Жизнь с ангелом

Ёнун еле-еле открывает глаза и, тихо скуля, морщится, привыкая к свету. Голова раскалывается так, словно вчера он беспробудно пил, смешивая все подряд напитки, либо его кто-то усиленно бил по макушке кувалдой, глаза болят от яркого дневного солнца, тело тяжёлое и, кажется, каждую косточку ломит, а во рту стоит противный привкус гари, будто угли в чистом виде жевал. Застонав, юноша переворачивается на правый бок, хлопает слипающимися глазами и хмурится, увидев перед собой серый шкаф, прикроватную тумбу с лампой, и большой раскидистый цветок на полу в горшке. Это что ещё за новости? С каких-то пор общежитие стало таким красивым? Канин ёрзает, осознавая себя лежащим в кровати с кристально-белым хлопковым постельным бельём, под мягким пушистым одеялом, и в одних трусах, переворачивается обратно на спину, медленно садится, опираясь позади себя руками, и осматривается. Комната очень красива и минималистична: несколько опорных балок из светлого бруса, покрытые серой рельефной штукатуркой стены, выбеленный потолок кривой, идёт наискось от левого угла, вниз, к правому, где расположено окно, занавешенное лёгким белым тюлем. Пол из тёмного паркета, большой, на всю комнату белый ковёр с высоким ворсом, напротив кровати слева у стены стоит платяной серый шкаф, в правом углу стоит белое кресло с подушкой, рядом маленький кофейный столик с букетом свежих тюльпанов, крупная картина, и напольная лампа. Осмотрев комнату, Ёнун поворачивает голову влево и открывает рот от удивления и вместе с тем восхищения: вся стена слева от кровати увешана картинами самых разных размеров с яркими акварельными рисунками, очаровывающими глаз с первого взгляда, а вверху с древесной балки свисают красивые стеклянные бусины, лениво крутясь и переливаясь в солнечном свете. – Уже проснулся? – в комнату входит Чонсу, пуша и встряхивая влажные после душа пепельные крылья. Он одет в белоснежную лёгкую рубашку, свободные бежевые штаны на завязочках, и белые носки, и отчего-то непривычно широко, тепло улыбается. – Доброе утро. – Где я? – не церемонясь, спрашивает юноша, снова морщась от боли, прошившей голову при звучании собственного голоса. – У меня дома. Ты потерял сознание вчера в машине, – смеясь над выпученными глазами юноши, продолжает ангел, на ходу придумывая причины. В самом деле, не говорить же, что он вырубил его чарами. – Я привёз тебя к себе. Господин Ча дал нам с тобой выходной, поэтому, если хочешь, оставайся у меня до завтрашнего утра. Канин хмурится, согласно кивает, и опускает голову, силясь вспомнить вчерашний день. Что за чёрт? Почему он здесь? Почему потерял сознание? Он отчётливо помнит лицо Чонсу, закрытое защитным пластиком пожарной каски, его карие глаза, розовые губы, говорящие "если останешься здесь – обещаю, мы будем встречаться", затем картинка, как он вбегает в горящий дом, прижимая к спине крылья, а дальше… ничего. Темнота. – Ты увидел, как я вышел из здания, тебя затрясло, и медсестра вколола тебе транквилизатор, – слушая мысли мальчишки, продолжает врать ангел. Ёнуну ни к чему знать, что Итук, беспокоясь за душевное равновесие донсена, подтёр его воспоминания о вчерашнем дне. – Вставай, иди умойся, в душевой возьми полотенце и красную зубную щётку, одежду можешь взять мою из шкафа, а то твоя пропахла дымом. Как, впрочем, и ты сам. А потом позавтракаем. Чонсу встаёт, хлопнув крыльями, и исчезает в дверном проёме, оставив после себя аромат яблок и влажных перьев. "Да, душ сейчас не помешает", – думает Канин, улавливая противный запах дыма, исходящий от его волос и рук, поэтому сразу поднимается с кровати, медленно, чтобы не причинить лишней боли своей и так многострадальной головушке, и подходит к платяному серому шкафу рядом с одиноким креслом в углу. Открыв его, мальчишка, недолго покопавшись на полках, вытаскивает широкую синюю футболку, явно для домашнего ношения, серые шорты с завязками, и озадачивается поисками уборной. Благо квартирка у ангела совсем небольшая. Он проходит через широкий дверной проём, – если просто дыру в стене с полным отсутствием даже намёка на дверь можно так назвать, – быстро окидывает взглядом маленькую прихожую, увешанную картинами с такими же акварельными рисунками, как в спальне, заглядывает налево, в кухню, где улыбающийся ангел кивает ему, и, дёрнув дверь справа, попадает в нужную комнату. Уборная малюсенькая, едва ли не метр на метр, но здесь всё есть: и шкафчики, и раковина с зеркалом, и стиральная машина. Однако вместо привычной всем корейцам уборной, где есть только крепление с душем и слив в полу, у Чонсу стоит красивая душевая кабина, отгороженная от всей комнаты специальным пластиковым поддоном и толстым стеклом. Оригинально. И очень современно. Страшно даже представить, сколько ангел выложил за это чудо сантехники. Юноша не спеша плещется под тёплыми струями воды, долго копается в куче бутыльков и тюбиков, разыскивая обычный шампунь, улыбается, видя в сливе в полу несколько пуховых пёрышек, и насухо вытирается полотенцем, взятым с полки в душевой кабине. Полотенце приятно пахнет порошком, а вот вся одежда, в которую он облачается, пропахла переспевшими яблоками, и даже порошок не выведет этот запах. Футболка ему велика, – она и так на несколько размеров больше, да ещё и Чонсу, как ни крути, по телосложению крепче, и в плечах шире, – зато трусы и шорты как раз. Напоследок он смотрится в зеркало, абы как приглаживает вставшие торчком чёрные волосы, и выходит в коридор, прикрыв за собой дверь. – Садись, – тут же кивает ему на обеденный стол Итук, стоя у плиты и что-то помешивая в кастрюле. Смешной в своём красном фартуке в белую горошку. – Как голова? Тебе легче? Недоверчиво нахмурившись, Ёнун входит на кухню, осматриваясь, и плюхается на стул, спиной к холодильнику, рассматривая домашнего ангела. Что-то тут не так. Слишком подозрительно. Он общается с ним свободно, не как обычно, будто они давно женатая пара. Или это потому, что сейчас они только вдвоём, без посторонних глаз и ушей, дома? – С днём рождения, хён, – улыбаясь, тихо говорит юноша, наблюдая за действиями старшего и его благодарной улыбкой. Он ловко перемещается от шкафа к шкафу, вытаскивает пару банок из холодильника за его спиной, и возвращается к столешнице, дёргая мешающую штору на большом, панорамном окне – балконная дверь, догадывается парень. – Сколько тебе сегодня исполнилось? – Человеческих – сорок, – он замолкает, сосредотачиваясь на нарезке овощей. – А ангельских? – Триста пятьдесят один. Ему не нужно оборачиваться, чтобы увидеть вытянувшееся лицо мальчишки, он и так знает, что тот в шоке. Конечно, как часто людям попадаются существа, выглядящие на двадцать пять, тогда как на самом деле им триста с лишним лет? Даже для Проводников, особенно таких юных, это кажется порой странным. Больше вопросов Ёнун не задаёт, лишь молча сидит и рассматривает кухню. В отличие от спальни и коридора, кухня будто обставлялась отдельно и в учёт явно не шли две предыдущие комнаты. Здесь много шкафов, старенький, видавший виды холодильник, – вообще, при взгляде на него создаётся впечатление, что эту машину выкопали из самых-самых закромов тысяча девятьсот дремучего года, – правда имеются вполне современные микроволновка и вытяжка над газовой плитой, тяжёлая деревянная люстра с четырьмя лампами, и одинокие стеклянные часы над столом. Только девять утра?! – Квартира съёмная. Я отремонтировал почти всё, до кухни только руки и не дошли, – объясняет ангел, понимая, что лишь кухня по обстановке выбивается из всей этой чудесной квартиры. – И да, я живу на чердаке, – мансарде, – как настоящая птица, поэтому у меня такой потолок в спальне. – То есть, ты на чердаке, как аист, свил себе гнёздышко, – уточняет Ёнун, расплываясь в улыбке. – Да, свил гнёздышко, – смеётся в ответ Чонсу, и младший вдруг думает, что ангел впервые так улыбается, совершенно искренне, не скрываясь за масками. Итук кормит его горячей ароматной похлёбкой с кусочками курицы, даёт свежего парового риса с овощами, и поит мятным чаем – после такого вкусного здорового завтрака головная боль пропадает совсем, а в желудке приятно теплеет. – Полетишь со мной в Сеул? – закидывая посуду в раковину и заставляя её под действием чар самостоятельно мыться, спрашивает ангел. – У меня там кое-какие дела, а потом, если хочешь, можем прогуляться, выпить кофе, подняться на башню Намсан. – Нет уж, по воздуху я передвигаться больше не буду, только по земле, – мальчишка отрицательно мотает головой, вспоминая, как при знакомстве сперва врезавшийся в него Хичоль, чтобы не тратить время на лестницы, спустил его с высоты десяти этажей на собственных крыльях. Страху и визгу тогда было будь здоров. – И у меня одежды нет, надо в общежитие… – Ерунда, – перебивает его мужчина, – так ты со мной или нет? – С тобой. Пока Чонсу собирает какие-то бумажные свёртки в свой тёмно-синий спортивный рюкзак, Ёнун находит в его шкафу чёрную футболку, белую плотную жилетку, и белые джинсы. – У тебя что, дефицит тёмных вещей? – фыркает мальчишка, окидывая взглядом полки, сплошь заполненные только белым, с редкими проблесками чёрных, серых, и цветных вещей. – У меня синдром белого цвета. Как минимум у половины ангелов он есть, потому что мы всю жизнь проводим в окружении светлых цветов, а одежда у нас вся белая. Вместо автобуса Итук впихивает сопротивляющегося Ёнуна на пассажирское сидение патрульной машины, взятой вчера "в прокат", пристёгивает его ремнём безопасности, и, усевшись на водительское кресло, еле умостив крылья, выезжает с парковки своего дома. Дорога до Сеула занимает полтора часа: по главному шоссе, через Анъян, где Чонсу предлагает младшему заехать к его родственникам поздороваться, а тот шумно отказывается, затем через деревеньку Гванчон, и наконец вдали виднеется Золотое здание – северный берег реки Ханган. В течение всего пути Канин, пользуясь случаем, расспрашивает ангела о его жизни, безуспешно пытается выведать хоть что-нибудь о вчерашнем дне, и рассказывает о своём детстве. – Расскажи-ка мне о пожаре, который ты пережил в детстве. Что помнишь? В подробностях, – наконец спрашивает старший, устав от вопросов в свой адрес и надеясь этим вопросом заткнуть словесный поток мальчишки. – Ну… У меня были каникулы в школе, мы с мамой поехали отдохнуть к бабушке, в деревню Хосу-ро, это между Ансаном и Анъяном. Хотя это не совсем деревня, скорее просто поселение недалеко от Анъяна, но не суть, – Ёнун хмурится, погружаясь в воспоминания, и опускает глаза на свои руки. – Это было… третьего или четвёртого июля, точно не вспомню, родители больше никогда не говорили об этом. Вечером мы как обычно легли спать, в четыре утра я проснулся, мне показалось, я слышал какой-то шорох, но я был маленьким и конечно мне было страшно встать и осмотреть дом, поэтому я залез с головой под одеяло и снова уснул. Проснулся опять уже от жара – я слышал, как кричит мама в дальней комнате, как бьётся посуда, и трещит дерево. Я испугался и залез под кровать. Наверное, моя комната загорелась последней, потому что я пролежал под кроватью минут десять, после чего в неё пробрался огонь, а ещё через пять минут, когда я уже начал задыхаться, услышал пожарную сирену. Не помню, кто меня вытащил, я терял сознание. А потом проснулся в больнице и увидел ангела, он держал руку у меня на лбу и улыбался, у него были кудрявые пшеничные волосы и зелёные глаза. – А твой шрам на щеке, как ты его получил? – Мама сказала, что пожарник случайно прижал меня к себе, у него на форме была одна металлическая пуговица, и я обжёгся о неё, – выплыв из воспоминаний, Ёнун пожимает плечами и улыбается, поворачиваясь к ангелу. Вместо ответа Чонсу хмыкает и хмурится. Что-то это всё напоминает… И это не есть хорошо. Он прибавляет газу, несясь по главным улицам Сеула, до боли в костяшках стискивая руль, и с облегчением выдыхает, лишь остановившись перед зданием с яркой неоновой вывеской "Чёрный Клевер". – Так тебе нужно было к Хичолю? Чего сразу не сказал? – вскрикивает юноша, выходя из машины вслед за старшим. – Хотел сделать сюрприз. Идём. В заведении пусто, оно недавно закрылось, поэтому в зале только тихонько шуршит уборщица, за баром наводит порядок девушка-бармен, и двое крепких мужчин-охранников стоят у двери в кабинет Хичоля на первом этаже под лестницей. – Подождёшь меня? Я ненадолго, – улыбается Чонсу, затем вдруг обнимает обалдевшего Канина, целует его в лоб, шелестя крыльями, и, поправив лямку рюкзака, идёт в сторону охранников, без труда преодолевая их пост. – Ну что, стукнуть тебя сейчас или ещё пару десятков лет подождать? – вместо приветствия говорит Итук, нехорошо ухмыляясь и сходу бросая рюкзак на стул напротив стола друга. – Вас, кажется, родители вообще не учили здороваться со старшими, – скептично поднимает правую бровь Хичоль, отрываясь от каких-то бумаг на столе, – ни тебя, ни твоего мужа. Ангел выглядит уставшим: у него залегли синяки под покрасневшими глазами, что не могут скрыть даже очки, из длиннющего, почти до пояса конского хвоста с аккуратной косой чёлкой выбились крашеные в чёрный прядки волос, его свободная белая рубашка помята, манжеты расстёгнуты и закатаны до локтей, очки в ярко-красной оправе сползли на кончик точёного носа, огненные крылья распластаны по полу и не источают такого сильного аромата коньяка, как должны. Видимо, он всю ночь провёл за работой и теперь наверняка дико хочет спать, а никак не ругаться с внезапно ворвавшимся к нему собратом. – Нет у меня мужа, – парирует Чонсу, пропустив упрёк мимо ушей, и плюхается на соседний свободный стул. – Я слышал другое, – Хичоль швыряет ручку на стол, снимает очки, откидываясь на спинку стула, устало трёт глаза и с тихим кряхтением потягивается, складывая руки в замок и вытягивая их перед собой на столе. – В очередной раз выведешь из строя моего Проводника, и я тебе лично голову скручу, – без доли шутки говорит мужчина, поднимая с пола крылья и встряхивая их, чтобы привести в норму. – Может, объяснишь, что всё это значит? – Итук резко дёргает язычок замка, расстёгивая сумку, вынимает оттуда три газетных свёртка и небрежно бросает их на стол перед хёном, прямо на его важные бумаги. – Если ты хотел мне отомстить, то у тебя получилось. Доволен? – Брось, дело вовсе не в мести, – мужчина игриво склоняет голову влево, сдувая чёлку с глаз, и хитро ухмыляется, складывая пальцы в замок и опираясь на них подбородком, – Саммела я тебе давным-давно простил, я же не настолько злопамятный. – Он крутит указательным пальцем правой руки, разворачивая свёртки с помощью магии, оценивающе рассматривает содержимое и утвердительно кивает: в двух свёртках лежат две пары демонических рогов, в третьем два жетона – семиконечные серебряные Звёзды Магов. – Прекрасная, чистая работа. Ещё два таких дела, и ты повышен, – Хичоль проводит рукой над свёртками, и они мгновенно рассыпаются в пыль, а после вовсе исчезают, будто и не было. – Хичоль, – тихо, с долей угрозы начинает Чонсу, смотря строго в глаза старшему, – я жду объяснений. Мужчина вздыхает, всем своим видом показывая, что его утомил этот короткий разговор, трёт переносицу и откидывает голову на спинку крутящегося кресла, лишь бы уйти от этого пронизывающего взгляда. – Что ты хочешь от меня услышать? Ну да, да, это тот самый мальчик, которого Хикэру Фукуда вытащил из горящего дома тринадцать лет назад. Но я что ли виноват, что ты тоже был тогда на том вызове? – ангел невинно хлопает своими большими карими глазами с полопавшимися капиллярами, и разводит руками. – Да и кто ж знал, что его к тебе направят в участок на практику! – Я тебя щас задушу, – шипит Чонсу, понимая, что ещё пара минут этого дешёвого спектакля и он точно выйдет из себя, даже хвалёная полицейская выдержка не спасёт. – Ты хоть понимаешь, что происходит? – неожиданно серьёзнеет Хичоль, наклоняясь, практически ложась грудью на стол и поднимая крылья. – В ту ночь, когда Хикэру спас его, он отдал ему свою жизнь, но помимо этого он вложил в него кое-что ещё, нечто более ценное. Поэтому он стал Проводником, поэтому видит нас, и поэтому мы обязаны его прикрывать! Да, ты прав, я не просто так назначил тебя на это задание – ты близок ему, и ты достаточно силён, чтобы защитить… – Игнорируя его?! – не выдержав, Итук вскакивает со стула, едва не опрокинув его, раскрывает крылья и повышает голос, совсем не заботясь о слышимости. – Я целый месяц не мог к нему подойти! Ты хочешь, чтобы и дальше я его мучил?! На секунду Хиним хмурится, затем ведёт головой, из-за чего огненно-рыжий хвост красиво спускается по шее, и как-то странно улыбается, а Чонсу в этот момент понимает, что нужно было молчать. – Что я слышу? – старший поднимается со стула, обходит стол, и встаёт рядом с собратом, едва не касаясь его пепельного крыла. – Пак Чонсу променял-таки дом и службу на земного человека? – А Ли Докбун знает, чем вы занимаетесь с её мужем, когда ты возвращаешься домой? – щурится Чонсу в ответ на выпад. Оба молчат, сверля друг друга глазами, а в воздухе, кажется, повисает некая электризованность. – Как скажешь, – не выдержав первым, пожимает плечами Хичоль, отходя от младшего. – Твоё новое задание – быть с ним рядом, теперь ты можешь дать волю чувствам и эмоциям, пусть он привяжется. – Издеваешься? Я не хочу играть с его сердцем! Представь, что со мной сделает его Хранитель! Да мои перья на украшение Капитолия пойдут! – Это его просьба, – от услышанного Итук округляет глаза и открывает рот, не скрывая своего удивления. – Канин в серьёзной опасности, демоны не перестанут искать его, и только ты можешь сейчас позаботиться о нём, других ангелов рядом с ним нет. Чонсу выпускает воздух сквозь сжатые зубы, опускает голову, занавешиваясь пепельной чёлкой, и сжимает кулаки. По сути, Хичоль прав, он, как ангел-Хранитель, обязан защищать людей от нападений тёмных сил, и поскольку в окружении Ёнуна он единственный такой ангел – ответственность лежит на нём. И… раз уж судьба свела их ещё тогда, целых тринадцать лет назад, то это весомый повод задуматься. – А если бы вместо меня рядом был другой ангел? Ты бы тоже просил его защитить этого парня? – Да. – Что именно Хикэру отдал ему? В чём смысл охоты? – Его душа. Она особенно ценна для отступников, – Хичоль возвращается в своё кресло и смотрит, как медленно Чонсу опускается на стул, осознавая сказанное. – Александр умолял меня поговорить с тобой и уговорить защитить его человека, пока он не найдёт способ обезопасить его раз и навсегда. – Он влюблён в меня, ты это понимаешь? – почти шёпотом говорит Итук. – И я отверг его. А ещё я точно помню день, когда увидел Александра у его кровати в больнице: он чётко дал мне понять, что лезть в этот их клан Хранителей себе дороже. А теперь… ты говоришь, что Александр сам подпускает меня к нему? Уже не боится, что у него подопечного уведут? – Чонсу-а, – вздыхает Хичоль, переходя со строгого и издевательского тона на сочувствующий и умоляющий, – если вдруг что-то пойдёт не так, я помогу, прикрою тебя. Но… в этой ситуации я вынужден встать на сторону Александра и его семьи: Ёнун мой Проводник, к тому же совсем юный, он нуждается в нашей защите. И… раз уж он влюблён в тебя, – он делает паузу, глядя в глаза младшему, смотрящему на него с надеждой, – я прошу, умоляю: защити его. Хотя бы пока мы не найдём выход. – Хичоль. – М? – Клянёшься прикрыть меня, если вдруг наши отношения… – Клянусь, – кивает Хиним, читая мысли собрата, – я всё сделаю. Поклонившись в знак благодарности и прощания, Чонсу хватает свой рюкзак со стула, закидывает лямку на правое плечо, и, махнув крылом, выходит из кабинета. Видя, в каком ангел состоянии, Ёнун даже боится рот открыть, чтобы спросить, что произошло, он просто молча семенит за ним к машине, садится в неё, и пристёгивается ремнём безопасности, пока мужчина устраивает на водительском кресле свои огромные крылья. Ничего не говоря, Итук выезжает с парковки и берёт курс на район Gwanghwamun, следуя своим путеводным чарам. – Здесь у тебя тоже дела? – боязливо спрашивает юноша, когда старший осторожно паркует машину возле большого офисного здания, в паре метров от дворца Кёнбоккун. – Нет, – заглушив мотор, улыбается Чонсу, – здесь у нас с тобой свидание. Не дождавшись ответа от ещё больше впавшего в шок мальчишки, он выходит из машины, разминает крылья, и, кивнув вышедшему на улицу Ёнуну на дворец, закрывает машину за ключ. Первым делом они гуляют по самому главному дворцу – Кёнбоккун, – встречая группки туристов, подслушивают экскурсии у гидов этих групп, Чонсу делает пару фотографий на свой навороченный новенький телефон, и перемещаются в Чандоккун. Правда, Канин больше внимания уделяет ангелу, узнавая от него новые факты из истории, которыми тот с удовольствием делится, о его жизни, и периодически тоже рассказывает что-то из своего детства, вспоминая самые забавные и смешные истории. Если бы он знал, насколько тяжела была голова ангела в те часы, он бы удивился – невозможно настолько хорошо себя контролировать, чтобы думать о таких серьёзных вещах как защита человека, и одновременно улыбаться и смеяться с тем же самым человеком. Удивительно, насколько мужчина сдержан, за три часа прогулки он ни разу не дал понять, что его что-то мучает, скорее наоборот – улыбается и смеётся, хлопает пепельными крыльями, будто хочет взлететь, и приобнимает донсена за плечи, таким образом показывая свою привязанность. А Ёнун по наивности своей и верит, думая, что наконец смог увидеть ангела настоящим. – Что это? – Канин дёргает старшего за руку, заставляя остановиться, и кивает в сторону кучки школьников, столпившихся у ступенек здания и слушающих, видимо, своего преподавателя истории, стоящего чуть выше, на одной ступени. Чонсу мгновенно обращает внимание на школьников, щурится, видя действительно нечто странное, и улыбается, шелестя крыльями. Среди как минимум двадцати учеников, – девочек и мальчиков, одетых в одинаковую школьную форму, – стоит один мальчонка, с виду обычный, в той же форме, в спортивных серых кроссовках, с сумкой, чей ремешок идёт через левое плечо, с угольно-чёрными волосами, вьющимися забавными колечками, и чересчур узкими глазами с сильно нависающим вторым веком. Но что самое интересное: от него исходит мягкое белое свечение, окружая мальчика, будто защитный кокон, оно идёт прямо из сердца, из груди, очаровывая ангела. – Это его аура, – объясняет мужчина, подходя, будто зачарованный, поближе к группке детей, – этот ребёнок чист, у него чистая светлая душа, от того и аура так притягивает. – Он Проводник? – Нет, обычный человек. Но, поверь, в будущем к нему будут тянуться все сущности подряд, он будет неосознанно их к себе притягивать. Хм… интересно, у него, должно быть, очень сильный Хранитель. – Я думал, такого не бывает, – Ёнун вцепляется в локоть ангела, останавливая его, и рывком поворачивает к себе лицом, встряхивая, чтобы привести в чувства. – Да, я тоже, таких людей один на миллион, – Чонсу рассеянно хлопает глазами, фокусируясь на младшем, и встряхивает крылья, – извини. Я в порядке, идём. Они обедают в щикданге, пьют кофе, гуляя к деревеньке Намсанголь, и неспеша возвращаются к машине, оставленной у дворца Кёнбоккун. По пути в Ансан, эмоционально вымотавшись, Канин засыпает, откинувшись на разложившееся кресло, и даже чуть посапывает, в то время как Итук доезжает до своего дома, и, чтобы не разбудить спящего человека, берёт его на руки и поднимает к себе в квартиру. Оставив юношу на кровати, ангел тихо, стараясь лишний раз не шуметь, находит в шкафу чистую домашнюю одежду, принимает душ, изолировав на всякий случай уборную от каких-либо звуков, сушится чарами, заваривает ароматный зелёный чай в большой глиняной кружке, покрытой белой эмалью, и, наколдовав себе плед и книгу, выходит на лоджию, не закрыв за собой дверь на случай, если Ёнун проснётся и ему что-нибудь понадобится. Около часа он сидит в окружении растений, растёкшись в удобном кресле с закрытыми пледом ногами и кружкой чая в руках, стоящей поверх книги, лежащей на коленях. Мысли заняты лишь сегодняшним разговором с Хичолем и несколькими действительно радостными моментами из прогулки с человеком. Да, это был не самый худший день рождения. Но если бы не Хичоль с утра – день был бы просто прекрасным. Вот только… как теперь быть с полученной информацией? Во-первых, Хиним прав: Проводники, как ни крути, всё же люди, и им необходима защита ангелов, а он сейчас действительно единственный ангел в окружении Ёнуна, кому тот доверяет, и он может о нём позаботиться. Во-вторых, Александр – Хранитель мальчишки – ещё слишком слаб и неопытен, и даже величайшая родословная его семьи и сильная магия не помогут в данной ситуации. Если он хочет спасти своего человека, ему следовало бы спуститься на Землю, чего этот ангел никогда не сделает. В-третьих, раз Хичоль так волнуется, значит, повод весомый, и нужно быть крайне осторожным, чтобы не поставить ни его, ни себя под удар. И, в-четвёртых, необходимо совершенно точно знать, что именно в ночь пожара Хикэру передал этому мальчику, ведь не могут же демоны охотиться на него из-за какой-то ерунды, просто ради его души. А эти демоны! Жалкие отступники… В мире полно провинившихся душ, и каждая из этих душ достаётся им, какой смысл охотиться за одной-единственной душой, предавая собственные законы и убеждения? Ну ведь бред. Впрочем, ангелам, наверное, этого не понять. Ёнун тянется к нему. Уже не раз говорил о своих чувствах, первым его поцеловал, весь месяц мучился от того, что он не обращал на него внимания. Конечно, в прошлом году Чонсу честно думал, что это лишь выдумка, юношеский максимализм, желание попробовать всё, но теперь появились сомнения. Не каждый человек готов ринуться за другим в огонь и застрелить нападающего, чтобы спасти жизнь. А он смог. Даже зная, что с ангелом ничего не случится в силу его магии, он бросился за ним в горящий дом. Смелый. Отчаянный. И глупый. – Придётся лететь домой, – тихо, самому себе говорит Чонсу, шумно выдыхая, закрывая глаза и откидывая голову на спинку кресла, – или спускаться к самому Люциферу. Взмахнув рукой, он с помощью чар убирает давно опустевшую кружку и книгу на пол, поправляет плед, и зарывается пальцами в высохшие пепельные волосы, лежащие абы как, не уложенные в причёску. – Ва-а-ау! От тихого вздоха восхищения ангел пушится, не ожидав внезапного появления юноши, опускает руки и мягко улыбается. Канин, проснувшись и не обнаружив Чонсу рядом с собой, делает круг почёта по квартире, ополаскивает лицо в уборной, и, заметив открытую балконную дверь с развивающимся от ветра тюлем, идёт на кухню, видя на балконе краешек ангельского крыла. Однако увиденное не просто удивляет – сражает наповал. Это не обычный балкон, а огромная лоджия, имеющая форму многогранника, с деревянным полом, стеклянными стенами, занавешенными полупрозрачными шторами, чтобы защититься от солнца, и стеклянным потолком, собирающимся в центре лоджии остроконечным куполом. Но самое главное – цветы. Вся лоджия густо заставлена растениями, здесь стоят специальные стеллажи с прозрачными полками, заполненные горшками, в левом и правом углу, сразу на входе, раскинулись две огромные экзотические пальмы, на некоторых углах красивые подвесные кашпо, но больше всего растений на полу. Здесь, кажется, есть всё, прямо рай флориста: белые и красные розы, голубая ёлка, герберы, вьюнки, кусты азалий, примула, анемон, несколько различных пальм, маленькая берёзка, ромашки, множество зацветших кактусов, да тут есть даже деревца лимона и апельсина с висящими на ветках, зреющими оранжевыми и жёлтыми плодами! Ближе к дальней стене, напротив двери, стоит белое в фиолетовую полоску кресло, рядом с ним лампа, а к креслу, будто тропинка, ведут маленькие садовые фонарики, зажёгшиеся с наступлением темноты. Словно попадаешь в сказку… Ёнун закрывает глаза и вдыхает полной грудью. Тяжёлый, густой, нагретый за день солнцем воздух насыщен влагой, ароматами сырой земли и цветов, деревянных досок, и в довершение к ним примешивается запах пьяных яблок, исходящий от крыльев ангела. – У тебя тут сауна! – смеётся мальчишка. – Давно здесь сидишь? – Иди ко мне, – Чонсу протягивает человеку руку и отводит крылья назад, едва не сбив кадку с гигантским фикусом позади себя. – Садись, – он похлопывает второй рукой по колену. – Во-первых, я не девушка, а во-вторых, я тебе ноги отдавлю. – Садись, говорю, – мужчина хватает младшего за запястье и рывком усаживает его себе на колени, они пару минут копошатся, удобно устраиваясь, и он обнимает Ёнуна левой рукой за пояс, оборачивая его крыльями, словно в кокон. – Обалдеть… Как ты всё это отстроил? – не перестаёт удивляться юноша, глядя на конусообразный стеклянный потолок, по которому пока ещё боязливо, мелкими крапинками начинает постукивать дождь. – Покусался с администрацией, – хмыкает ангел. Глянув куда-то вверх, он кивает головой, и три стеклянных люка на потолке, громко взвизгнув, открываются, впуская в комнату свежий, тёплый, как парное молоко, летний дождливый воздух. – Фасад здания нельзя было менять, тем более под самой крышей. Я долго спорил с архитекторами, даже с мэром, но в конце концов, решил не мотать себе нервы, а взял и построил эту лоджию. С улицы она не видна благодаря чарам, и, если приезжает хозяйка – тоже, для неё на кухне вместо двери просто окно на улицу. – Не думал, что ты любишь цветы… – У каждого свои недостатки, – цитирует Чонсу фразу из старого американского фильма, – или своё хобби. Мне нравится сидеть в зарослях растений, я сам лично вырастил каждый цветок и каждое деревце в этой комнате, у меня даже лотос есть, – он взглядом указывает на угол, где стоит небольшой искусственный фонтанчик с тихо журчащей водой и голубой подсветкой, а в воде раскинулись крупные, сочные зелёные листы и нежные белые цветки лотоса, с наступлением темноты закрывшиеся в бутоны. – А ещё здесь очень красиво на закате и рассвете. С шестого этажа прекрасно видно, как встаёт или садится за горизонт огненное солнце. Канин с интересом осматривает всё вокруг, будто стараясь как можно лучше запомнить, но, наткнувшись на глаза ангела, так и застывает, силясь понять, почему мужчина так нежно ему улыбается. Он просто смотрит, поглаживая его колени правой рукой, левой крепко держит за пояс, давая ощущение надёжности и защиты, греет перьями, и улыбается. – Можно… тебя поцеловать? – почти шепчет Ёнун, приобнимая старшего за шею. Будто бы давая согласие, Чонсу медленно наклоняется, смотря в карие глаза донсена, улыбается шире, слыша его вьющиеся в предвкушении мысли, но вместо поцелуя игриво трётся с ним кончиками носов и отстраняется. – Нам надо поговорить. Юноша мгновенно напрягается и хмурится. Как правило, ничем хорошим разговоры, начинающиеся с фразы "нам надо поговорить", сказанной с такой серьёзной интонацией, не заканчиваются. Помнится, в детстве он вздрагивал только от собственного имени, произнесённого… мягко говоря грозно, в школе, повстречав свою первую влюблённость, покрывался мурашками, когда любимая девушка говорила "мне нужно с тобой поговорить", и сейчас эта фраза ничуть не утратила своей устрашающей способности. А слышать её от ангела – вдвойне жутко. – Возможно, мне придётся на какое-то время исчезнуть, – посерьёзнев, начинает Чонсу, – думаю, это не займёт больше четырёх суток. – Куда ты едешь? – Мне нужно домой, – ничего не понимая, Ёнун запрокидывает голову, глядя на потолок, по которому барабанит разошедшийся дождь, и сжимает губы, снова смотря на ангела. – Это очень срочно и важно. – Это из-за Хичоля? – он щурится, стараясь вывести мужчину на чистую воду, а тот в свою очередь покрывается мурашками. – О чём вы говорили? – Тебе угрожает опасность, – наклонившись, Итук утыкается лбом в лоб младшего и смотрит ему в глаза, говоря совсем тихо, – парочка сумасшедших демонов охотится на тебя, и нам с Хичолем и твоим Хранителем надо каким-то чудом найти из всего этого выход. В те дни, что меня не будет, за тобой присмотрит Чонмо, ты помнишь его? – Угу. – Ёнун, – он делает паузу, чтобы завесить интригу, и пальцами непроизвольно сильнее стискивает колено мальчишки под коконом крыльев, – ты… уверен в своих чувствах? Уверен, что я – не просто увлечение или эксперимент? – Ты же слышишь каждую мою мысль, – улыбается Канин, – сделай выводы сам. Надавив рукой на затылок ангела, юноша прижимается к его губам в поверхностном поцелуе, и зажмуривается, ожидая реакции старшего. Казалось бы, смысл нервничать, ведь это не первый поцелуй, да и в первый раз он как-то не особо переживал о последствиях, когда поцеловал ангела в спортзале. А сейчас будто… неловкость. Зачем Чонсу спросил? Если он ответил тогда, и проявил инициативу в Рождество, неожиданно прилетев аж к нему домой, то почему сейчас столь нерешителен? Для его характера это просто несвойственно. – Ты совсем меня не знаешь, – отстранившись всего на пару сантиметров, шепчет Итук в губы парня, – я не такой смелый, как ты думаешь. – Знаю. Слабости есть у каждого. Даже у ангелов, – Ёнун снова тянется за поцелуем, но Чонсу, легонько укусив его за нижнюю губу, не даётся. – Я убийца, Канин-а. На моём счету почти сто убитых душ. – Знаю. Сложные дела бывают у каждого служащего полиции, взять хотя бы наш прошлый год, ты ведь убил тех людей в "Золотом Драконе". – Я убивал демонов. И продолжаю это делать. – Мне всё равно, – мальчишка шепчет, едва-едва цепляя губами губы старшего, и улыбается, поглаживая короткие волосы на затылке пальцами. – У меня нет чувств, я ничего не чувствую к другим людям и неспособен любить. – Врёшь. – Дома меня ждёт семья. Жена. Дети. Всего на секунду Ёнун застывает, немного отклоняется назад, смотря в глаза ангела, пытаясь понять, врёт он или же говорит правду, и выбирает, как реагировать. Для него семья всегда была чем-то из ряда святого и неприкасаемого, но он никак не ожидал, что у Чонсу… есть жена и дети. Впрочем, чего ещё можно было ожидать от трёхсот пятидесятилетнего ангела? Что он в свои триста пятьдесят будет девственником? Ну ладно, если не девственником, то просто трёхсот пятидесятилетним мужчиной и без семьи? С одной стороны, это коробит и воротит душу – он занят, занят женщиной, и связан с детьми, что куда ценнее обычного брака. А с другой… раз там у него семья – какого ж дьявола он делает на Земле? Почему он бросил их и спустился? – Плевать, – неожиданно для себя говорит Канин, – они дома. А ты здесь. Не желая больше вести бесед, он притягивает ангела к себе и жадно целует, сдавливая пальцами его шею, кладёт ладонь левой руки на его щёку, мельком отмечая её гладкость, и хочет немного повернуться, но старший мгновенно напрягает руку, лежащую на его колене, не позволяя шевельнуться. Чонсу отвечает лишь спустя пару секунд, будто бы нехотя, или сомневаясь. Он приоткрывает рот, впуская язык юноши, переползает левой рукой с его пояса на шею, правой скользит от колена к бедру, и прижимает мальчишку к себе покрепче, плотнее заворачивая в кокон собственных крыльев. До чего приятно. Стук дождя по стеклу, свежий ветерок, ласкающий кожу, влажность, смешавшиеся с озоном запахи цветов и сырой земли, и окутывающий с головой, самый яркий аромат переспелых подгнивших яблок. "Даже его губы имеют вкус яблока", – думает Ёнун, и по неосторожности прикусывает чужой язык, тут же получая тихий стон возмущения. В отместку Итук игриво покусывает губы младшего, поглаживает его бедро и шею, зарывается в короткие волосы на макушке, крепко сжимая их в кулак, всё больше пушится, и посмеивается, когда Ёнун судорожно выдыхает, почувствовав твёрдость под слоем брюк и пледа. Лампа справа от кресла громко хлопает и из торшера со звоном высыпается стекло, заставляя парней оторваться друг от друга и резко обернуться. Лопнула лампочка. – Кажется, твой Хранитель всё же не хочет мне тебя уступать, – смеётся ангел, восстанавливая с помощью чар разбитую лампу, и смотрит на покрасневшего донсена, – ревнует. – С чего ты взял? – Ну, мне нет резона лампочки в собственных торшерах бить, и это был совсем не скачок энергии. А твой Хранитель слишком ревнив, чтобы просто так позволить тебе целоваться с другим ангелом, – будто специально, назло Александру, Чонсу снова, в этот раз сам, притягивает юношу к себе и нежно целует, слыша его довольные мысли. – Хён, – отстраняясь, с улыбкой шепчет Ёнун, – я останусь у тебя? – Само собой! Только спать будем отдельно, – он замолкает, и следом отвечает на обиженно-удивлённое выражение лица младшего, – не спорь, мы оба не готовы, и не надо меня провоцировать. Канин в ответ согласно кивает и поджимает губы. Ангел прав. Сейчас, лишь от поцелуя с мужчиной, который ему симпатичен, он испытал возбуждение, а если они будут спать вместе, в одной кровати, то он точно не удержится и попробует пристать, хоть бы просто из интереса. Конечно, для него всё ещё странны… чувства к своему полу, к мужчине, к сущности… Но в жилах играет кровь и сильный интерес узнать – как это, встречаться с таким? – Пойдём, нужно расстилаться и ложиться. Завтра на работу. И только попробуй не встать, уеду без тебя и ждать не буду, а штраф за опоздание у нас тридцать пять* тысяч. – Да, босс! – смеётся Ёнун, отталкивая крылья ангела, спрыгивая с его колен и уносясь в спальню, не дожидаясь засмеявшегося в ответ Чонсу. *Тридцать пять тысяч вон (35.000 won) – по нынешнему курсу 1920 р. (тысяча девятьсот двадцать рублей).