунду произошёл в голове парня. В пять часов уходит Сынхён, Миён заканчивает в шесть, и целый час Канин сидит в кабинете наедине с ангелом. В полной тишине, нарушаемой редким стуком клавиш на клавиатуре, шелестом листов в отчётах, и шуршанием крыльев по деревянному полу. Закончив свой последний отчёт по недавнему делу с самоубийством, юноша делает чай для себя и Чонсу, и терпеливо ждёт, пока хён доделает свою работу, молча сидя напротив, за своим столом. – Уезжаешь завтра? – уставившись в экран компьютера, спрашивает ангел. – Да, утром. Уже взял билет на автобус. – Проводить? Ёнун удивлённо смотрит на старшего, и весь покрывается мурашками от его тяжёлого, испытующего взгляда. Проводить? Он хочет проводить его завтра? Это как понимать? – Да. Или. Нет, – чеканит Чонсу, слушая мысли мальчишки. – Нет. Ангел согласно кивает и отворачивается обратно к компьютеру, поднимая при этом левой рукой кружку и отпивая горячий зелёный чай, с такой любовью и заботой заваренный Канином. Они официально прощаются у парадного входа в участок, коротко жмут друг другу руки, и расходятся в разные стороны, только Итук уходит даже не обернувшись, а Ёнун, встав посреди дороги, долго смотрит ему вслед, пока светлое пятно с двумя пепельными крыльями не исчезает за поворотом на горизонте. *Канин – в корейском языке слово 강인 (Kangin) переводится как "крепкий". В латинском же языке слово "крепкий" звучит как Robust. *14 августа – Зелёный день. В этот день влюблённые гуляют в парках, а одинокие напиваются соджу (традиционно в зелёной бутылке).