T h e O r i g i n a l s

На ведьм не действуют вампирские чары — Давина Клэр знает это, но все же… Все же, порою, ей кажется, что Клаус Майклсон внушил ей эту всепоглощающую, иссушающую любовь — он первородный, ему более тысячи лет, он не подчиняется никаким правилам сверхъестественного мира и с едва уловимой усмешкой бросает вызов невозможному. Что, если его чары сильнее ее ведьмовского начала? Она совсем еще юна, неопытна… — Не стоит бояться меня, милая, — словно змей-искуситель он вьется рядом, обнимает со спины, ласкает дыханием шею, успокаивает бархатом голоса. — Я не причиню тебе вреда, и никому не позволю… Давина верит ему отчего-то — хотя разве не он силой вырвал ее у Марселя? Разве не он убил Жерара с пугающим хладнокровием у нее на глазах? Разве не он запер ее в новой клетке? Она хоть и была золотой, но все еще оставалась неволей. Откуда же тогда такая уверенность в том, что она — не просто что-то вроде домашнего питомца, не тайное оружие и не игрушка в руках древнего создания? У Давины нет ответа — она верит просто потому, что так говорит Клаус. Уютное тепло его объятий не может лгать, заинтересованный и восхищенный блеск его глаз не может быть не настоящим. Он дает ей не только любовь — он дает ей и магию тоже. Новую, более темную, влекущую, могущественную — Давина ворожит под его чутким надзором, и сердце ее полно ликования каждый раз, когда новое заклинание покоряется ей: Клаус гордится ею, Клаус верит в нее, Клаус говорит, что она одна достойна стать его королевой. Порой в душе ее зарождается смутное сомнение — но ее вампир знает, когда она жаждет его объятий и слов успокоения. То, что между ними — настоящее, куда более реальное, чем мир за стенами дома, в который он привел ее. На ведьм не действуют вампирские чары — Давина Клэр знает это, и Клаус Майклсон подтверждает это всякий раз, как ее чувства внезапно начинают охладевать. — Твоя жестокость не знает границ, брат, — укоризненно качает головой Элайджа, перехватывая Никлауса, спешащего в комнаты Давины. — Бедная девочка не заслужила этого. Ты играешь не только с ее телом, но и с ее разумом. — Моя жестокость не так лицемерна, как твое напускное благородство, — парирует Никлаус. — Ты не пытаешься меня остановить, но осуждаешь. Прочь с дороги, Элайджа. Гримуар нашей матери и моя прелестная ведьмочка ждут меня. Ее верность и магия нужны тебе так же, как и мне. Элайдже нечего возразить — враги сжимают кольцо вокруг Майклсонов, и юная Давина их единственный шанс на спасение. Увы, чтоб Майклсоны избежали падения, пасть придется ей. Во тьму — а смерть непременно принесут объятия Никлауса.