* * *
Бросив горсть земли на крышку гроба, я оглядела проклятое коуквортское кладбище, где в этот августовский день, нынче теплый, на одного живого стало меньше, и пошла прочь. Теперь я осталась одна. Оказывается, для того, чтобы околдовать разум, вовсе не нужна волшебная палочка. Как жаль, что я слишком поздно об этом узнала, как и поняла то, что так тщательно скрывала моя мать. До меня дошло не сразу, и в тот день, когда дома случилась трагедия, я металась будто сумасшедшая в бессильных попытках хоть что-то предпринять. Я вообще не способна была ясно мыслить, и к приезду полиции и скорой, которых я все-таки вызвала, несмотря на страх министерского наказания, держала в рукаве палочку матери, готовая применить Империо в любой момент. Как бы это стыдно и дерьмово ни звучало, но иначе и не скажешь — к моему везению, никто из них не усомнился, что нетрезвый человек, особенно с репутацией отца, может упасть и разбить себе голову без посторонней помощи, а посмотрев на мое, близкое к нервному срыву, состояние, никто не стал допытываться о том, что произошло, тщательней, чем того требовал протокол. Осознание пришло уже много позже, когда, оставшись одна в пустом доме, я избавилась от крови в гостиной, легла в кровать и поняла, что не могу уснуть. Ночь за ночью я, боясь закрыть глаза и увидеть его застывшее в вечном шоке лицо, сидела перед камином, думая только об одном: я убила своего отца, и ничего нельзя сделать, это не-об-ра-ти-мо. Я косилась на свою палочку, едва удерживаясь от соблазна швырнуть ее в огонь и останавливаемая только лишь осознанием того, что без нее я вряд ли выживу. Почему все так получилось? Почему, вместо того чтобы разобраться, подумать еще хоть пару мгновений, я сразу схватилась за нее? Ведь была же догадка... Поняв, что я не могу больше жить здесь, я решила принять предложение Люциуса о знакомстве с неким таинственным влиятельным магом, собирающим сторонников, — мне было уже все равно, с кем быть, только бы не наедине со своими мыслями. Осенью семьдесят восьмого я заперла дом на ключ, чтобы не возвращаться сюда три долгих года, решив, что пока перебьюсь в съемных комнатах и еще не зная, что именно из-за этого решения спустя три драккловых года мне будет суждено чужими руками отнять жизнь еще одного дорогого человека.Жуткое лето 78-го
24 мая 2016 г. в 07:21
Бросив горсть земли на крышку гроба, я обвела взглядом пустынное коуквортское кладбище, где из живых присутствовали лишь я, отец, пастор да два могильщика, что откровенно скучали, опершись на лопаты, и ждали, когда же мы все наконец уберемся.
Ее имя и годы жизни выбили на сером камне, таком же сером, какой была ее жизнь. За что это ей? Почему? Она была достойна гораздо лучшего, моя мама, но не захотела ничего менять. Слишком гордая, чтобы признать, что ошиблась?
Я обернулась, взглянув на отца. А быть может, не ошибка это вовсе, а любовь? Отец, хоть и немолод был, но, как я знала, считался красивым. Их с матерью сложно было назвать счастливой парой, отец был жестким, временами деспотичным, они всегда громко ругались и спорили. Мама, неужели я даже в этом на тебя похожа? Неужели наше невезение — это семейное?
Одна, вторая, третья капля упала на макушку — дождь грозился разойтись, и я поспешила домой, чтобы не пришлось тайком варить перечное. Отец плелся за мной, на пару шагов позади, а вскоре и вовсе отстал, свернув на соседнюю улицу, где расположен местный паб — жалкая забегаловка. Останавливать его я не стала, даже мать в последние годы не пыталась, а я — не мать.
Дойти до дома, пока не разразился ливень, я не успела, да и не хотелось мне торопиться — все вокруг казалось неважным, сделанным будто из грязного картона. Запоздало пришла идиотская мысль, что если я сейчас разревусь, то этого даже никто не заметит, все равно я вся промокла до нитки. Вот только плакать не хотелось тоже, я уже наплакалась за те два дня, что прошли с маминой смерти, и сейчас чувствовала себя просто пустой, словно треснутая чашка, в которую щедро набиралась грязная дождевая вода.
После свежей прохлады улицы дом встретил затхлостью и запахом пыли, от которого никуда не скрыться. Стянув мешковатый свитер, мокрый насквозь, я поплелась вверх по лестнице, на ходу расстегивая платье и радуясь тому, что дома, кроме меня, никого нет. По пути в свою комнату я остановилась у родительской спальни, той, где последние полтора месяца умирала мама, а я за ней ухаживала, пытаясь облегчить страдания.
Отец был, казалось, даже неподдельно рад моему возвращению из школы и тут же переселился в гостиную, на узкий диван, оставив мне заботы о больной. Не сказать, чтобы я особенно возражала — было понятно, что маме остались считанные недели, и мне хотелось успеть побыть с ней, успеть проститься.
Я обошла небольшую, но уютную комнатку, остановившись около шкафа с покосившейся дверцей, и, помедлив немного, заглянула в него, ощутив тягучий запах маминых духов, которыми она так редко пользовалась. Я помнила его с детства, любила, пока была маленькой, разглядывать наряды, которые мама принесла с собой из магического мира, — эти платья были такими красивыми, что я не могла дождаться того дня, когда вырасту, чтобы носить точь-в-точь такие же.
Сейчас из них уцелело всего одно, надежно запрятанное в глубине бельевой полки, и я, не удержавшись, скинула сырое колючее платье и надела его, самое красивое из всех, ощущая, как ткань пахнет мамой, и хороший сатин приятно ласкает кожу, уставшую от кусачей шерсти.
Добавив за уши пару капель маминых духов, ароматом которых мгновенно наполнился дом, я спустилась вниз, гонимая чувством голода. Проходя мимо зеркала, я подумала, что заметь меня сегодня кто-нибудь в таком виде, то осудил бы немедленно, и мне даже на пару секунд стало не по себе от этой мысли, но я прогнала ее прочь. Наплевать на всех этих идиотских магглов, и уж точно на то, кто из них что подумает! Каждый справляется с горем как может, и лучше уж так, чем напиваться сейчас где-нибудь до беспамятства, как отец. Собрав волосы в пучок и заколов их палочкой, я отправилась на кухню.
Я не помнила, как пришел отец, и уж точно не помнила, как очутилась на разложенном диване — засыпала-то я в кресле у камина, а проснулась от настойчивых прикосновений незнакомых горячих рук.
— Эйлин... — прозвучал над ухом низкий отцовский голос, пока его рука хозяйничала под лифом платья.
Резкий неприятный запах виски ударил мне в нос, мгновенно выводя из ступора получше нашатыря, и уже в следующую секунду я, встрепенувшись, очутилась по другую сторону софы.
— Пап... Пап! Ты чего?! Это же я! — в испуге взвизгнула я, пытаясь достучаться до него.
Отец, будто не слыша ничего или не желая слышать, надвигался, а меня охватила паника. Не зная, что еще делать, я выхватила из прически палочку и оглушила его непривычно сильным Cтупефаем, настолько сильным, что отец, пролетев через полкомнаты, крепко ударился головой о каминную кладку.
— Сев?.. — в его глазах мелькнуло узнавание, сменившееся ужасом понимания, прежде чем он потерял сознание и затих, не двигаясь.
Я долго сидела, сжавшись в комок, и не сводила с него глаз, а он все не шевелился, раскинувшись в странной позе. Я почувствовала, как меня замутило от страха, но, переборов его, я нерешительно подобралась к отцу поближе и аккуратно потрогала его затылок, ощутив под пальцами вязкую, уже начавшуюся сворачиваться кровь.
Отказываясь верить в то, что наделала, я перемазанными в крови пальцами поискала пульс и с ужасом поняла, что не чувствую его.