T h e O r i g i n a l s

Элайджа, укушенный мстительным Никлаусом и мечущийся в бреду, который подарил ему яд оборотня — зрелище довольно жалкое. — Увы, это его не убьет, — пренебрежительно бросает Клаус, глядя, как Хейли и Ребекка наперегонки хлопочут рядом с постелью его старшего брата. — О, дьявол тебя подери, Ник, иногда я действительно тебя ненавижу! — шипит на него Ребекка. — Он наш брат! Неужели твое глупое эго стоит его страданий? — Он считает, что его глупое эго стоит куда большего, — любезно подсказывает Кол из кресла в углу комнаты. — Жизнь была бы в самый раз. — Ты так же отвратителен, как и Клаус, — бросает на Кола жгучий взгляд Хейли и принимается вновь промокать пот, выступивший на лбу Элайджи. — Сочти это за комплимент, братец, — усмехается Никлаус. Губы Элайджи шевелятся — сначала беззвучно, а затем слышится сбивчивый шепот. — Что он говорит? — заинтересованно вытягивает шею Клаус. — О, я могу сказать тебе, — улыбается Кол почти мечтательно, будто ностальгируя о чем-то очень приятном для него. — Сейчас он скажет, чтоб мы не трогали Красную Дверь. — Не приближайся к Красной Двери!.. — словно по указке Кола, тяжело дыша умоляет Элайджа. — Нет, нет, не подходи!.. — А сейчас, — продолжает Кол, — Он скажет, что не причинял вреда Татье. — Я никогда не смог бы причинить вред Татье, — стонет Элайджа. Лицо Клауса каменеет, Ребекка пристально глядит на Кола, который все еще улыбается своим мыслям. — Что все это значит? — спрашивает Хейли, ничуть не обрадованная тем, что в бреду Элайджа вспоминает какую-то Татью. — Его мучает чувство вины за то, что он убил женщину, которую мы оба любили, — роняет Никлаус и выходит прочь из комнаты, становясь мрачнее тучи. — Бедняга, — с насмешливым сочувствием роняет Кол, и непонятно, имеет ли он ввиду Элайджу, или же Клауса. — Твоя мерзкая улыбка сейчас более чем неуместна, Кол, — укоряет брата Ребекка. Кол мог бы с ней поспорить на эту тему — но он не делает этого. Он вспоминает, как Татья бежала сквозь лес, как отчаянно она кричала, как безудержно колотилось от страха ее горячее сердечко. Вспоминает, как она упала — и как он повалился сверху, как ударил ее по лицу и оглушил на мгновение. Под платьем у нее ничего не было — и она расцарапала ему все лицо, пока он коленом раздвигал ей ноги. Он смеялся — а она умоляла не причинять ей боли. Впрочем, он всегда был глух к мольбам — когда жажда застилала глаза, то монстр выходил на передний план, попирая все человеческое. Когда она поняла, что пощады не будет, то стала грозить ему Элайджей — он придет за ней, он спасет ее, он убьет его. Тогда-то он и пустил ей кровь — и уже не смог остановиться. Элайджа в самом деле пришел — но было уже поздно. Татья оказалась лишь истерзанным куском мяса, который Кол баюкал в своих объятиях средневекового маньяка. Красную Дверь создала Эстер — для того, чтобы спасти младшего сына от гнева старшего. Ее ошибка была лишь в том, что за Красной Дверью скрыла она лишь воспоминания Элайджи — Кол же сохранил память о том убийстве, как самое сладостное и упоительное за всю свою долгую жизнь. А еще он сумел внушить Элайдже, что Татья погибла именно от его руки. Колу всегда нравилось играть — чем изощренней, чем злее, тем лучше. Наверное, он был монстром еще задолго до того, как мать обратила их в вампиров — но для него это вовсе не являлось трагедией. — Зачем ты делаешь это, безумец? — отчаянный крик Татьи все еще звучал в его голове, сквозь столетия и сквозь крики других его жертв, которых он убивал после. — Затем, что я люблю тебя, — шепнул он почти ласково перед тем, как разорвать ей горло. — До смерти. Так и было — он любил ее. Любил так, как одержимый убийством любит свою первую жертву — мысли о ней повергали его в трепет, сродни священному. Если бы Элайджа и Клаус только знали…