The Magicians

Психиатрическая лечебница это далеко не то место, где каждый поблескивает глазами, счастливо улыбается и демонстрирует розовые щечки (если это не маниакальная фаза, конечно), но даже среди удивительно безликих серых полузомби, которые неспешно снуют по здешним коридорам, Джулия Уикер выглядит особенно измученной и потерянной. Ее бледное, изможденное лицо постоянно искажено гримасой какого-то тщательно скрываемого страдания — сколько бы таблеток ей не выдала медсестра, они не способны заглушить внутреннюю боль. Бонни никогда не была равнодушной к окружающим: вся ее жизнь это сплошное неравнодушие и его обычно печальные последствия, чего уж скрывать. Именно пресловутое неравнодушие и привело ее в лечебницу — заточение было хоть и добровольным, но вынужденным, и не могло не угнетать. Возможно, принимай Бонни именно те таблетки, которые ей прописал доктор, она бы и не заметила Джулию, поскольку была бы погружена в то состояние на грани транса, в котором пребывали прочие пациенты, но мисс Беннет находилась в особом положении. Энзо позаботился о том, чтобы у каждого члена медперсонала были хорошенько промыты мозги насчет лекарств, положенных Бонни. Она получала лишь одни таблетки — те самые, которые Сент-Джон раздобыл ей в Арсенале. Таблетки, которые заглушали ее магию. Лечебница была для Бонни убежищем, тогда как для Джулии — реальной попыткой спастись от чего-то, что ее мучило. Вот только попытка казалась абсолютно безуспешной — Бонни стоило лишь однажды обратить внимание на похожую на призрак Уикер, а в дальнейшем это выходило уже абсолютно непроизвольно: находить девушку взглядом в общей гостиной, в столовой, по пути в уборную или на терапию, и отмечать, что Джулия осунулась еще больше, и что взгляд ее потускнел еще больше… Может, это был такой извращенный способ скоротать время и заполнить то ощущение пустоты и одиночества, которое разрасталось у Бонни внутри все больше с каждым новым днем, проведенном в клинике — наблюдая за Джулией, фактически подглядывая за ней, Бонни в какой-то степени представляла себя подругой девушки. Порой даже разыгрывала в голове целые сценки: как она заговорит с Уикер, как выведет ее на откровенность, как сможет хоть немного облегчить ее страдания. Зачем ей это было нужно? То самое неравнодушие, оно самое. Черта характера, которую все в Бонни любили (и не гнушались пользоваться ею в своих интересах), и которую она сама давно уже считала своим самым главным минусом. Но как из песни не выкинешь слов, так и не изменишь самую свою суть — Бонни Беннет была такой, какой задумал ее кто-то свыше: ни больше, ни меньше. Джулия Уикер подошла к ней сама — может быть, Бонни слишком долго раскачивалась, обдумывая, как бы сделать это более тактично, или же она слишком явно пялилась… Но факт оставался фактом — знакомство состоялось. — Ты слишком нормальная для этого места. Что ты забыла здесь? Взгляд у Уикер был пронзительный и проницательный настолько, что Бонни, которая уверовала было в то, будто после всего ею пережитого, смутить ее ничто не сможет, невольно смутилась и отвела глаза в сторону, пожимая плечами: — Даже не знаю. Я просто… — Повернутая? — услужливо подсказала ей Джулия и ее такой безвольный обычно рот преобразился, она усмехнулась так живо, так насмешливо, что у Беннет появилась твердая уверенность: эта девушка прежде была действительно яркой, остроумной, целеустремленной. До того, как что-то в ней надломилось. Что-то, что притягивало Бонни невидимым магнитом: позже она поймет, что именно это было, и найдет это логичным. — Нет, из нас двоих если кто и повернутый, то это я, — продолжила тем временем Джулия. — Я здесь даже не по своей воле. Мои родители такие заботливые — их попросту не волнуют такие мелочи, как мое мнение, если речь идет о моем здоровье. Особенно — о психологическом. Я ведь всегда была их гордостью… А теперь вот превратилась в нечто вроде безобразного расплывшегося кофейного пятна на белоснежной скатерти.Они меня стыдятся. А мне все равно. И это, по их мнению, только еще раз доказывает то, что я повернутая. — Ты не похожа на повернутую, — возразила Бонни, позволив себе легкую улыбку. Она не была уверена, правильно ли эту улыбку расценит Уикер — быть может, сочтет за насмешку. Но Джулия лишь вопросительно приподняла бровь, как бы предлагая собеседнице продолжить. — Мне ты скорее кажешься… Поврежденной. Не-цельной, — осторожно завершила Беннет. Джулия молчала несколько мгновений, задумчиво глядя на Бонни, а затем проговорила с затаенной, но явно слышащейся болью: — Увы, проблема куда как более глобальна, чем просто помутнение рассудка. Я потеряла целый мир — или это он потерял меня? Тебе знакомо ощущение того, что ты потерялась, а кто-то где-то занял твое место и стер все упоминания о тебе, будто ты — карандашный набросок, который сочли неудачным?.. — Более чем, — горько хмыкнула Бонни, вспоминая свое заточение во временной ловушке, предназначенной для Кая Паркера. — Но это невозможно вылечить. — А еще от этого невозможно убежать или спрятаться, — проницательно прибавила Уикер, и Бонни вновь стало неловко под ее невозможным взглядом. Джулия словно видела ее насквозь. — Ты ведь именно этим здесь занимаешься, Бонни Беннет, да? Прячешься. От кого-то, кто хочет причинить тебе зло, или использовать тебя… Но на самом деле ты скорее прячешься от себя самой. От того, кем ты являешься. — Как ты… — начала было Бонни, ощущая, как холодеют кончики пальцев, и как накатывает ощущение тревожной безысходности. — Я чувствую огонь в тебе, — просто сказала Джулия. — Чувствую магию, которую ты так стремишься заглушить. Знаешь, почему? Потому что я здесь тоже из-за нее, из-за магии. Только ты от своей отрекаешься добровольно, а мою у меня забрали, не спрашивая. Зрачки Джулии похожи на черные дыры — они такие мнящие, жуткие, такие большие, что, кажется, могут поглотить все ее бледное лицо, всю ее сущность, а затем и Бонни тоже. Все внезапно становится таким простым и понятным, что Бонни берет Джулию за руку и крепко стискивает ее пальцы — чтобы Уикер поняла, прочувствовала… Впрочем, ведь Уикер первой разгадала ее — Бонни понятия не имела, как именно: наверное, это и есть магия, в одном из множества своих проявлений. Или это особая сила Джулии — безошибочно угадывать свое племя даже сквозь барьеры. — Не важно, как именно, — Джулия словно угадывает ее мысли, и ответила вслух. — Важно, что ни одна из нас больше не будет одинока. Бонни и радостно, и страшно одновременно — кажется, у нее снова появилась подруга, кажется, тяжкий груз одиночества больше не будет давить ей на плечи. Кажется, ее извечное стремление о ком-то заботиться снова будет удовлетворено. Но, в то же время, она подспудно чувствует, что на простых откровениях Джулия остановится не захочет — она двинется дальше. Туда, где прячется магия, которую Бонни так тщательно в себе заглушает. Хорошо это или плохо, и чем это закончится — пока неизвестно. Да и имеет ли это сейчас хоть какое-то значение? Иногда так приятно просто насладится ощущением родственной души рядом, не задумываясь о том, что ждет там, впереди. Именно это Бонни и делает — а она нечасто себе позволяет подобную роскошь.