The truth is out there

Дорога во тьму — это не знание, а путешествие. И моё путешествие началось именно этим утром. Я мало, что помню из событий того дня, однако знаю, что тот день, казалось, длился неестественно долго и закончился кромешной темнотой обморока. Я спала беспокойно. Всю ночь меня преследовало тревожное видение, которое я мучительно пыталась прогнать, ненадолго открывая глаза, чтобы всмотреться в расплывчатые широкие черные полосы темноты или прислушаться к голосам, которые едва доносились до меня. Но огромное поле, залитое бесконечным потоком прозрачного осеннего ливня, почти осязаемое безмолвие вокруг и простирающиеся надо мной ряды тяжелых грозовых туч, не отпускали меня до самого рассвета. Когда утром я вновь открыла глаза, моя голова была абсолютно пуста, словно дождь из сновидения смыл из моей памяти всю пыль и грязь, накопившуюся за прошедшие дни, а внутри меня горело бесконечное чувство свободы. Свободы от всего, даже от времени. Это чувство не давило или угнетало разум своей безграничностью, оно наоборот властно возвышалось над ним, добираясь до сокровенных тайн сознания, выдавливая из него всё напускное и ложное. Аккуратно приподнявшись на подушке, я с пугливой осторожностью осмотрела комнату, в которой царила утренняя безгласная тишина, и веяло холодом. Шторы, опущенные на высокие окна, создавали лёгкий полумрак, скрывая бледное лучистое солнце, а постель рядом оказалась пуста. Нет, я не ждала каких-либо объяснений или особого отношения после случившегося, потому что, в любом случае, произошедшее не было продиктовано любовью. Однако мне хотелось дать определение тем чувствам, которые я испытала, когда плавилась и извивалась под Майкрофтом Холмсом. Но было трудно подобрать подходящие слова. «Какая ирония, — твердил мне мой разум, — хотя бы потому, что я совершенно не подходила Майкрофту Холмсу. Ни ему, ни кому-либо до него». Для всех, как выяснялось позже, я оставалась существом инородным, противоположным им по натуре, беспокойным и неугомонным, но лишенным и капли жизнерадостности и беспечности, которые присущи большинству женщин. Мне не нравилась публичность и шумные компании, не в моём характере рассказывать о себе, вопреки этому я люблю свою работу, потому что охотно слушаю чужие истории внимательно и невраждебно. Большинство моих статей написаны в тишине и уединении. Именно в этой обстановке я отдавалась внутреннему созерцанию увиденных образов и рассказанных историй, прислушивалась к внутреннему голосу и своему любопытству. И никогда, исключая работу, я не проявляла интерес к происходящему вокруг, больше отвлекаясь на мысли у себя в голове. Видимо поэтому мои отношения изживали себя быстро и заканчивались тихо, словно догорающий костер в наступившей ночи. Никто не кричал и не спорил, не останавливал и не просил остаться. Просто уходили, закрывая дверь. И только однажды прозвучала фраза, которая испустила дух моей надежде на счастье, пропитала её гнилью и грязью, лишая каких-либо отношений до этой ночи: «Мне был совершенно не интересен твой внутренний мир, Хелен, однако здоровье поправлять с тобой было приятно». В тот момент судьба посмеялась надо мной, окунув с головой в холодные воды отчаянья. Однако вместе с этим я переступила очередной порог жизни, за которым научилась видеть в этих словах не моё оскорбление, скользнувшее по сердцу, словно лезвие по венам, а всего лишь проявление страха, облаченного в грубость, от того, что человек не получил от меня желаемого проявления чувств. Люди не хотят быть грубыми — это их печаль напоминает о себе. Покачав головой, отгоняя холод, я упала на подушку, закрыв лицо руками. От нахлынувших воспоминаний и пережитых испытаний чувство неуверенности и растерянности опустилось на меня, как сырой туман из сна. Моё сердце судорожно забилось, голова запылала, уши наполнил шум, а проснувшаяся внутри энергия заставила искать избавления от подбирающегося ко мне иррационального страха от давным — давно поглотившего меня одиночества. Пока я вставала и одевалась, я всё же пыталась ответить себе на вопрос, чем была продиктована прошедшая ночь? Поверить в неё, как и в то, что эта была ночь без любви, не составляло особого труда, и, все же не было в этой ночи странной прихоти, продиктованной лишь примитивным, грубым удовольствием, убогим развлечением, сексом ради секса. Я могла поклясться, хотя до конца не верила в это, что сегодня мы оба, так или иначе, сильно потрепанные жизнью, используя своеобразную попытку доверия и грубоватую нежность, пытались проникнуть сквозь намертво присохшие к нам оболочки отстраненности, чтобы коснуться чувствительной точки где-то там, где должно было быть сердце. Смею ли я надеяться, что, увидев теперь Майкрофта, на меня не обрушится горькое осознание вновь поверженной веры, пустого обмана? Захлопнув за собой дверь спальни, я очутилась в уже знакомом коридоре, который, оказывается, проходил через весь первый этаж, но, прерываясь холлом, заканчивался во втором крыле дома. Именно там, за холлом, находился кабинет Майкрофта Холмса, и именно туда я направилась, в надежде увидеть и поговорить с ним. Я тихо шла вперед, а сердце стучало о ребра с такой бешеной скоростью, словно впереди меня ждал обрыв, а за ним — пропасть, в которой я непременно окажусь и, достигнув дна её, разобьюсь об острые камни. Сквозь окна в холле в дом начали наведываться в гости тусклые лучи утреннего солнца, что не предвещало солнечного дня, несмотря на начало весны. Шаг, другой, десять… «Господи, как страшно», — прошептала я, прикусывая губу для того, чтобы хоть как-то успокоиться и дрожащей рукой открыла дверь. Майкрофт был здесь. Он лежал в кресле с закрытыми глазами, слегка откинувшись назад, но даже спящим производил спокойное, грозное впечатление, которое невольно заставляло восхищаться им и грандиозностью его знаний. Могла ли я полюбить его? Возможно, но в тот момент я не позволяла себе подобной мысли. Я осторожно подошла к нему и попыталась привлечь к себе внимание. — Мистер Холмс, — сказала я вполголоса. Моё сердце продолжало тревожно биться, как будто здесь мне угрожала какая-нибудь опасность, но мне пришлось подойти ближе. Я даже осмелилась прикоснуться к его плечу, чтобы разбудить. — Майкрофт? — вновь попыталась я. Он открыл глаза и минуты две смотрел перед собой. На его властном лице было написано свирепое торжество и нетерпение. Он повернул ко мне голову, и его губ коснулась легкая, едва заметная улыбка. — Я заметил тебя, как только ты вошла, — заговорил он. Его голос звучал тихо и слегка хрипловато, — сядь напротив, — попросил он, добавив после небольшой паузы, — пожалуйста. Исполнив его просьбу, я села, но если бы знала, что через несколько минут по рубцовой ткани моей жизни пойдет трещина, которая разделит её на «до» и «после», я, вероятно, никогда бы не пожелала участвовать в этом разговоре. — Я распорядился принести тебе завтрак сюда, — флегматично заметил Майкрофт, указывая на поднос, стоящий на столе, — было бы не вежливо морить тебя голодом, — он замолчал. Мои руки дрожали, когда под его пристальным взглядом, я попыталась налить себе кофе и невольно пролила половину чашки, когда все же справилась с задачей. Кофе был горячий и немного горчил. От этого, вопреки своей воле, я непроизвольно вздрогнула. — И куда же мы так спешим? — спросил Холмс, заставив поднять на него глаза. Его лицо было бледным и безжизненным и казалось потусторонним. Что-то в его взгляде заставило моё сердце сжаться от мрачного предчувствия, но я не решалась дать ответ, — я надеялся, — продолжил он, — что у нас впереди достаточно времени для размеренного приёма пищи. Что-то не нравится? — Нет. Я всего лишь обожглась. — Удивительно, не правда ли, но даже в таких мелочах людям нужна осторожность. Дьявольское спокойствие Майкрофта сбивало с толку. Простой разговор и такие же вопросы пугали, но у меня не хватало духа спросить прямо, к чему такая вынужденная любезность. Он ждал ответа, но я молчала. Он, последовав моему примеру, налил себе кофе, а я молчала. Мне показалось, что в эти минуты на меня снова хлынул поток забытых воспоминаний о прошлом, и я захлебнулась ими прежде, чем смогла задать волновавший меня вопрос: — Майкрофт, что происходит? — когда я спросила, он судорожно сжал ручку чашки, которую держал, аккуратно поставил её на блюдце и, внезапно поднявшись с кресла, медленно отошел к окну. — А что происходит? — рассеянно спросил он, стоя ко мне спиной. — Я не умею говорить глупости, и, по моим наблюдениям, ты тоже этого не умеешь. Верно? — Хотелось бы верить, — сказала я, пожав плечами. — И до недавнего времени был уверен, что никогда не допущу никакой глупости, однако все же допустил, — он говорил медленно, и, казалось, не мог пошевелиться. Требовал ли он от меня ответа? Слышал ли этот ответ? Но сейчас молчание расходилось от него словно круги по луже, каскадами спускалось на пол кабинета, сковывало, воздух становился гуще, тяжелее, начинал давить. Мои лёгкие запросили пощады. Была у Майкрофта Холмса такая способность замораживать всё вокруг. И мне бы бежать от этого холода, но меня манила эта бушующая сила, которая смешивала жизнь со смертью, добро со злом, отрицающая саму себя и от того несокрушимая. — Почти каждоуе моё утро, — тем временем продолжил Майкрофт, — за исключением проведенных в клубе, начинается здесь. Что поделаешь, — он тяжело вздохнул, — если у работы, которую я выполняю, не бывает перерыва. Тебе ведь не хуже меня известно, что через мои руки проходит множество документов из разных источников, которые требуют внимания? — Странно, конечно, — призналась я, — но мне до сих пор неизвестно, как правильно называется твоя должность, Майкрофт, однако, из своих собственных наблюдений могу сказать, что твоя персона куда более влиятельна, чем может показаться на первый взгляд. — Верно, — согласился он, — в правительственных кругах мой ум котируется очень высоко. Я живое хранилище множества фактов, которые в той или иной степени могут помочь разным министерствам Англии решать возникающие вопросы. Я их консультирую, — Майкрофт усмехнулся. — Знаешь, если бы я, как и мой брат выбрал карьеру детектива, мы были бы равны по возможным успехам или я мог бы переплюнуть его. Видимо поэтому я согласился помочь инспектору Лестрейду. Помнишь? — Да, — односложно ответила я. «Боже, сколько еще времени он будет стоять ко мне спиной? — спрашивала себя я, но терпеливо ждала». — Я решаю все вопросы, буквально все, — он потряс головой, — семья, политика и так далее и так далее и так далее. — Майкрофт, я не понимаю… — Да, да сейчас, — он замолчал. Небольшой старый сад за окном перед домом на несколько минут завладел его вниманием. Моё сердце сжалось болью, глядя на эту слишком прямую спину. — Несколько месяцев тому назад, — наконец сказал Майкрофт, проводя рукой по лбу, — в Англию приехала женщина, которая привлекла моё внимание. — Политика? — уточнила я. — Нет. Семья. — Шерлок? — Безусловно. К сожалению Шерлока нет, — он опять вдохнул. Я понимала его отчаянье. Потерю близкого невозможно прочесть или описать словами, её можно только почувствовать, — но его слава осталась и привлекает многих. Поэтому мне было необходимо убедиться, в том, что та, которая приехала за его славой не наделает глупостей. — Убедился? — Не могу сказать. — Может быть, я смогу тебе в чем-то помочь? — начала я, но он меня прервал. — В течение всего этого времени, имея, казалось бы, исчерпывающую у себя информацию о ней, я шел на невероятные жертвы, чтобы поддерживать с ней отношения, вопреки моим убеждениям самому не вмешиваться туда, где работу могут сделать другие. Если хочешь точнее, я за ней всего лишь присматривал и в тайне надеялся, что все завершиться благополучно. Однако не вышло, и я только сейчас понимаю, как жестоко ошибся, — он замолчал, а когда пришел в себя добавил, — во всем. Состояние, в котором находился Майкрофт Холмс меня пугало. Казалось, тронь его, и мозаика распадется на миллион осколков, являя миру другого человека, казалось, что пройдет еще минута, и он сойдет с ума. Я поднялась и сделала шаг вперед. Страх, сковавший меня всего секунду назад, отступил, дав место другим чувствам. Мне захотелось подойти и успокоить, но, тихо прозвучавший голос Майкрофта лишил меня такой возможности. — Сядь и дослушай. Тут осталось совсем чуть-чуть, — он обернулся. Глаза горели свирепым огнём. — Хорошо, Майкрофт, я сяду, но ты пугаешь меня. — Сейчас охотно верю, — он улыбнулся, однако черты его лица оставались совершенно неподвижными.- А как на счет всего остального? — Я никогда не лгала тебе, — эти слова вырвались у меня невольно, сердце сжало холодом. — Правда? Давай проверим, — сказал он, — Да ладно, тебе — усмехнулся он, — я всего лишь буду задавать тебе вопросы, которые не требую развернутых ответов. — Майкрофт, — но он не слушал меня. — Ты родилась восьмого сентября тысяча девятьсот восемьдесят второго года? — Да, — комок подступил к горлу, на глаза навернулись слезы, он же смотрел равнодушно, продолжая пытку. — В семье Алана и Айрен Бернадетт Мориарти, имевших к тому времени сына Джеймса трех лет от роду? Наступила тишина. Она повисла в воздухе полосами бледно- голубого мерцания, которые способны были резать и колоть любой, не понравившийся ей звук. Я тяжело вздохнула, ужас пробежал по натянутым нервам, но, смирившись с последствиями, ответила, ничего не тая: — Очевидно, теперь бессмысленно что-то отрицать. Позвольте представиться, мистер Холмс, Хелен Мориарти единственная дочь мистера и миссис Мориарти, младшая сестра Джеймса, гения преступного мира. — Замечательно, — выдохнул он, — чета Мориарти вместо одной моей головной боли произвела на свет две. Сердце пропустило удар. Я смотрела на Майкрофта, высоко подняв голову и сжав кулаки. Спина и плечи были выпрямлены. — Что с Вами, мисс Мориарти? — поинтересовался мистер Холмс, — Вы бледны, как привидение. — Мои родители, — пришлось до крови прокусить губу, чтобы не закричать. Я не закричу, нет. — Не смейте оскорблять их. — Согласен, — он кивнул, — мне впору их пожалеть, потому что у достойных родителей получились не слишком достойные дети. Первый — преступник, вторая — лгунья. — И это говорит мне человек, у которого брат наркоман. — Верно, — согласился он, — у каждого из нас, если хорошо поискать, всегда найдется скелет в шкафу, но пристрастия Шерлока лечатся или, в его случае, контролируются, а ото лжи нет лекарства, потому что это патологическая склонность. — Это ложь была во благо. — Во благо чего, позвольте спросить? — Майкрофт был спокоен, ужасно терпелив, — эгоистичный поступок, Вы не находите? — та уверенность, с которой были сказаны эти слова заставила меня содрогнуться. Комок подступил к горлу, на глаза выступили слезы. Слезы разочарования и досады. В один миг острые осколки некогда разбитой вдребезги жизни вновь впились в моё сердце. Это была настоящая пытка. Ужасные минуты внутренней борьбы, которые были скрыты бесшумным спокойствием. Складывалось впечатление, что в каждом моем поступке эгоизма было больше, чем здравого смысла. Иначе, чем можно объяснить тот факт, что я постоянно страдаю, а каждая попытка заканчивается провалом. Я судорожно вздохнула, пытаясь справиться с подступающей ко мне паникой. Но, как бы ни были взбудоражены мои мысли подобным заявлением в тот момент, я осознала, что во мне не осталось сил, для каких — либо споров, вызовов или оскорблений. Мне просто захотелось тишины. — Видимо я прав, — сказал он, после долгого молчания, — думаю, на этом следует поставить точку, — нервно отряхнув невидимые пылинки с серебристого пиджака, он вернулся к столу и устало опустился в кресло. — Что ж мне с Вами делать, мисс Мориарти? — слегка качнув головой, Холмс посмотрел на меня пристальным взглядом, но я отвела глаза. — Почему-то мне кажется, что Вы уже давно решили эту проблему, сэр, — безразлично ответила я, стараясь принять спокойный уверенный вид. У меня не было ни малейшего желания разговаривать с ним, а любая попытка что-либо доказать казалась бесполезной тратой времени. — Какое счастье, что Вы так же проницательны, как и некая мисс Фрей, — облегченно вздохнув, Майкрофт улыбнулся, — поэтому не будем тянуть с Вашим приговором, — я ничуть не испугалась его слов, просто ждала окончания разговора и возможности оказаться как можно дальше от него. — Сегодня, не позже, чем через два часа, Вы сядете на борт частного самолета и покинете Англию. — И куда Вы меня ссылаете? — спросила я, когда в дверь кабинета тихо, но настойчиво постучали. — Входите, мистер Граф, — отвлёкшись, сказал Майкрофт, приглашая посетителя. — Я всего лишь отправляю Вас в Париж, мисс Мориарти, — ответил он мне, — а это Ваш конвой, — я обернулась, чтобы рассмотреть человека, стоящего у меня за спиной. — Филипп Граф, — продолжал Холмс, любезно согласился доставить Вас в аэропорт Хитроу. Филипп стоял неподвижно около двери, ожидая дальнейшего развития событий, но, несмотря на его спокойствие, сдержанность и уверенность, он производил отталкивающее впечатление. Он был холоден, как айсберг, мрачен и слегка угрюм. «Бог ты мой! — подумала я, рассматривая его, — что за люди работают на Майкрофта Холмса». А вслух заметила: — Это не выглядит страшной расправой над эгоистичной женщиной, которая посмела Вас обмануть. — Вы совершенно правы, мисс Мориарти, — согласился Майкрофт, — пока Вы отдыхали после вчерашнего происшествия, — он остановился, сделав паузу, но я молчала, внимательно слушая, — я взял на себя смелость и написал два письма. Не догадываетесь кто адресат? Горячая волна раздражения поднялась во мне, когда я поняла, кому Майкрофт Холмс отправил эти письма. — У Вас нет ничего святого, мистер Холмс, — сказала я, поднимаясь с кресла, — мне Вас искренне жаль. — А мне Вас нет, — ответил он, — Вы одинокий человек, Хелен, и с любыми трудностями, как бы ни были они тяжелы, справитесь сами. И еще, — добавил Холмс, — прощу прощение, за моё вчерашнее поведение. Это было ошибкой. Я предпочла промолчать и вскоре покинула дом Майкрофта Холмса. Есть боль куда более страшнее физической. Она постепенно вгрызается в твоё тело и душу, становится частью тебя, выпивая твои жизненные силы. Она превращает твою, некогда играющую красками жизнь в жалкое подобие существования. Боль, которая заставляет тебя прятать от окружающих истинные чувства и эмоции, которые ты испытываешь. Боль, способная сделать немым рвущийся из горла крик безграничного отчаянья, которая заставляет задыхаться от ощущения абсолютной ненужности окружающим тебя людям. Но при этом, испытывая каждый день на прочность, учит терпения и стойкости.

***

Часы пробыли полдень, когда Майкрофт Холмс, отложив незаконченные дела в сторону, все же покинул свой кабинет. Он был более чем доволен собой, потому что сдержал данное себе слово и поломал судьбу человека, непохожего на многих. Наконец-то Хелен Фрей стала для него идентична многим судьбам, которыми он с легкостью управлял. Хелен Мориарти была сплошным обманом и бесполезным существом, которому он не позволил стать паразитом в его собственной жизни. Однако, все же, как бы Майкрофт старался об этом не думать, его не покидала мысль, что всё могло сложиться по — другому, потому что для него — Майкрофта Холмса, Хелен Мориарти была женщиной, ради которой он… «Что? — спросил себя Майкрофт и ответ не заставил себя ждать, — мог совершить многие поступки, как плохие, так и хорошие, однако испугался довериться». Он тяжело вздохнул. Долгие телефонные гудки заставляли нервничать. Страх царапал грудную клетку, стремился добраться до холодного сердца и расколоть пополам. — Слушаю, мистер Холмс, — раздался наконец-то флегматичный голос на том конце провода. — Филипп, — Холмс говорил быстро, не давая себе времени передумать, — Вы летите в Париж. — С какой целью? — Хелен Мориарти. — Мог бы и не спрашивать, — сказал Фил и закашлялся, скрывая смех, — будут особые распоряжения? — Нет, — ответил Майкрофт. — Однако с Вами она будет целее, а я спокойнее. — Надеюсь, Вы знаете, что делаете, мистер Холмс, — ответил Граф и прервал разговор. Майкрофт Холмс не знал, но он только что принял решение, о котором впоследствии может пожалеть.