Viam supervadet vadens (Дорогу осилит идущий)

      У Легиона алые одежды. Хочется сказать «цвета крови», да только кровь почти никогда не бывает красной. Бурая, бордовая, почти черная – Маниусу довелось насмотреться на целую жизнь вперед. До того хватило, что иногда хочется стянуть жесткие кожаные перчатки, и тереть руки в пропитанной радиацией воде, пока кожа не пойдет пятнами - только бы смыть с ладоней невидимые глазу кровавые кляксы. Сложно, ох как сложно иметь прошлое убийцы поневоле, когда у тебя нежданно-негаданно проснулась совесть. Будь Курьер еще чуточку принципиальнее – глядишь, и вовсе пулю себе в лоб запустил бы еще раньше, чем это сделал Бенни.       Нет, одежды Легиона скорее цвета заката, опускающегося на пустыню. Закаты Маниус не любит, хоть те и манят красотой: вырвавшись из цепких лап Легиона, хочется жить больше, дольше, ярче... Пробус проживает каждую минуту свободы жадно, как последнюю. А закат – это агония, смерть дня. Сравнение обретает все больший смысл и жуткую иронию.       Маниус не любит спать - ему слишком часто снятся кошмары: небо, затянутое красным, алые флаги, багряная форма солдат, шагающих по улицам Фрисайда, черно-бордовые лужи на потрескавшемся асфальте. Ему снятся погасающие один за другим огни Стрипа, смерть чудесного вертепа в жестоком пламени, и червонные отблески на стенах.       Иногда в этих снах - разбитые в кровь лица друзей, тех, кто шел с ним бок о бок, несмотря на окрашенное алым прошлое Курьера, кровавые пятна на их раскуроченных пулей висках. Он видит красные молнии, пляшущие в разбитых очках Аркейда, видит пустые улицы порочного города Вегаса, видит - и кричит. Пытается разломать голыми руками рабские ошейники, но они покрываются шипами, протыкают ладони - Маниус просыпается в холодном поту. Ему кажется, что поступь Легиона звучит совсем рядом, и нужно хватать оружие, бежать, бежать, бежать... Паника уходит не сразу, о нет. Иногда ее даже приходится заливать алкоголем в компании Кэсс - не слишком часто, к счастью.       Но бывает - после кошмаров Маниус просыпается с каменным лицом, и часами бродит вокруг лагеря. Такое случается, когда ему снятся голоса, рваные команды, вбитые в голову с детства - и во сне Маниус не может, просто не в состоянии сопротивляться приказам. Он видит злые, волчьи глаза легионеров, у которых отобрали в жизни все, кроме оружия в руках, и знает - в зеркале увидит то же самое. Куклу, созданную для войны, идеального солдата, опустошенного мертвеца с промытыми мозгами.       - Уж лучше умереть, лучше - рабом, нет, пожалуйста, нет. - Монотонно шепчет Курьер, пока не просыпается. Потом - бродит меж спящих друзей, скрипя зубами: сложись события чуть иначе - он мог бы убить любого из них. Убить - и даже не задуматься о том, кем они были. Он мог бы шагать, чеканя шаг, среди других солдат, нести с собой кусочек последнего заката, как стяг.       Маниус любит Вегас с первой же минуты, всем сердцем, любит этот яркий город порока и свободы, как новообретенный дом. Любит людей Стрипа и Фрисайда - таких разных, таких настоящих, с их пороками и достоинствами: вороватых, азартных, щедрых, хитрых, бескорыстных и глупых... Любит за то, что каждый из них - уникален и свободен, каждый - новая история, новая жизнь. Допустить, чтоб Цезарь ступил на эти пыльные улицы своими погаными ногами, чтоб подрезал всех по своей мерке, чтоб нацепил на каждого поводки?       Нет. Нет, нет, нет, ни за что.       Милосерднее просто взорвать к чертям весь этот город - но о таком варианте Маниус, ясное дело, молчит. Разве что Бун, пожалуй, смог бы разглядеть в этом - милосердие.       Нет, пока у них полно иных возможностей, и Курьеру ясно одно - Цезаря в Вегас он не пустит. Затянутое кровавым - почти черным - закатом небо снится ему все чаще: люди в рабских ошейниках, мир, в котором ни у кого нет выбора, ни у кого нет права, в котором люди - одинаковые куклы заигравшегося тирана. Маниус не хочет такого мира, боится его, как огня.       Одежды Легиона алого цвета - оттенка заката в пустыне, когда дуют песчаные ветры и настает время умирать. Но Вегас, как и до войны - город, который никогда не спит, город, над которым горят огни даже самой темной ночью. Маниус закрывает глаза, и на обратной стороне век видит силуэты ярких вывесок Стрипа - вот что будет его путеводной звездой в очередном кошмаре.       Алый цвет все еще снится Маниусу, и все еще пугает, но однажды - он точно это знает - однажды длань Цезаря не будет нависать над Мохаве дамокловым мечом. Уж Курьер приложит к этому все старания - хотя бы для того, чтоб больше не видеть кошмаров, окрашенных во все оттенки красного