Жизнь с ангелом

Он не пришёл. С этой тяжёлой мыслью Ёнун пытается смириться долгих четыре месяца, высиживая нудные пары в академии, посещая тренировки вместе с одногруппниками, и проводя время в тесном семейном кругу. Не то чтобы он чего-то ждал, но Чонсу не пришёл проводить его тогда, – впрочем, сам ведь отказался, – и никак не даёт о себе знать, хотя для него, юноша уверен, не составило бы труда откопать его домашний номер телефона и хоть раз позвонить. Однако, когда тебя окружает большое количество людей, атмосфера волшебного Рождества, которое вскоре наступит, и предвкушение своего двадцать четвёртого дня рождения, а душу греет гарантированное прохождение летней практики в том же участке, мысли об ангеле как-то сами собой уходят на второй план. Да и как вообще можно грустить, когда за окном пушистыми хлопьями валит снег, по телевизору играют американские рождественские песни, перемежаясь телепрограммами и фильмами вроде "Гринч похититель Рождества", дом звенит смехом родных, а из кухни доносятся божественные ароматы готовящегося ужина. – Здесь пропустил, сынок, – улыбается Ёнуну папа, указывая на пустующую еловую ветку. Канин, наклонившись к большущей картонной коробке с игрушками, выбирает из целой кучи разноцветных побрякушек расписанный вручную стеклянный шарик, оставшийся в их семье ещё с девяностых годов, и вешает его на ёлку, отходя на пару шагов, чтобы оценить всю красоту. Всего через три часа наступит Рождество, и все усиленно к нему готовятся: Ёнун с отцом наряжают ёлку, – последнее, что осталось, все комнаты в доме уже увешаны мишурой и дождиком, – хотя это громко сказано, на деле же отец просто читает газету, указывая сыну где не хватает игрушек, дедушка сидит на диване и смотрит телевизор с бокалом глинтвейна в руке, освобождённый от этой работы по праву старшинства, а мама с бабушкой хлопочут на кухне, готовя праздничный ужин. – Дорогой, пора переносить стол! – кричит из кухни мама, и Ёнун смеётся, видя страдальческое выражение лица папы. Родители осторожно переносят низкий столик с уже выставленными на нём закусками в зал, следом тащат такой же, но уже пустой, под горячие блюда, затем отец уходит в спальню, чтобы переодеться, и суматоха начинается в другом русле: необходимо быстро и красиво расставить готовые блюда на столе, принеся их из кухни. Однако от Рождественских забот всех отвлекает начавший лаять во дворе пёс, потревоженный, вероятно, случайными прохожими. – Ой! Должно быть Хасон приехала! – хлопает в ладоши бабушка, улыбаясь во весь свой почти беззубый рот и бодро ковыляя к парадной двери, чтобы выглянуть в окно, тогда как вся семья, услышав это, мгновенно напрягается. Тётушку Хасон – старшую сестру Джисон, мамы Ёнуна, – все побаиваются из-за её резкого, несвойственного корейским девушкам характера и не менее несвойственного поведения: например, она может запросто открыть шампанское ножом, как следует махнув этим холодным оружием, а в следующую секунду сесть, скрестив свои стройные ножки в каблуках, поправить платье или элегантную блузу, и с невинным видом попивать это самое шампанское, смотря на всех вокруг мужчин как на самых слабых существ в мире. Удивительно, как она вообще умудрилась замуж выйти. Пять раз. Впрочем, это ещё не самое страшное – страшно будет, когда приедут бабушка и дедушка по отцовской линии, вот там бабуля Джан, вот она просто огонь, даже тётю Хасон переплюнет! – Мама, стойте! Куда Вы, там же мороз! – кричит Джисон, заметив, что достопочтенная старушка собирается выйти на улицу, уже напяливая старый, видавший виды ватник. – Стойте, я сама! Стойте, говорю! Канин от души смеётся, наблюдая эту забавную перепалку, и едва не сваливается со стула, на который взобрался, чтобы надеть фигурку желтокрылого ангела на самую верхушку ёлки, когда громко хлопает входная дверь. – Ёнун-а, – тянет мама, заходя в дом спустя всего пару минут, – это тебя! – Чего? – мальчишка хмурится, медленно спускаясь со стула, и смотрит на улыбающуюся розовощёкую маму, снимающую шубу. – Какой-то мужчина. Ну, иди скорее, не заставляй старших ждать! Повинуясь, Канин пулей бежит в прихожую, надевает свой старый чёрный пуховик, накидывая капюшон на голову, ныряет в отцовские тёплые ботинки, и, запахнувшись, вылетает из дома. Он семенит мимо собаки к большим традиционным воротам через весь двор, едва не теряя большие ему боты, кряхтит, открывая массивную, скрипящую заржавевшими петлями дверь, выходит на улицу, и замирает с открытым ртом, так и не отпустив ледяной металлический круг, служащий ручкой двери. – Привет. Чонсу улыбается краешком губ, как всегда сдержанно, не показывая лишних эмоций, шевелит увеличившимися в размерах, потяжелевшими и оперившимися пепельными крыльями, сбрасывая с них маленькие сугробики, и улыбается шире, окинув младшего взглядом. Да уж, по сравнению с ангелом, одетым в белые джинсы, белое пальто, алый шарф и такую же алую шапку, Ёнун действительно выглядит очень смешно: отцовские берцы, болтающиеся на ногах, местами рваный старый пуховик, чёрные домашние штаны с принтом маленьких зелёных ёлочек, и изумрудный свитер с красным оленем, связанный бабушкой. Атмосфера Рождества прямо-таки его окутывает, чего не скажешь об ангеле. – Что… как ты… – Ёнун заикается, не в силах собрать разбежавшиеся мысли, медленно спускается по ступенькам порога, закрывая за собой воротную дверь, и встаёт как вкопанный, осматривая мужчину с головы до ног. – Твой дом найти было не сложно, Хичоль помог. – А… моя мама? – должен же он был как-то представиться, чтобы мать так запросто согласилась выпустить его из дома. – Я твой друг из академии, – ангел хитро улыбается и сдувает с глаз пепельную чёлку, блестящую капельками от тающих снежинок. Пару секунд оба молчат. Канин щурится, рассматривая довольного мужчину, а Чонсу ждёт, пока в человеческой голове устаканятся мельтешащие мысли. – И… что ты здесь делаешь? – наконец спрашивает младший. Чонсу ёжится, понимая, что мальчишка злится на него, и опускает голову, думая, как вести себя дальше. Сказать правду? Или как обычно уклониться от ответа? – Я просто хотел тебя увидеть, – ангел поднимает голову, теперь улыбается натянуто и пожимает плечами, – и поздравить, – он вытаскивает из правого кармана пальто небольшую чёрную коробочку с крупным серебряным бантом, свёрнутым из ленты, и протягивает её донсену, вместе с тем демонстрируя ему свои идеально белые тонкие перчатки, – с Рождеством. Ёнун, тщетно стараясь не показывать удивления, хлопает глазками, смотря на красиво упакованный подарок, и быстро перебирает в голове варианты действий. Просто принять? Или отказаться и потребовать объяснений? Или пригласить домой… А у него нет ответного подарка! – Держи, – слыша всю эту панику, хмыкает Итук, – откроешь дома, когда будешь один. Юноша, покраснев, как помидор, делает два шага навстречу мужчине, боязливо принимает у него подарок, будто опасаясь, что его за это ударят, и низко кланяется в знак благодарности. Душит жуткий интерес, что же там внутри? Коробочка маленькая, вряд ли туда могло поместиться что-то значимое, соответственно, подарок – какая-то безделушка. Но всё равно безумно приятно её получить. – Спасибо. Но… у меня нет для тебя подарка. – То, что я тебя вижу – уже подарок, – кажется, совсем не подумав говорит Чонсу, потому как в следующую секунду он кашляет, прочищая горло, и опускает голову, а нимб над его макушкой едва заметно мерцает, будто люминесцентная лампа с повреждённым контактом. – Извини. – В чём дело? – Канин повышает голос и придаёт ему стали, понимая, что с ангелом что-то не в порядке, и лучший способ добиться от него ответа – умело надавить. – Ты не стал бы искать меня просто так! У тебя что-то произошло? Говори, мне ты можешь доверять. Чонсу молчит, потупив взгляд. Он наполовину открывает крылья, будто собирается взлететь, глубже засовывает руки в карманы, и мнётся на месте, притаптывая белыми кроссовками мягкий свежий снег. Это вводит Ёнуна в замешательство. Впервые он видит хёна таким: зажатым больше, чем обычно, с какой-то странной грустью в глазах, как во время их первого поцелуя в спортзале, нерешительного, напуганного, и… слабого. Безусловно, лишь с Проводниками ангелы ведут себя свободно, показывают себя настоящими, однако Чонсу вовсе не из тех, кто вот так запросто может открыться, и сейчас его эмоции несколько сбивают с толку. – Мой подопечный умер прошлой ночью, – наконец говорит он совсем тихо, поднимая голову, сдувая пепельную чёлку, упавшую на глаза, и спокойно, будто это привычное каждодневное явление, улыбается, – мне дали месяц передышки, за это время подберут нового человека. Не надо сочувствия, – зная заранее реакцию Ёнуна, прерывает его ангел, немного повышая голос, – я давно привык к такой вредной привычке людей, как умирать, причём каждый раз весьма невовремя, – он посмеивается, стараясь разрядить атмосферу, и хлопает крыльями, создавая вокруг себя маленькие ураганчики снежинок. – А ты… можешь выбирать? Ну, в смысле, ты имеешь право выбора подопечного? – Я не могу стать твоим Хранителем, – понимая, к чему клонит младший, Чонсу мягко улыбается и игриво склоняет голову вправо, – потому что он у тебя уже есть, и к тому же весьма сильный. А нам лучше остаться друзьями. – Значит, ты прилетел лишь затем, чтобы рассказать о подопечном? – наконец Канин ухмыляется, замечая здоровый румянец на щеках ангела, и двумя руками прижимает к груди коробочку, подаренную им, будто внутри что-то живое, боящееся холода. Видно, мужчина хочет сказать что-то ещё, но молчит: либо от упрямства, либо от страха. – Может, зайдёшь? Отпразднуешь Рождество вместе с нами. – Хочешь отдать меня на растерзание тётушке Хасон раньше, чем это совершенно необходимо? – Чонсу открыто смеётся, бессовестно копаясь в воспоминаниях младшего, и получает настоящее удовольствие от выражения "кирпич", кое приобрело лицо юноши. – А ведь она у тебя весьма… странных взглядов, несмотря на старую закалку, и, если увидит меня в кругу твоей семьи, то точно задушит вопросами. – Ты о чём? – О том, что она посчитает меня твоим парнем, – ангел открыто смеётся, но всеми силами унимает смех, видя опасный блеск в глазах Ёнуна. Злить Проводника себе дороже, лучше заткнуться. – Хорошо, хорошо, я понял, молчу. – Точно не хочешь остаться? Итук сжимает губы в полоску, окидывая парня взглядом с головы до ног, и отрицательно мотает головой, трепя влажную от растаявшего снега косую чёлку. Человек такой смешной в этом своём свитере с оленем, стоит, как первоклашка, весь в снегу, с подарком в руках, который крепко прижимает к груди, и будто бы чего-то ждёт. Ему неловко. Чонсу долго смотрит на него, молча удерживая зрительный контакт, слушает его мысли и улыбается. У юноши в душе сейчас происходит хаос: он всё ещё злится, но вместе с тем растерян, благодарен, смущён и… сдерживается, чтобы не поддаться сильному желанию подойти и просто обнять ангела. Странно, обычно таким методом, исчезая на неопределённый срок без какой-либо связи, мужчине всегда удавалось убить в людях всякие чувства к себе, но этот мальчишка, кажется, за четыре месяца изоляции так и не отошёл от своей идеи-фикс "завоевать" его. Впрочем, так называемые "чувства" юноши Чонсу по-прежнему не считает реальными, ведь в противном случае его сердце сейчас сияло бы. – Мне пора, в снегопад тяжело лететь, нужно успеть добраться до дома к полуночи, – ангел открывает крылья в полный размах, покачивая ими, чтобы стряхнуть снег и капельки воды с пепельных, кажущихся грязными на фоне белого снега пёрышек, и, практически не отдавая себе отчёта в собственных действиях, крадучись подходит к округлившему глаза Ёнуну. Вынув руки из карманов пальто, ангел кладёт левую руку на плечо парня, правой гладит его щёку, тепло улыбаясь, позволяя ему почувствовать мягкость изящных белых перчаток, затем медленно наклоняется, не прерывая зрительного контакта, оборачивает Канина крыльями, прижимая его к себе и вместе с тем укрывая чарами от чужих глаз, и, выдохнув молочное облачко пара, осторожно прикасается к его губам в поверхностном поцелуе. Всего пару секунд Ёнун удивлённо хлопает ресницами, не понимая таких спонтанных действий хёна, думает "слава всем богам, додумался побриться перед Рождеством", а потом, плюнув на здравый смысл, закрывает глаза и шумно вдыхает через нос, разом забывая абсолютно обо всём. Как же приятно… В коконе мягких тёплых крыльев уютно и безопасно, аромат яблок, кажущийся слишком ярким и сладким в смеси с морозным воздухом, заволакивает сознание, щёку щекочет шерсть перчатки, снежинки обжигают лицо, мгновенно превращаясь в капельки воды, и эти горячие мягкие губы сводят с ума. Канин не шевелится, боясь разрушить хрупкое мгновение, пока Чонсу не улыбается и не начинает целовать по-настоящему. Это совсем не похоже на их первый поцелуй, нет той страсти, отчаяния в движениях, неуверенности, страха, вместо этого лишь осторожность и… да ладно, нежность? Ангел мягко ласкает его губы, продолжая улыбаться, выдыхает облачко пара, и наконец отстраняется, смотря в тут же распахнувшиеся карие глаза студента. – Счастливого Рождества, – шепчет Итук, и юноша думает, что это первый раз, когда он видит настоящую, искреннюю улыбку старшего. Да что, чёрт возьми, происходит с этим сумасшедшим ангелом?! Какого дьявола он так ведёт себя?! Но прежде, чем Ёнун успевает собраться с мыслями, чтобы задать эти вопросы мужчине, тот резко расправляет крылья, обдавая мальчишку ветром с ароматом яблок, отходит от него на пару шагов назад, и, хлопнув крыльями, взлетает, быстро исчезая из виду среди миллиарда белых снежинок, устроив после себя небольшой снежный вихрь. – Всегда приятно с тобой поговорить, хён, – фыркает Канин, обращаясь к тихой пустой улице. Снова он улетел, не дав никаких объяснений! Снова бросил его наедине с кучей вопросов! Ну зачем так делать? В какие игры этот чёртов ангел собрался снова играть?! И вроде всё хорошо, но теперь до самого лета его будет мучить всего один вопрос: что значил этот поцелуй? Чонсу его принял, они вместе? Или наоборот – прощался? – Да чтоб тебе икалось в Рождество, – бубнит юноша, и, понурив голову, заходит обратно во двор, и в дом, крепко сжимая в руке подарочную коробочку, чтобы родные не заметили. Конечно же любопытство распирает, поэтому Ёнун, едва скинув верхнюю одежду, говорит матери, что пойдёт переоденется, пулей залетает в свою комнату, закрывает плотно дверь, и запрыгивает на кровать, удобно устраиваясь, чтобы развернуть подарок. Слегка волнуясь, он тянет край серебряной ленты, расплетая аккуратный бантик, снимает чёрную крышку с витиеватым серебряным узором, и улыбается во все тридцать два, вытаскивая из коробки золотую звезду с гравировкой герба полиции и надписью "генеральный комиссар". Обалдеть… Где только он умудрился её достать?! Это же самый высокий чин полиции, такие звёзды носят самые-самые! Крутой подарок, Чонсу неплохо заморочился! Ему наверняка дорогого стоило откопать эту звезду. Под значком он находит ещё две бумаги. Первая – чёрная карточка тату-салона с большой, сложной, размашистой подписью Хичоля (уж такую подпись сложно спутать с другими) и открытой датой, вторая – сложенный вчетверо обычный листок бумаги с ровным аккуратным почерком Чонсу. "Карта тату-салона – официальное разрешение от Хичоля на татуировку Проводника, ты можешь сделать её в любом салоне, в любом городе, в любое время, дизайн придумай сам. Это мой тебе подарок на Рождество. А звезда пускай будет тебе мотивацией. Уверен, ты станешь прекрасным полицейским, тем более что первый шаг уже сделан – дырка в плече есть, и знакомством с лучшим криминалистом Ансана ты обзавёлся. Прости мне мою сегодняшнюю выходку, думаю, было опрометчиво с моей стороны. Вероятно, мне просто было грустно, ведь когда теряешь подопечного, каждый раз переживаешь как в первый. Если тебе станет одиноко или страшно, ты всегда можешь позвонить мне. Пускай я не могу стать для тебя Хранителем, но постараюсь стать хотя бы другом." Справа, в самом низу страницы, написано два номера телефона: один начинается с восьмёрки, мобильный, второй с нуля, для городского телефона, рабочий, догадывается Канин, он хорошо запомнил последние цифры их рабочего телефона, когда проходил практику. Как выходит из письма, Итук заранее всё знал? Заранее планировал поцелуй? Вот же… И после этого он хочет стать ему "хотя бы другом"?! Да что ж он за нелогичное создание?! Его поведение совершенно не поддаётся логике! – Хасон! Ну наконец-то! – мама кричит нарочито громко, чтобы вся семья услышала в любом углу дома, дружно вздрогнула и покрылась мурашками. Ёнун, услышав условный сигнал, тут же спрыгивает с кровати, наспех собирает коробочку обратно, прячет её на полках книжного шкафа, прикрывая от чужих глаз толстыми томиками английской поэзии, и, потянув вниз свитер и вздохнув, выходит из комнаты, собирая себя в кучу, чтобы сделать вид, будто ничего сверхъестественного не произошло. А о поцелуе и всяких там взбалмошных сизокрылых ангелах он подумает после Рождества. И после встречи со своей сумасшедшей, сродни Чонсу, тётушкой. Больше Итук не прилетал. Много раз Ёнун бросался к книжному шкафу, вытаскивал подарочную коробочку и подолгу сидел на кровати, смотря на номер телефона мужчины, явно чиркнутый наспех в конце письма, но так ни разу и не набрался смелости позвонить. Зачем? Пускай ангел и сказал, что можно звонить ему по любому поводу и в любое время дня и ночи, но какой резон? Поговорить ни о чём, повестись на его странности, получить ложную надежду, и мучиться до лета? Один раз он почти совершил глупость: поддавшись ниоткуда взявшейся грусти, набрал номер на своём новеньком раскладном сотовом телефоне, который подарил отец, нажал на кнопку вызова, услышал первый гудок… и тут же сбросил, надеясь, что у Чонсу не высветился его номер. Впрочем, если бы он хотел встретиться – уже давно нашёл бы способ связаться или прилететь. В начале апреля, решив больше не медлить, Ёнун выбирает хороший, едва ли не самый дорогой тату-салон в Сеуле, красиво одевается, чтобы превратить набивание татуировки в праздник, и на метро добирается до столицы, где еле-еле, без конца спрашивая дорогу у прохожих, он всё же находит искомую улицу, номер дома, и входит в чёрную дверь с крупными белыми буквами "Табу" на ней. В таком месте он впервые, а потому не упускает возможности осмотреться: здесь темно, чёрные стены, увешанные фотографиями татуировок и набросками, однако в середине небольшой комнатки, больше смахивающей на комнату ужасов из какого-нибудь хоррор-фильма, стоит большая кушетка, рядом лампа с очень ярким светом, и небольшой катающийся металлический столик, на котором стоит оборудование и рядом лежит несколько карандашей с блокнотом. Мастером оказывается молодая девушка. Одетая в вызывающий чёрный топ, совершенно не скрывающий её стройной фигурки, кожаную куртку, обтягивающие чёрные джинсы и того же цвета ботинки на высокой платформе с шипами, она изящным движением руки, покрытой татуировками, отбрасывает длинные, блестящие волосы назад, затем мизинцем, демонстрируя свежий маникюр, проводит по уголку губ, будто поправляя алую помаду, и здоровается, не считая нужным поклониться, как принято. При виде этой девушки Канин сперва цепенеет, поражённый её красотой и образом толи стервы, толи настоящей готессы, вспыхивает румянцем, понимая, что тело весьма неоднозначно реагирует на её ярко-красные губы и такого же цвета маникюр, и усиленно старается думать о цели своего визита, чтобы отвлечься. Но мастер, видимо, привыкла к такой реакции, а потому спокойно усаживает юношу на кушетку, просит показать сперва паспорт, и уже после начинает расспрашивать, чего и куда ему бы хотелось набить. – Хочу сделать пентаграмму и в середине человеческий глаз. Вот здесь, – Ёнун заворачивает рукав рубашки на правой руке и проводит левой ладонью по предплечью. – Эмм… извини, – видно, девушка настроена категорически против, она удивлена запросом, и оттого обращается неформально, – я не могу сделать тебе такое тату. Пентаграмму – пожалуйста, но без глаза. Знает. Улыбнувшись, парень вытаскивает из кармана джинсов карточку, подаренную Чонсу на Рождество, и протягивает её мастеру. Лицо девушки меняется, стоит ей взглянуть на размашистую подпись, которая знакома всем татуировщикам в городе, она согласно кивает, ухмыляясь в лучших традициях демонов, и, взяв со столика свой блокнот, начинает делать эскизы. В течение двадцати минут они обсуждают варианты и в итоге сходятся на классической чёрной татуировке: объёмной непрерывной пентаграмме, заключённой в круг, и внутри самый обычный человеческий глаз. После девушка быстро переносит рисунок на кальку, с кальки на кожу, подготавливает инструменты и краску, и начинает работу. Первые часа полтора юноша вполне спокойно терпит нанесение контура, сравнивая это со жгучим укусом пчелы, однако стоит мастеру сменить иглу и начать заливать тату чёрным цветом, создавая тени и объём, как Ёнун весь вытягивается, напрягается, сжимает зубы и жмурится. Два часа заливки кажутся адом. Если на первых порах нанесения цвета это ещё было терпимо и походило на укусы комаров, то по истечении второго часа, когда девушка уже делала последние штрихи и подходила к завершению рисунка, татуировка превратилась в одну большую, пульсирующую, жгучую рану. Это того стоит, утешает себя студент, вспоминая Чонсу с его рождественским поцелуем, и уже вовсю мечтает, как похвастается ему в первый же рабочий день, а сколько гордости должно быть в глазах ангела! Мастер осторожно смывает запёкшуюся кровь, обрабатывает готовое тату, оборачивает руку специальной плёнкой и читает парню лекцию на тему ухода, говорит о сроках заживления, мазях, и напоследок почему-то просит его быть осторожным и не светить всем подряд этой татуировкой. Раз уж он в кои-то веки выбрался в столицу, парень не упускает возможности навестить Хичоля: дважды ошибившись с номерами автобусов, добирается до "Чёрного Клевера", нервничая из-за транспорта и жутко болящей татуировки, просит высоченного крепкого охранника, стоящего у главного входа, позвать хозяина заведения, однако сущность, почувствовав, видимо, присутствие Проводника, сама выползает из своего кабинета, запахиваясь в бело-золотой шёлковый халат, накинутый на голое тело. Надо же, а он чертовски хорошо выглядит в этом сочетании цветов: белоснежный, золотой, и его огненно-рыжие крылья, блестящие от каких-то лосьонов. – Поздравляю со вступлением в наши ряды! – гордо, громко, на весь пока ещё пустующий клуб говорит Хичоль, подходя к юноше, и вместо крепкого мужского рукопожатия, видя, что рука у младшего перебинтована, обнимает его, обдавая своим личным ароматом жасмина и лимона, от которого мальчишка почти сразу пьянеет. Ангел приглашает его выпить, отпраздновать столь важное событие, и около часа они сидят в углу большого зала, развалившись на диванчиках, общаясь, как старые друзья. Канин рассказывает о последних, самых ярких событиях своей жизни, не забывая упомянуть о знакомстве с Чонсу, стычке в "Золотом Драконе" и ранении, на что Хиним кивает и говорит, что и сам наслышан о трагедии в клубе демона, ведь мало того, что было убито столько людей, так ещё и его собственный Проводник пулю поймал. В свою очередь Хичоль рассказывает о некоторых похожих стычках в Сеуле, вспоминает о демоне, взявшем заложников в Ансане, говорит о прекратившем своё действие ещё в сентябре мирном договоре, и обрисовывает Канину общую ситуацию сущностей в мире. В целом, пока всё спокойно, а по слухам ещё и всё прекрасно: Советы Старейшин с двух сторон планируют заключить третий мирный договор в истории, но вот когда и на какой срок – пока неизвестно. Впрочем, по словам Хи, это уже не имеет такого веса, как несколько десятков лет назад, ведь сущности научились уживаться друг с другом, и к тому же подавляющее большинство привыкло к постоянному взаимодействию, поэтому и смысла в договоре не видят. – А Чонсу ангел хороший, – услышав давно знакомое имя и увидев лицо в воспоминаниях студента, с улыбкой говорит Хичоль, – мы были знакомы ещё до моего спуска. Справедливый, добрый, лидерские качества у него хорошо развиты, даже во время обучения это было видно, и прекрасный защитник. Передай ему привет, как увидитесь, и скажи, чтобы залетал в свободное время, нам есть о чём поговорить, а то совсем он обо мне запамятовал. В шесть часов вечера, понимая, что Ёнуну нужно возвращаться домой, Хичоль тепло прощается с ним, обнимая своими огромными огненными крыльями, напоследок проводит ладонью над всё ещё кипящей татуировкой юноши, накладывая чары, и с широченной улыбкой смотрит, как человек облегчённо выдыхает, избавившись от обжигающей, тянущей боли в руке. Ангел провожает его, сажает на автобус, и машет крылом на прощание, когда автобус выезжает со стоянки, а Ёнун в свою очередь, переполненный эмоциями от встречи, лыбится ему и кивает, таким образом прощаясь. С появлением татуировки жить стало намного интереснее. Гордясь вытерпленной болью и красивым рисунком, Канин, забыв о предостережении девушки-мастера и Хичоля, совершенно не скрывал её, нося футболки и кофты, у которых закатывал рукава, растрепал по всей академии о таком чудном подарке своего друга, и пыжился от гордости, когда преподаватели с прищуром косились на тату, не одобряя такого распущенного, по их мнению, поведения будущего блюстителя правопорядка. Однако Ёнун не обращал внимания на людей, гораздо интереснее было наблюдать за сущностями: на улицах, в общественном транспорте, в магазинах, реакция у них была разная, но в целом схожа. Сначала они долго смотрели на татуировку, осознавая, кто перед ними стоит, затем кто-то удивлялся, кто-то фыркал, кто-то с опаской оборачивался, и некоторые решались заговорить, подумав, наверное, что им не помешает знакомство с Проводником. За пару месяцев он успел обзавестись знакомством с девушкой-демоном – прекрасным адвокатом, с юным ангелом – искусным хакером, взламывающим важные серверы для полиции, с ангелом-моделью, приехавшим из Сеула на пару дней в Анъян к семье, с девушкой-ангелом, которая оказалась финансовым аналитиком в одном из крупных банков Ансана, с демоном – хирургом в их городской больнице в Анъяне, и ещё одной девушкой-ангелом, работающей биоинженером в Сеуле. Весьма полезные знакомства, которыми Ёнун, в силу стеснения, не удосужился воспользоваться, однако на заметку взял, ведь не каждый день знакомишься со столь значимыми сущностями. В последний день занятий, когда все группы третьего курса собрали в большом актовом зале для распределения, Канин, в отличие от своих одногруппников, ни капли не волновался, заранее зная, что Господин Ча Хиджун уже отправил директору академии прошение о распределении некоего Ким Ёнуна в его отделение полиции в Ансане. Действительно, дойдя до его имени, директор произносит полное название полицейского участка и все одногруппники разом завистливо вздыхают – их снова раскидали в самые разные отделы и города, и лишь немногих, отличившихся, направили в те же участки, где они были на практике прошлым летом, а это, разумеется, удобнее, нежели заново вливаться в новый коллектив. Тем же вечером юноша собирает вещи в большой чемодан, обязательно берёт с собой чёрную коробочку с серебряным узором, подаренную Чонсу в Рождество, и проводит последний вечер в кругу семьи, за ужином с родителями, бабушками и дедушками. Завтра важный день, первое июня, начало долгой трёхмесячной практики, а заодно и день заселения в новое общежитие, значит, нужно хорошенько выспаться, чтобы рано встать, сесть на автобус и наконец снова вернуться в Ансан. А уже в четверг он вновь увидится с Чонсу, чего юноша ждёт даже больше, чем начала совместной работы и съезда от родителей. Но всё это будет завтра и послезавтра, а пока Ёнун, получая очередной выговор от отца за татуировку, сделанную без его ведома, улыбается, и старается лучше запомнить этот вечер, понимая, что всё же будет скучать по родителям целых три месяца.