The truth is out there

Свет очередного нового дня неторопливо и хладнокровно заливал парящую над миром ночь. Он никуда не спешил, медленно освещал долины, горные хребты, преодолевал моря, накатывался волною на берег, бежал по равнинам, гостил в городах и сёлах, оседал на крышах домов, а сырой ноябрьский воздух до сих пор хранил в себе напряжение и пережитое потрясение первых дней осени. Дни проходили один за другим, хотя, спросили Филиппа, сколько их минуло, он не сумел бы дать точного ответа, а царившее вокруг Хелен безмолвие и тишина были такими густыми, что, казалось, их можно было потрогать. Они были особыми, зловещими. Раненная, с дырами и рваными краями, душа Хелен не желала продолжать жить и размахивала образовавшимся вокруг неё вакуумом, как боевым знаменьем, стремясь привлечь к себе Смерть. Впрочем, в этом молчаливом саду, где даже ветерок был редкостью, мелькнула тень Смерти, но сейчас этому желанию не суждено было сбыться. Филипп кипел от ярости. Его тревога возрастала, он становился всё более и более раздражительным. Каждый день он мерил шагами больничные коридоры и палату Хелен в надежде и страхе, что она придет в себя, но неумолимая, как ледник, но гораздо более холодная реальность только усиливали бурлящий внутри него гнев. Люди не способны изменять ход истории, так же как и птицы — небо. Всё, что они могут это, воспользовавшись моментом, если это будет возможно, и оставить свой отпечаток узора, но сейчас Филипп отчаянно желал не только издали наблюдать за ускользающей жизнью молодой женщины, но и сделать всё возможное, чтобы удержать её в этом истерзанном теле. Он даже был не против параллельного мира, в который она может перебраться через маленькое отверстие в перегородке между «здесь» и «там», где не действуют законы физики, где поднявшееся вверх не обязательно упадет, где время может бежать по кругу или может течь в обратном направлении и двигаться сначала. Где по-другому видишь грозный и могущественный мир, из которого прибыл: иногда он может трястись, как огромный студень либо может выглядеть совершенно миниатюрно. Лишь бы Хелен открыла глаза. Эта мысль была самой желанной и очень соблазнительной, но время шло, становилось безвременьем, а Хелен не желала возвращаться. И с гнетущим чувством покорности судьбе Филипп, если не сдался, то проникся уверенностью, что его желанию так и не суждено сбыться. Он был настолько взвинчен и одержим состоянием Хелен, чувствовал, что все его нервы напряжены в ожидании новых неприятностей, что практически не слышал увещеваний доктора Сорель, который пытался убедить его в том, что сейчас тревоги большей частью порождены длительной умственной и физической усталостью. Сорель утверждал, что даже самая сильная и крепкая нервная система, которой, несомненно, обладал Граф, была способна на истощение благодаря череде бессонных ночей и бесконечно монотонных дней, а также ненормальности всего происходящего. Тяжёлый груз ожидания, беспорядок и путанность мыслей, слабость, которую Граф непрерывно испытывал однажды подкосят Филиппа и придавят к земле, если он не заставит себя отдыхать. Но Фил был непреклонен. Он был совершенно серым от усталости, начал действовать абсолютно механически, лишая себя всяческих раздумий. Он запрещал себе проявление любых эмоций, когда прикасался как будто к мертвому телу Хелен, не ощущая в нем каких-либо признаков жизни, потому что это всё больше внушало Филиппу чувство неизбежной опасности и неопределенности, от которых было трудно избавиться. Ему приходилось прилагать много усилий, чтобы одолеть свербящие мысли, беспокойство, походящее на панику в предчувствии грядущей катастрофы. — Филипп, Вам необходимо отдохнуть, — не оставляя попыток, уговаривал доктор Сорель Графа рассматривая его с выражением неиссякаемого снисходительного терпения, — это, — протянув Филиппу маленькую бутылочку без наклейки с темно- зеленой жидкостью, сказал он, — сделанный в Баварии ликер, благодаря которому Вы спокойно уснёте. — Вам это позволено? — Филипп улыбнулся, но улыбка вышла слишком мрачной. Сорель пожал плечами. — В Вашем случае, позволено. Я не хочу наблюдать, за тем, как Вы, почувствовав, что больше не в силах стоять на ногах, начнёте передвигаться, хватаясь за ближайшую опору, чтобы не упасть, — доктор сделал паузу. — Это древний рецепт монахов бенедиктинского монастыря, который делают специально для восстановления сил. Одной бутылочке вполне хватит для Вас. Да и вкус не так уж и плох. — Я и не собирался спорить, — тяжело вздохнув, согласился Филипп, принимая бутылочку. Он продолжал улыбаться, но тягостные раздумья, которые вновь охватили его, были так сильны, что ощущались физически, словно ледяной ветер пролетал по коридорам больницы, — а можно, — начал Граф, но, не справившись с нервной дрожью, замолчал. Его недавнее потрясение, наконец, сменилось ощущение чрезмерной уязвимости. — Конечно, — догадавшись о просьбе, согласился доктор Сорель, — спокойного сна, Филипп. Единственное, чего желал Граф, перед тем, как выпить пахнущий травами ликер, это то, что все ужасы прошедших дней не навалятся на него с новой силой, как только он закроет глаза. Стояло холодное зимнее утро, когда Филипп вновь открыл глаза. Густой туман, поднимающийся от реки, делал Париж похожим на Лондон. Несмотря на лёгкую головную боль и болезненную чувствительность во всем теле при каждом движении Граф чувствовал себя таким свежим и отдохнувшим, каким не был со дня подписания договора с Майкрофтом Холмсом. Напиток, содержащийся в маленькой бутылочке, состав которого был известен только монахам монастыря, оказал на него волшебное действие. И сейчас Филиппу хотелось только верить и продолжать бороться. Паника, которая терзала его сердце уже некоторое время, отступила. Однако тихий стук в дверь, прозвучавший громко и резко на фоне утренней безмятежности, заставил сердце Филиппа вновь замереть в груди, кровь застыть в жилах, но он постарался сохранить внешнее спокойствие. В дверях, появился доктор Сорель. Выражение его лица было спокойным, в глазах мелькало мрачное удовольствие. Он окинул Филиппа оценивающим взглядом и произнёс: — Она пришла в себя, — для Графа эта фраза стала пламенным знаком препинания, тлеющим угольком запятая или огромное двоеточие в продолжающейся истории. — Это не сон? — спросил он голосом негромким, сверкающим острыми алмазными гранями. На его лице появилось некое подобие улыбки. Она одобряла и вместе с тем внушала угрозу тому, кто мог его обмануть. — Вы меня расстраиваете, молодой человек, — нарушая повисшую тишину ожидания, тяжело вздохнув, отозвался Сорель, — хватит придаваться мрачным мыслям… Но Филипп уже не слушал. Голос доктора растворился в лабиринте коридоров и пролётов ступенек, по которым бежал Граф к палате Хелен. Он взлетел по пролётам на одном дыхании, слушал завывающий вихрь ветра, его пронзительный вопль, который бешено метался от стены к стене в пустых коридорах, пока не оказался перед нужной дверью. Палата Хелен была окутана мутным утренним светом. Он просачивался сквозь небольшие окна, а его мрачные синие и серые краски, смешиваясь в сверкающую бронзовую реку, отбрасывали неприятное свечение, которое не столько разгоняло пустоту и одиночество, царившие здесь, сколько подчеркивало их. Разглядывая эту картину Фил, почувствовал, что его воля и сила духа стали вновь иссякать, как вода, вытекающая через сито. Время вдруг превратилось в патоку. И он, сам того не желая, осел на пол, вжимаясь спиной в стену. Тусклый ужас уводил, неумолимо затягивал, расступался перед Филиппом, чтобы поглотить его в черноту столь далекую и глубокую, по сравнению с которой даже черный цвет казался серым, что Граф непроизвольно вскрикнул и очнулся. Справившись с увиденным кошмаром и собрав все оставшиеся силы, он, наконец-то, поднялся на ноги и в который раз оказал рядом со знакомой больничной кроватью. Хелен находилась в странном расположении духа. Она смотрела в пустоту с выражением такой муки, такого страдания, что Фил вздрогнул. Потом она перевела затуманенный агонией и страхом взгляд на Графа и на секунду улыбка замерла на её губах. Однако это была широкая, безумная и абсолютно лишенная юмора гримаса. Филипп рассматривал это выражение непозволительно долго, а потом словно очнувшись, вздохнул, сделал паузу и начал говорить спокойным голосом, который, однако, через пару фраз стал накаляться от нетерпения. Когда Графа полностью захватил поток чувств, его речь стала совершенно непонятной, а в требовательном крике, который он даже не заметил, но от которого даже воздух начал дрожать и искриться, слышалась неистребимая шотландская картавость. Его мысли находились в таком беспорядке, его трясло от нервного холода, он чувствовал, что уже не в силах переносить напряжение, что сразу не заметил, как на пороге палаты появилось несколько санитаров. Словно выполняя заурядное, лишенное всякой привлекательности задание, они схватили Филиппа по руки и потащили к выходу. Их хватка была достаточно крепкой, чтобы исключить всякую мысль о побеге. Последнее, что видел Граф перед тем, как его мягко, но настойчиво вытолкнули из палаты, это появившееся на лице Хелен отсутствующее выражение. Потом она со всей силы выгнулась дугой, вжимаясь головой в подушку, словно, замерший на одно долгое мгновение крик Филиппа, впился в неё осколком. Пальцы сцепились в кулаки, а из горла вырвался звук, исполненный беспредельного ужаса. Суета больничного коридора, в котором оставили Графа приходить в себя под присмотром доктора Сореля, являла собой один из видов разумного движения, от которого он в течение некоторого времени был отлучен. И была бодрящей, о чём ему не забыли напомнить, не прерывая терпеливого монолога. — Филипп, Филипп, — качая головой, медленно говорил Сорель, тщательно подбирая слова. Если бы не это Граф оказался бы не в состоянии понимать его, так как в ушах стоял непрерывный гул, похожий на морской прибой, — не заставляйте меня принимать крайние меры, — он улыбнулся своей мрачной улыбкой, наводившей на мысль о серьёзности сказанных слов. — У моей подопечной появился шанс, а Вы… — он замолчал, — у нас, в данный момент времени, нет ключа от выхода из тупика, в котором оказалась Хелен и, пока, мы не в силах что-нибудь изменить. Правильно? — в этом вопросе скрывался какой-то подтекст, вызывающий у Филиппа тревогу, но в его мыслях была такая неразбериха, что он не мог уловить её причину и просто кивнул, соглашаясь. — Тогда не вижу смысла паниковать. Фил, послушай, — заговорщическим тоном начал Сорель, слегка сжимая плечо Графа, — чтобы сейчас с Хелен не происходило, ей нужен друг. И, если честно, я счастлив, что этим другом можешь стать ты, а не её покровитель. — Покровитель? — Филипп нахмурился. — Мистер Холмс, — подсказал Сорель. — Как я могу стать ей другом, если не меньше, чем он, даже больше, виноват в её состоянии? Сорель вздохнул. — Мистер Граф, поверьте мне, как специалисту, потому что я точно знаю, этой мысли предстоит звучать в Вашем сознании, по меньшей мере, несколько лет, возможно, десятилетий. И даже после этого Вы от нее не избавитесь. Вы буквально будете уставать от неё. Однако мне кажется, то, что я Вам предлагаю, может помочь Вам вернуться к нормальной жизни, — от этих слов Филу не стало теплее, но, по крайней мере, эти слова нарисовали ему один из возможных путей решения проблемы. — Попробуйте так поступить, а я обещаю Вам, что приложу все усилия, чтобы помочь и Вам и ей. — А мистер Холмс? — уточнил Филипп голосом колким и тяжелым. — Филипп, — усмехнулся Сорель, — это врачебная тайна. Однако если он пожелает здесь появиться еще раз, он обязательно получит мои рекомендации. Это я Вам тоже обещаю. И, всё-таки, здесь находитесь Вы, а не он. Они еще говорили, когда день начал клониться к вечеру, а на небе появились первые отблески заката. Его свет резанул по глазам, окрашивая окружающую их обстановку в новые краски. Они говорили даже, когда вокруг них рассыпалась мягкая, бесконечная ночь, в которой мирно сияли слегка туманные, морозные звезды, разбросанные по черному бархату неба, словно мелкие бриллианты. И решили поставить многоточие в разговоре, когда в воздухе, пронизанном лучами только что взошедшего солнца, разогнавшего черный туман ночи, начали плясать мелкие пылинки. — Прощу прощение, доктор Сорель, — протягивая на прощание руку, сказал Филипп, — я отнял у Вас уйму личного времени. — Мой дорогой друг, — по-отечески сообщил Сорель, — проблемы решаются не за один сеанс психотерапии. И это всего лишь моя работа, а я привык выполнять её превосходно. И если Вас это утешит, то за Ваши сеансы оплачиваете не Вы. — А кто? — нахмурился Граф. — Ваш нынешний работодатель, — Андре улыбнулся, — а теперь прошу меня извинить. Скоро обход. Высокая, худая фигура Андре Сореля растворилась в тусклом утреннем свете, и Филиппу на одно мгновение показалось, что этого долгого разговора вовсе не было, а он, всего лишь, подчиняется Судьбе или Року, которые вместе или по отдельности свели его с Хелен Мориарти.