T h e O r i g i n a l s

— То, что принадлежало мне хотя бы однажды, обречено принадлежать мне вечно, милая, — рычит Никлаус в лицо Ребекки, и хватка его пальцев на ее горле не столько причиняет боль, сколько унижает. — Ты обещал, что отпустишь меня, — глотая слезы, напоминает сестра и цепляется непослушными пальцами за его руку, но Клауса не разжалобить влажными солеными дорожками на щеках и плаксивым голосом: его не разжалобить даже вырванным сердцем, брошенным к его ногам. Он не знает ни сострадания, ни пощады — так уж вышло. — Я лгал, — холод в его глазах и издевка в уголках его губ заставляют Ребекку яростно вскрикнуть. Клаус выпускает ее шею из удушающего захвата и отталкивает сестру прочь от себя — он умеет делать это так пренебрежительно, так брезгливо, что это уязвляет и ранит Ребекку даже сильнее, чем его безумная жажда владеть ею безраздельно. — Ты клялся мне! — кричит Ребекка исступленно. — Черт бы тебя побрал! Ты клялся, что отпустишь меня, когда я найду того, кто будет любить меня так же сильно, как и ты! — Александр любил тебя куда как слабее, поверь мне, — роняет Никлаус небрежно. — Я не могу доверить тебя кому-то, столь же ненадежному, как он. Он слаб, падок на выпивку и алчен. — Ты предложил ему деньги, чтобы он меня бросил! — упрекает Ребекка брата с новой волной гнева. — Но я не заставлял его брать эти деньги, — парирует Никлаус с усмешкой. — Он сделал свой выбор добровольно. Ты должна быть благодарна мне за то, что я уберег тебя от этого ничтожества. Рано или поздно, он бы бросил тебя. Разбил тебе сердце. Эти предатели всегда так делают — уходят в момент наибольшей слабости. — Я люблю Александра, Ник! — исступленно твердит Ребекка. — Люблю, люблю, люблю его! Я хочу уйти с ним, хочу провести с ним вечность! С ним, а не с тобой! Взгляд недобро сузившихся глаз Никлауса заставляет Ребекку смолкнуть на полуслове. — Александр мертв, — говорит первородный. — А то, что принадлежало мне хотя бы однажды, обречено принадлежать мне вечно, как я уже говорил тебе. Ты тоже клялась мне, помнишь? Всегда и навечно. — Ты чудовище! — заходясь в безутешных рыданиях, бросает Ребекка брату. Но она уже не сопротивляется, когда Никлаус приближается и тянет с плеча вниз ткань ее платья. Она не сопротивляется, когда его жесткие, твердые губы прижимаются к ее шее — властно, требовательно. Всегда и навечно — Ребекка умеет держать клятвы, пусть и самые уродливые, пусть и самые грязные. Ведь покуда она держит свою собственную, у нее есть надежда, что и Никлаус однажды сдержит свою — отпустит ее и освободит от своей любви. Однажды — в какой-то момент их общей вечности.