***
— Ты же не думал, в самом деле, что сможешь разгуливать по моему городу инкогнито, Клаус? — улыбка Марселя Жерара была доброжелательной ровно первую секунду, пока в ней не промелькнул зловещий оскал. Никлаус Майклсон, первородный гибрид, ответил Жерару не менее опасным и безмятежным оскалом, замаскированным под улыбку столь же дружелюбную: — Как забавно меня подводить слух после тысячи лет безупречной работы. Мне показалось, Марселус, что ты сейчас назвал М О Й город с в о и м. — Это давно уже не твой город, Клаус, — любой намек на доброе расположение исчез и из голоса Марселя, и с выражения его лица, уступив место откровенной враждебности. — Ты сбежал, покинул его, и я поднял его из руин, которые оставил за собой Майкл. — Что ж, благодарю тебя, но на этом все, в твоих услугах я больше не нуждаюсь, — довольно резко парировал Клаус и Марсель Жерар невольно вздрогнул, словно от пощечины. — Ты не можешь вот так просто появиться спустя сто лет и отобрать у меня все. — О, еще как могу, — возразил Клаус спокойно. — И именно это я и делаю сейчас. — Сейчас я нашел тебя в постели над каким-то дешевым баром на окраине города, — напомнил Марсель с досадой. — Я нашел тебя, а не ты пришел отбирать мою власть. — Ты волен интерпретировать эту встречу, как тебе вздумается, но исход очевиден, — усмехнулся Клаус. — Твое царство окончено, мой мальчик. Смирись с этим и будь паинькой, в противном случае я убью и тебя, и всех, кого ты знаешь. Но я буду достаточно любезен, чтобы позволить тебе выбрать очередность. — Ты все еще больной ублюдок, Клаус, — презрительно усмехнулся Марсель Жерар, а в следующее мгновение клыки гибрида безжалостно сомкнулись на его шее и яд оборотня проник в его кровеносную систему. Диего и прочие вампиры, которым Марсель велел ждать его снаружи, ворвались в комнаты над баром на окраине слишком поздно — их хозяин был повержен и обречен на мучительную и неминуемую смерть за считанные секунды. — Король мертв, господа, — провозгласил Никлаус Майклсон, театрально раскидывая руки в стороны. — Да здравствует король. Думаю, мое имя вам прекрасно знакомо. Да и о выборе, который я предложу вам, вы явно догадываетесь. Маленькая революция в вампирском сообществе произошла быстро и почти безболезненно. С ведьмами и оборотнями оказалось сложнее.***
Беременна, она оказалась беременна — Андреа даже не сразу поняла, в чем дело, а когда наконец догадалась проверить, то впала в настоящий ступор. Нет, она не была паинькой — никогда, ее родители преждевременно обзавелись сединами благодаря ее безумным выходками и бесконечным побегам, но… Лишить жизни растущее в ней дитя она не смогла бы: просто потому, что это была ее частичка, и частичка эта не была виновна в том, что мама и ее приятель на одну — пусть и весьма горячую — ночь не озаботилась контрацепцией. Решение оставить этого ребенка заставило всех понервничать — родители Андреа были в ярости и в ужасе, опасаясь того, что нареченный их дочери расторгнет помолвку и тем самым лишит их клан поддержки. А поддержка волкам Полумесяца была необходима — стая переживала не самые лучшие времена, объединение с другим, более сильным и влиятельным кланом, было вопросом о выживании, буквально. Вампиры Нового Орлеана вели достаточно жестокую политику, ведьмы были замкнуты лишь на себе самих, но и те, и другие исправно грозили истреблением своенравным волкам, обитавшим на болотах. Когда Андреа пыталась доказать своим родителям, что брак по договоренности может катиться в задницу, на нее смотрели как на потенциальную убийцу своего народа. Ни ее родители, ни их ближайшие влиятельные друзья не верили в то, что можно обойтись без этого брака, заключив союз с вампирами и с ведьмами. Но Андреа верила — и даже собиралась доказать это всем оборотням стаи, которые так просто относились к тому, что она должна буквально принести ради них в жертву всю свою жизнь и свободу. Конечно, добиться аудиенции у ведьм и вампиров оказалось непросто — в Новом Орлеане вовсю шла революция среди обитателей теневой стороны, некий первородный вампир по имени Клаус Майклсон дерзко захватил город и со всех сторон прижал городской ковен, в планах у него было и прибрать к рукам стаю Полумесяца, несомненно. Дипломатия никому не была нужна — тем более, от девчонки с заметно округлившимся животом, которая пока даже не официально представляет власть от лица своего народа… Но Андреа была упорной. Ведьмы отказывались принять ее раз за разом, а к Никлаусу Майклсону она пробилась всего спустя несколько настойчивых попыток. Каково же было ее удивление, когда грозным первородным гибридом, имя которого в Новом Орлеане успело стать именем нарицательным для ночных кошмаров, оказался Ник из бара на окраине, отец ребенка, которого она носила под своим сердцем.***
— Андреа Лабониэр, — произнес Никлаус Майкслон медленно, словно пробуя это имя на вкус. Его серо-голубые глаза наблюдали за гостьей неотрывно, впитывая каждое ее движение, каждый вздох, каждый взгляд. Теперь это был не просто парень из бара, ищущий приключений. Теперь это был хищник, напавший на след жертвы. Но, странное дело, Андреа не боялась его — хотя она, конечно же, была наслышана о жестокости Клауса Майклсона. — Андреа Лабониэр, принцесса стаи Полумесяца… Или все же Хейли Маршалл, моя старая знакомая, которую я напрасно ищу вот уже четыре месяца, потому что она имеет привычку называть случайным любовникам вымышленное имя? — голос Клауса звучал до неприличия соблазнительно, с каким-то невыразимым акцентом, ласкающим слух. Даже колкости, произнесенные этим голосом, не казались такими уж острыми: — Один любовник, впрочем, задержался достаточно долго, чтобы стать отцом… — Не задержался, — парировала Андреа без неуместного жеманства. — Не думала, что скажу это, но дело внезапно принимает удачный оборот. Я пришла, чтобы просить о покровительстве, а в конечном счете могу потребовать причитающееся мне теперь по праву. — Это мое дитя?.. — серо-голубые глаза первородного недоверчиво сощурились, на губах появилась непонятная улыбка, которая могла сулить что угодно: от радостных объятий до мучительной смерти. — Для меня это было таким же сюрпризом, — отозвалась Андреа. — Но ты оставила его, потому что?.. — Потому что не смогла убить, — раздраженно повела плечом волчица. — Во мне растет новая жизнь, кто я такая, чтобы прерывать ее? — Я искал тебя, Хейли, — после долгого, едва ли не ставшего томительным молчания обронил Клаус, приближаясь к Андреа. Он выглядел сосредоточенным и немножко безумным в этот момент, когда встал напротив и коснулся лица девушки пальцами. Это было почти ласковое и в то же время какое-то опасное прикосновение, и Андреа невольно задержала дыхание. — Я искал тебя так долго, и все еще собирался найти. Но меня то и дело отвлекали эти нелепые стычки с ведьмами, с волками, с кучкой вампиров, которые все еще верны Марселю… Я искал, и я непременно нашел бы тебя. Но ты пришла сама. — Я понятия не имела, что ты — это ты, — призналась Андреа, когда первородный убрал руку от ее лица. Он все еще стоял очень близко, и исходящая от него сила ощущалась ею почти физически. Но ей все еще не было страшно, Андреа скорее была парализована той химией, которая возникла тогда между ними в баре, и теперь вот возникла снова. — Ты пришла, чтобы просить о союзе? — Иначе мне придется выйти замуж за какого-то хрена из другого клана, с которым меня обручили еще до моего рождения и которого я никогда не видела, — раздражение отрезвило ее, и Андреа сморгнула то оцепенение, что охватило ее из-за близости Клауса. — А это замужество в мои планы не входило никогда. — Об этом и речи не может быть, милая, — согласно кивнул Клаус и взглянул на нее так, что сомнений в серьезности его слов не оставалось. — Ты станешь королевой этого города, а волчонок, которому тебя обещали, так никогда тебя и не увидит. — Ты решаешь за меня, Ник? — скептически вскинула бровь Андреа. — Я здесь именно потому, что собираюсь сама сделать каждый выбор в своей жизни. — И ты уже сделала его, когда подошла ко мне в том баре, Хейли, — в мягком голосе слышалась сталь, но вот что странно: впервые в своей жизни Андреа Лабониэр готова была согласиться с кем-то, кто решал за нее ее судьбу. — Зови меня Андреа, ладно? — попросила она и губы ее разошлись в улыбке, которую Никлаус Майклсон счел прекрасной, но все же предпочел стереть поцелуем.