[Соулмейтное AU, в котором:
— Килгрейв и Джессика имеют имена друг друга на своих руках, которые будут видимыми при определенных обстоятельствах.
— При встрече друг с другом они могут определить кто их соулмейт, но для этого должна быть найдена точка соприкосновения.
— И то AU, в котором у них существует очень сильная соулмейтная связь, в котором они всегда находят друг друга]
— Алкоголь не помогает, Джессика, — мягко говорит доктор Томпсон.
Джессика криво усмехается в ответ из своего кресла — ей оно принадлежит каждый четверг и каждое воскресенье, с часу до двух пополудни.
В кабинете доктора Томпсона размеренно гудит небольшой настольный вентилятор — кондиционер сломался две недели назад.
Наверное, частная практика у него идет не очень хорошо, раз починить поломку все еще не удалось.
Впрочем, Джессике плевать — она не ради кондиционера сюда приходит. Честно говоря, она вообще не знает, что делает здесь снова и снова.
Сначала это было ради Триш — Триш, которая убедила ее в необходимости собирать себя по кусочкам не только с помощью дешевого виски, одиночества и агрессивного поведения, но и с помощью специалиста.
Джессика никогда не верила в мозгоправов, и не верит в них до сих пор, но доктор Томпсон — это другое.
У него приятный голос — успокаивающий.
По большому счету, Джессика редко вслушивается в слова, которые он произносит — она слушает голос, его тембр, интонации… И иногда ей кажется, что эти сеансы и вправду помогают.
Но не сегодня, нет.
Сегодня ее знобит, и во рту сухо и словно нагадили кошки, во внутреннем кармане ее кожаной куртки лежит фляжка со скотчем (самый дешевый, да, ну и что?) и она с удовольствием сделала бы оттуда пару хороших глотков, но внимательный и слишком понимающий взгляд доктора Томпсона мешает.
Может, не стоило сегодня и вовсе приходить. Лучше было б надраться с самого утра и провести весь день в пьяном бреду, и не пытаться делать вид, что она в норме… Потому что она не была. Давно не была.
С тех самых пор, как два года назад ее похитил и пытал маньяк, от которого она вырвалась лишь чудом. Пытал, и насиловал, и всячески издевался… От такого вообще можно оправиться?
Нет, внешне она давно уже кремень, скала, неприступная и равнодушная сука, презирающая мужчин и готовая продать душу за полный стакан более-менее приличного пойла, но в глубине души…
Однажды сломавшись, она уже никогда не будет прежней.
Ее нельзя починить — уж Джессика-то себя знает.
Доктор Томпсон — наивный идеалист, хотя и очень приятен ей.
Только из уважения (что ей вообще-то не свойственно в принципе) она не говорит ему, что знает, что вчера он надрался в безымянном баре в Адской Кухне — она видела его. Случайно, она не следила за ним, нет.
Алкоголь не помогает, говорит он. Ну да, как же.
— Вы теряете связь с реальностью, — продолжает доктор Томпсон, — И это лишь усугубляет паранойю. Вы загоняете себя в угол снова и снова, Джессика. Не даете себе и малейшего шанса… Может быть, вам нужен якорь?
— Как Триш? — снова криво усмехается Джессика. — Это не работает. Якорь тянет меня на дно, потому что я чувствую, что не справляюсь, и разочаровываю ее.
— Вам стоит попробовать что-то иное, — возражает доктор Томпсон. — Что-то нейтральное, ни к чему вас не обязывающее, но способное сработать стоп-сигналом в моменты, когда вы готовы вновь пуститься во все тяжкие.
— Как красиво вы говорите о моем посттравматическом алкоголизме, док, — одобрительно хмыкает Джессика.
— Подбирать верные слова — моя работа, — кажется, он шутит, но Джессика в этом не уверена. В любом случае, его улыбка ей приятна.
— Я бы хотела сказать вам, что вы неплохо справляетесь, но принципиально не вру.
— Я ценю это, — уверяет ее доктор Томпсон. — Вернемся к нашему якорю? Я бы посоветовал взять за основу несколько простых слов, ничего особенного не значащих фраз… Может быть, названия улиц, на которых вы жили в детстве и юности?
— Названия улиц? — вскидывает бровь Джессика и выдает, практически не задумываясь: — Что ж… Берч-Стрит, Хиггинс-Драйв, Кобальт-Плейн.
— Берч-Стрит, — повторяет доктор Томпсон, удовлетворенно кивая.
Джессика невольно вздрагивает — у нее внезапно огнем вспыхивает чувствительное местечко сбоку на указательном пальце и принимается неистово саднить.
— Хиггинс-Драйв, — продолжает док, и Джессика прячет руку в карман куртки, морщась даже не от боли, а от недоумения.
— Кобальт-Плейн, — произносит мужчина, и Джессике вдруг приходит в голову, что ему стоило бы сейчас поцеловать ее. Вытащить из этого идиотского кресла, тупо схватить за отвороты куртки и швырнуть на свой стол, и придавить ее своим телом, и целовать ее исступленно и жадно, и срывать с нее одежду…
Ей даже кажется, будто она видит все это наяву — вот же они, на его столе, вместе.
— Мне нравится, — заявляет доктор Томпсон, и Джессика даже не сразу понимает, что он говорит о ее «якоре», а не о воображаемом горячем сексе на его столе. — Это может сработать.
— Да, пожалуй, — враз охрипшим голосом отвечает Джессика и с трудом дожидается окончания сеанса, чтобы выскочить из его кабинета и приложиться к фляжке.
Алкоголь спасает — только он один и спасает.
К черту якоря.
***
— Берч-Стрит… — шепчет Джессика.
Это похоже на наркотик — она сегодня даже не прикоснулась к скотчу, а блаженная эйфория так и струится по ее венам.
На чувствительном местечке сбоку на указательном пальце отпечатались буквы, сложившись в имя: Килгрейв.
— Хиггинс-Драйв… — шепчет она, и блаженно закрывает глаза.
— Кобальт-Плейн… — видения так реальны, так пугающе и восхитительно реальны, что она буквально чувствует губы доктора Кевина Томпсона на своей шее, и приятную тяжесть обручального кольца на безымянном пальце своей руки, и слышит его мягкий смех, и ощущает щекой щетину на его щеке…
Это какое-то безумие, не иначе.
— Он твой соулмейт, — у Триш глаза блестят радостно и в то же время тревожно, когда она говорит это. — Джесс, ты нашла его. Вы нашли друг друга. Значит, с тобой все в порядке, и ты зря говорила, что вселенной на тебя плевать…
— Ни хрена со мной не в порядке, — ворчит Джессика, заклеивая имя на своей руке пластырем. — Вселенная дурно шутит, Триш. Я не хочу этого всего, понимаешь? Это круто, когда это происходит в моей голове, но если представить, что это происходит наяву… Я убью его, если он ко мне прикоснется.
— Но ты не сможешь отрицать потребность в нем! — восклицает Триш нервно. — Джесс, мы рождаемся с этим. Понимаешь, это навсегда, это неизбежно! Если вы встретились, если нашли друг друга, если связь сработала, то от этого никак не избавишься!
— Мне кажется, он не почувствовал того же, что и я, — мрачно усмехается Джесс в ответ. — Так что наплевать. Я справлюсь. Переживу. Мне это дерьмо не нужно.
Но она лжет — нужно.
Это дерьмо для нее превращается в единственное, что ей на самом деле нужно.
Она не ходит больше на сеансы к доктору Томпсону, но с упоением нашептывает названия улиц, которые объединяют его с ним — больше никакого алкоголя, только видения их совместной жизни, которой у нее никогда не будет.
Кевин Томпсон звонит ей однажды среди ночи и измученным голосом говорит:
— Я тоже чувствую это, Джессика. Нам нужно встретиться и поговорить.
— Берч-Стрит, — шелестит в ответ Джессика и вешает трубку.
Килгрейв где-то далеко, в нескольких кварталах от нее, произносит «Хиггинс-Драйв», и они вместе глядят на то, какими хорошенькими могли бы получится их дети.
Джессика хочет его, хочет быть с ним, хочет быть нормальной, но разве может она это себе позволить?
Порченная, психопатка, жертва ублюдка, который испоганил ее раз и навсегда — она не сможет быть счастлива рядом с доктором Томпсоном и не сможет сделать счастливым его.
Держаться подальше — это не блажь, это просто разумное решение.
***
Спустя какое-то время они начинают встречаться повсюду — в супермаркете, в очереди за газетой в киоск, просто на улице, в баре. Джессике кажется, что Килгрейв повсюду, куда бы она не пошла — вот только в ее квартире его нет, и это место ее единственное надежное убежище.
Только прятаться у нее не хватает сил — зная, что непременно встретит его, она стремится прочь из дома и сама же страдает от этого, пытаясь избежать прямого столкновения.
В конце-концов, он устает от этих игр и приходит прямо к ней домой — и не оставляет ей ни единого шанса, когда целует ее сразу же, едва она распахивает перед ним входную дверь.
— Кобальт-Плейн, — говорит он, пока она не опомнилась. — Хиггинс-Драйв, Берч-Стрит… Вы росли там, Джессика? Я тоже. Понимаете?
— Нет, — честно отвечает Джессика, и невольно льнет к нему: рядом с ним так хорошо, так спокойно, так правильно.
— Вам придется дать нам шанс. Я не уйду, слышите? Ведь вы зовете меня днем и ночью, я нужен вам, а вы нужны мне.
— Я не нужна вам, док, — качает головой Джесс и горько улыбается. — Я слишком сломана.
— Я вас уже починил, разве вы не видите? — мягко возражает доктор Томпсон.
Джессика молчит так долго, что это начинает раздражать и ее саму.
— Почему «Килгрейв»? — наконец, спрашивает она, касаясь пластыря на своей руке.
Кевин Томпсон улыбается:
— В детстве я хотел быть супергероем, а у супергероя должен быть псевдоним.
Он может стать ее супергероем — прямо сейчас и навсегда. Нужно только позволить ему, только согласиться…
— Мне страшно, — признается она.
— Я знаю, — серьезно отвечает ей Кевин. — Мне тоже. Но если мы не попробуем, то вместе сойдем с ума.
— И непременно встретимся в приемной и одного и того же психотерапевта, — заливисто смеется Джессика, и смех этот внезапно дается ей так легко, словно не было в ее жизни никаких кошмарных событий.
Только Берч-Стрит, только Хиггинс-Драйв, только Кобальт-Плейн.
— У нас все непременно получится, — твердо обещает ей Килгрейв, и Джессика ему верит.
Он — ее якорь.
Черт побери, это работает.
