Солнце почти не грело

Говорят, время — лучший лекарь. Вот только Шерлок не чувствовал себя больным. То, что пустило в него свои корни еще очень давно (когда? он и сам не смог бы назвать даже приблизительной даты), можно было воспринять как дефект, как слабость, как-то, за что стоит на себя злиться, но уж точно не как болезнь. Говорят, время рано или поздно способно стереть из памяти все, что угодно. В таком контексте хуже времени — только вечность. Постоянно перекраивающая твою память вечность. Шерлок не хуже времени мог справиться с процессом «стирания» ненужных и нежелательных файлов из своей памяти. Только — досадная неудача — файлы из папки «Джон» удаляться не желали. Вот ни один. Знаете, как бывает: пробуешь удалить, но постоянно вылетает системное сообщение «Файл уже используется. Операция не может быть завершена, поскольку этот файл открыт в…». Так и здесь. Казалось, все файлы Джона Шерлок непроизвольно держал открытыми… нет, нельзя сказать, что они были навязчивы или преследовали его постоянно, просто этот раздел памяти был ему не подконтролен. А времени было все равно. Время просто шло. Шерлок поступил в университет, в котором учился абы как, зато где легально, а где банальным шантажом (ну, или можно еще, конечно, и без разрешения проскользнуть), получил доступ во все лаборатории и архивы. Здесь можно было забыть о времени. Здесь даже можно было почти забыть о Джоне. Шерлок не любил задумываться о будущем (поэтапное планирование экспериментов не в счет), но неожиданно обрисовавшийся круг общения «не с теми людьми», несомненно, давал пищу для размышлений. Боже сохрани в данном случае сказать «круг друзей», но склад ума какого-нибудь торговца марихуаной в грязном переулке почему-то занимал Шерлока куда больше, чем внутренний мир примерной девочки-сокурсницы, попытавшейся как-то втолковать ему, почему нельзя в ответ на замечание профессора рассказывать ему (да и все остальным, получается, тоже) о его бурных выходных, студентке-любовнице или детских комплексах. Сокурсница, кстати, тоже узнала тогда о себе много нового. В общем, преподаватели большей частью его боялись, студенты — сторонились. Хотя находились, конечно, и такие, которых привлекал взбалмошный характер, острый ум и яркая внешность в стиле байронических гениев. Впрочем, эти последние обычно огребали достаточно колкостей, чтобы, немного пообожав своего героя на расстоянии, перейти в группу, собственно, сторонящихся. Шерлок, к вящему неудовольствию родителей, дома бывал редко. Братья периодически звонили или писали. Сам Шерлок не звонил и не писал им практически никогда. Он знал о них и так слишком много из того, что нужно знать о людях, находящихся столь далеко. Хотя в пространственном отношении это самое «далеко» касалось только Майкрофта, который вечно был в разъездах, Джон же находился просто непозволительно близко — в пределах Лондона, где проходил интернатуру. И был далеко, настолько далеко, что не возникало даже мысли заявиться как-нибудь к нему на выходные. Недолгие и почти случайные встречи в родительском доме — дело совсем другое. Джон знал. И это меняло все. И делало все похожим на шахматную партию, завершившуюся обоюдным патом. Даже Шерлок не мог здесь наплевать на законы общества и мораль, а уж столь высоко ценивший их Джон… в общем, пат, как и было сказано. Так или иначе, но в один прекрасный день они оба приехали в родительский дом с намерением погостить там как минимум месяц. Как так получилось? Очень просто, ответили бы супруги Холмс. Среднему можно надавить на уже и так изрядно ноющую совесть, высказав слезное предположение, что он совсем забыл о родителях. Младшему же можно пообещать просто оставить его в покое в дальнейшем (поразительно, но на это Шерлок еще велся… или хотел вестись?). В общем, наконец, по прошествии лет им пришлось увидеться не в спешке, не в положении «между», а снова быть рядом в родительском доме. Так, будто они все еще были семьей. И снова эти робкие объятия, и тут же — отведенный взгляд. Джон помнил. Почему Джон помнил? Шерлок отказывался строить догадки. Родители были рады, Джон, несмотря на повисшую между ними недосказанность, был рад, а Шерлок… к своему удивлению, Шерлок был рад тоже. О себе рассказывать не хотелось, зато за семейным ужином он с удовольствием слушал Джона. Нет, не прислушивался, конечно: родителям всегда говорят разную банальщину, на которую внимания можно не обращать, зато можно было просто слушать. Слушать его голос и вглядываться в его лицо. Конечно, он изменился. Но не так, чтоб очень. Совсем немного. Даже циником не стал, как подавляющее большинство врачей. Пожалуй, из Джона правда получится хороший хирург. — А ты, дорогой? — мама, похоже, все же решила вытянуть из Шерлока пару слов. — Почему бы тебе не рассказать о своей учебе? — У Джона неплохо получается рассказывать, — Шерлок убрал салфетку и встал. — Отложим мое выступление, мм? — Но… — Я вещи не все разобрал. Это было почти правдой. На самом деле, те реторты и пробирки он не собирался доставать в первый день, но, если подумать — почему бы и нет, особенно если это правдоподобная причина, чтобы избежать вопросов. Вопросов не последовало ни на следующий день, ни после. Вот в чем нельзя было отказать родителям, так это в сверхлиберальности — они никогда не умели и не хотели давить. Но ведь был еще и брат. Брат, который не мог не говорить с Шерлоком, несмотря на выросшую в тот далекий вечер стену между ними. Впрочем, в этот раз Шерлок пришел в его комнату сам. Пусть по прошествии трех недель, но сам. Просто понял, что, так толком и не поговорив с Джоном за весь месяц, потом будет кусать локти. Хотя, если честно, он считал, что локти будет кусать в любом случае. — Ты не спишь? — Ты все равно уже вошел, — смешок. — Но нет, не сплю. И даже пока не собираюсь. Просто свет не стал включать. Щелкнула настольная лампа и высветила фигуру брата, сидевшего на неразобранной кровати. — Ты почти не меняешься, — заявил Шерлок, становясь напротив. — Это плохо или хорошо? — Это никак. Это странно и все. — Эм… ну… ты тоже послезавтра уезжаешь? Шерлок лишь фыркнул. Зачем спрашивать о том, что уже и так известно? — Как зовут твою очередную подружку? — Я… что?! — Твой психологический портрет не очень складывается, — младший Холмс достал сигареты и зажигалку. — Понимаешь, с одной стороны, человек, вроде такой вот весь правильный, должен стремиться к стабильности, а ты… я сбился на Кэсси. — Кэрри вообще-то. Не знал, что ты куришь. — Редко. Не важно. Значит, ты сам осознаешь, что они — лишь что-то кратковременное. О, я уверен, ты делаешь все, чтобы они не рыдали, но тебя все равно мучает совесть — он затянулся. — Так почему же? — Боже, Шерлок, не лезь мне в голову, — Джон обессилено упал на подушку. — Люди — не роботы. Они разные. И не всегда могут объяснить, что у них происходит и почему. — Вот как? — Так. Ты-то можешь, я уверен. — Могу, — он пожал плечами. — Все можно объяснить. То есть… почти все… Пауза затянулась. Наконец Джон решил перевести разговор в более нейтральное русло. — Ты так и не сказал, что собираешься делать после учебы. — Да, не сказал. — Шерлок. — Ох, далось тебе… — он выбросил окурок в открытое окно, отчего Джон досадливо поморщился. — Я буду детективом, ясно? — Ты? В полиции?! Брат смеялся, но было вовсе не обидно. Наоборот, оттого, что он был так близко, и оттого, что он смеялся, невозможное и запретное начинало казаться возможным. Было хорошо, уютно, но вот только совсем не спокойно. — Пф! — взять себя в руки. — Джон, поосторожнее, идиотов в хирурги не берут. Надо же, в полиции! — Эм… то есть… частным? — Уже ближе. — Ладно, — когда обсуждались простые вещи, Джон всегда расслаблялся. Сейчас опять расскажет что-нибудь о своих пациентах, ну, или спросит про университет. Но Джон для Шерлока, может быть, во многом и был столь ценен, что некоторые его ходы младший Холмс просчитать не мог. — А вот ты очень изменился. И даже голос чуть другой. Тише, мягче, теплее. Или это воображение разыгралось? Шерлок сглотнул. — Я знаю. — Еще бы, — Джон встал. — Ты же все знаешь. Он был тонком домашнем свитере, на который мама смотрела почти плотоядно: ее бы воля — свитер бы уже покоился на дне какого-нибудь мусорного контейнера. А вот Джон питал к нему прямо-таки иррациональную слабость. А еще у него были чуть взъерошенные волосы и запах красного вина, сохранившийся после ужина. Джон вздохнул и положил Шерлоку руку на плечо. Почти как раньше. — Младший, — шепнул он, качая головой. — Ох, Господи, все кувырком. — И это тоже, — сказал Шерлок. — Тоже знаю. И прижался губами к его руке. Он привык рисковать, но сейчас это был не просто риск, это было одновременно и преступление и ожидание приговора. Просто больше было нельзя… нельзя что? Да все сразу: носить это в себе, как шпион носит во рту капсулу с ядом, которую каждую минуту можно раскусить по чистой случайности, почти ощущать эту стену между ними и даже не сметь стукнуть по ней кулаком, отказывать себе в том, чтобы просто нырнуть с головой в реку, кромки которой даже не касался раньше. У Джона теплая, чуть шершавая кожа. В этот раз Шерлок не закроет глаза, нет, ни за что. Пальцы на плече чуть сжались, когда Шерлок оторвался от его руки. Глаза Джона казались огромными и будто светились. Но ведь так не бывает. Или это Шерлок так по-особенному начал сходить с ума? Джон застыл, губы его слегка шевельнулись. И тогда Шерлок подался вперед и поцеловал его. По-настоящему. Прижался губами к губам и обхватил за плечи, так, что если бы Джон и захотел его оттолкнуть, то не смог бы. И когда Шерлок почувствовал, как под его губами губы Джона приоткрылись, приглашая, разрешая, подпуская еще ближе, мир взорвался осколками…