Все тропы сходятся на вершине

С того дня Ангелу, который обычно никогда не запоминал свои сны, почти каждую ночь снится что-то мрачное. Необязательно огонь или эта чертова сумасшедшая, но всегда что-то такое, отчего его утром до мурашек пробирает. Непонятное тревожное чувство теперь преследует Уоррена постоянно. Сегодня ночью ему снится какая-то противная морщинистая старуха, которая ухмыляется ему желтозубым ртом и больно тычет указательным пальцем в ребра. Она шипит ему в лицо с издевкой: - Ну, что же ты? Конец Света же хотел, да? Так вот он тебе, бери, пользуйся! Чего рожу-то кривишь? Ангелу мерзко от одного только голоса дряхлой гадкой карги, но проснуться он никак не может и приходится ее терпеть, собрав всю свою волю в кулак. Бабка вертится вокруг него, как шустрая мышь, и продолжает тыкать пальцем ему то в спину, то в живот, то в бока. - Ты ж хотел, чтобы они все сдохли, а? Чего задний ход даешь? Уоррен рычит, замахиваясь на вредную старуху своей здоровенной рукой, и с силой шлепает ее ладонью по неприятному лицу. Старая стерва, на самое больное надавить решила? Она неожиданно охает, отворачивая покрасневшее лицо от раздраженного юноши, и потирает щеку иссохшейся ладонью. Через мгновение на Ангела смотрит прекрасная полуобнаженная Псайлок, растягивающая полные бордовые губы в ядовитой улыбке. Ее Уоррен не ударит – Всадница держит в руке длинный хлыст, светящийся неоновым огнем. - Что, мальчик,- говорит она насмешливо, заходя ему за спину,- Испугался? Уже перехотел умирать? Ангел разъяренно сжимает кулаки, но никак не может сдвинуться с места, когда Псайлок снова появляется перед его лицом. Она недобро смеется, щуря карие глаза и обнажая ровные белые зубы, и через секунду ударяет Уоррена сильной рукой наотмашь как будто в отместку. Его голова болезненно дергается, Ангел волком смотрит на бывшую союзницу, а та все ядовито скалится, снова возвращаясь ему за спину. - Никчемный, ничтожный…- озлобленно шепчет она, но обрывок фразы Уоррен не слышит – тот тонет в собственном крике, когда хлыст Псайлок рассекает ему спину. Он снова просыпается весь в поту на самом краю постели, запутавшись в сбившейся простыне. Со сдавленным рыком Ангел бьет по кровати кулаком, сжимая зубы, и глухо стонет, утыкаясь лицом в горячую подушку. Ему чудится запах тлеющей плоти. Гори оно все в Аду. Гори оно все в Аду, и эта бешеная Джин тоже. С трудом вставая с кровати, Уоррен тащится в душ, включая холодную воду на полную. Заснуть ему уже вряд ли удастся, зато под ледяными струями становится легче. Он помнит эту невыносимую, ни с чем несравнимую пытку, от которой до сих пор отдает фантомной болью то у основания крыльев, то на лице. Ангел может похвастаться целой кучей болевых ощущений, которую он испытал на собственной шкуре, но ТАКОЕ… Даже когда этот чертов Вагнер сжег ему крыло проводами под высоким напряжением, Уоррену не было так дьявольски плохо. И эта боль будет, несомненно, напоминать ему о себе еще очень долго, как и эти поганые сны, он знает. Поэтому одна только мысль о Джин Грей одновременно страшит и выводит его из себя. Да, он хотел Апокалипсис. Ему было нужно «очищение» земли от этих сукиных детей, которые заставили его считать себя фриком, уродом, принудив маленького Уоррена подпиливать растущие крылья, когда он был ребенком. Все они справедливо заслуживают смерти, Эн Сабах Нур был прав. Слабые, никчемные люди, которые стоят ниже мутантов на целую ступень эволюции, должны подчиняться, уж точно не руководить. А Джин Грей хотела не этого. Ей было вообще плевать, кто кого лучше, и она просто жгла все, что было перед ее глазами, без разбору. Это не очищение. Это тотальный геноцид. Бессмысленное уничтожение всего живого на планете. Уоррен вспоминает вечно взволнованное лицо этой нездорово бледной телепатки и подставляет лицо под холодные струи. Эта занудливая хорошая девочка, от которой за милю добротой и самоотверженностью разит? Что могло настолько снести ей башню, чтобы она превратилась вот в то инфернальное чудовище с глазами-безднами? Своего красавчика Скотта с какой-то бабой не поделила? Парень молча закручивает кран обратно, сглатывая комок в горле, и уже чувствует, как глотку саднит. На самом деле, ему ведь глубоко пофиг на причину, по которой рыжая ведьма окончательно слетит с катушек, но в одном он уверен точно: ей не место в школе. Хотя, в общем-то, для такой даже на всей планете места не найдется. Швыряя насквозь мокрое полотенце на пол, Уоррен идет сушить продрогшие крылья в комнату. Что же до самой Джин, то ее неделя проходит удивительно спокойно (как, впрочем, проходили все ее недели до дня Х). Она ходит на терапию к мистеру Маккою и на сеансы медитации с Профессором, постепенно избавляясь от своих опасений. И ведь, что кажется ей самым удивительным, кошмары посещают ее все реже и реже, а видение горящего города и вовсе не появляется после ее последней встречи с Ангелом. Выходит, Профессор был прав? Может, то, что она видела, на самом деле было ее реакцией на мощный раздражитель? Ведь и видение о победе Эн Сабах Нура было всего лишь возможным вариантом развития событий, а не предначертанием, которое невозможно изменить. В конце концов, Джин не провидица. Ее страхи, за редким исключением, зачастую не имеют ничего общего с действительностью. Одной проблемой в ее жизни становится меньше, но остается Уоррен, мысли о котором не покидают Джин ни на день. Без встреч с ним ей действительно спокойнее, только для ее совести это совсем не аргумент. Что будет с Ангелом, когда его крылья окончательно отрастут? Почему она ставит свое спокойствие выше его сохранности? В то же время Джин соглашается с Профессором: нельзя изменить того, кто этого не хочет. Ее максимум – незаметно подтолкнуть парня к правильному решению. Но как? Как можно проделать такое с упертым и глубоко убежденным в своей правоте Уорреном? Джин вся истерзалась и так ничего и не придумала. А когда ее терпение иссякло, она просто незаметно утащила новую бутыль с лекарством прямо из-под носа Хэнка и ринулась в комнату к бунтарю в надежде, что по дороге что-нибудь сообразит. Не сообразила, конечно. Просто постучалась, как всегда, приоткрыла дверь и молча зашла, опустив пузатый сосуд на комод. Лицо Уоррена, еще секунду назад пребывавшего в полном покое, немедленно исказилось в очередной гримасе ярости, но именно к этому Джин была давно готова. Стоически перенеся несколько бранных слов в свою сторону, она указала на бутыль и совершенно спокойно, будто ей это совсем не было интересно, сказала: - Это новый раствор. Пожалуйста, не разлей. Ее светлые серые глаза не выражали ни заинтересованности, ни тем паче угрозы, но Ангелу хватило одного только ее присутствия рядом, чтобы его объяло страхом за считанные секунды. И это тяжелое чувство тяготело над ним так, что даже блокирующая чужие мысли и ощущения Джин прочувствовала его сполна. Мурашки по коже, холодок по спине, кровь, приливающая к голове. Вот она – та же реакция, что и у детей школе. Те же напуганные глаза и желание защищаться, сделай Джин еще пару шагов по направлению к нему. Хотя реакция Уоррена на нее все-таки значительно хуже, чем у простых школьников – его уже почти знобит, а только было зажившие ладони снова сжимаются в кулаки. - Катись отсюда ко всем чертям,- шипит он ей сквозь зубы и пронзает таким взглядом, что мог бы даже испепелить. Теперь это не простое упрямство. Уоррен ненавидит не всех и вся – он ненавидит ее, Джин, больше чего бы то ни было. Ненавидит и боится до смерти, и ей с этим ничего не сделать. Потому что он такой же, как они все. За всей этой показной агрессией, несоблюдением любых правил, якобы неустрашимостью перед смертью и всем-всем-всем, что Ангел так старался показать другим и оттолкнуть этим от себя, скрывался самый обычный человек, который, как и они, просто боялся ее. Ей понадобилась всего секунда, чтобы разжать пальцы на бутыли. - Да пошел ты,- сказала Джин, и спустя мгновение ее рыжие волосы пламенем взметнулись за закрывающейся дверью.