T h e O r i g i n a l s

Голубая радужка ее глаз окаймлена красным, словно алой лентой безумия. Хейли всегда знала, что в Хоуп от человека ничтожно мало — лишь внешняя оболочка, эдакий костюм сначала маленькой девочки, а затем девушки. Костюм рос и растягивался, содержимое же оставалось прежним. Непостижимым. Жутким. Хейли ощущала это еще в ту пору, когда вынашивала дочь под собственным сердцем. Вынашивала под собственным сердцем кромешную тьму, ищущую и жаждущую, вынашивала в собственной утробе всеобъемлющий голод и обжигающий холод. Алая лента вокруг радужки- это знак. Клеймо монстра. Хоуп — на треть оборотень, на треть — вампир, и на треть — ведьма. Хоуп — хладнокровное чудовище Франкенштейна, носящее костюм ее дочери. Хоуп — все, чего Хейли когда-либо боялась в детстве и в зрелом возрасте, Хоуп — олицетворение всех страхов этого мира и даже мира потустороннего. Она убивает так же легко и непринужденно, как и дышит. Она применяет пытки с тем же упоением, с каким читала книги в пятнадцать лет, вырывает сердца с тем же непостижимым восторгом, с которым плела в раннем детстве венки из полевых цветов. Хейли боится ее, боится Хоуп — потому что это странное, отстраненное создание с глазами, окаймленными алым, вовсе не ее дочь. Это создание — ее проклятие. — Я не хочу больше так жить, — выдыхает Хейли с мольбой, она в очередной раз находится на грани истерики, готовая соскользнуть в безумие и наложить на себя руки, только бы прекратить то, что снова собирается сделать с ней Хоуп. — Не говори так, мама, — ровный, лишенный эмоций голос Хоуп звучит так мелодично и так жутко, что мог бы принадлежать вестнику смерти. Но, к сожалению, этот голос не сулит смерти для Хейли. — Это ведь я, твоя дочь. Твоя малышка. — Я ненавижу это, — шепчет Хейли, горячие слезы катятся по ее щекам, слезы безысходности и отвращения. — О, нет, мама. Ты это любишь, — возражает ей голос, который должен был принадлежать ее дочери, но достался ее мучительнице. — Иди ко мне. Обними меня. Поцелуй меня, мама. Взгляни мне в глаза, давай же. Поцелуй меня, мамочка. Сила внушения сминает волю Хейли, словно глину. Монстр лепит из нее — неумолимо, с маниакальной усмешкой, каждый месяц ровно три дня в последнюю неделю. Поцелуи с привкусом крови — вот, что получает Хейли вместо дочери. Чудовище, которое упивается ее телом и насилует разум — вот, что представляет собою теперь ее жизнь. Ее малышке теперь должно было бы минуть двадцать три. У монстра, терзающего ее, возраста не было. Как не было и ограничений во времени — их обеих ждала впереди вечность.