Shadowhunters

[Чтобы спасти Магнуса, Алек идет на сделку с Асмодеем: Магнус получает свою силу назад, но Алек остается с Асмодеем навсегда] Объятия Асмодея — ненасытные, отравляющие, обжигающие и вызывающие зависимость. Демон похоти сверкает антрацитово-черными глазами, он за непроницаемой темнотой зрачков скрывает свою с Магнусом схожесть, но Алек Лайтвуд схожести больше не ищет. Быть может, прежде — целую вечность назад, когда тоска по былой жизни остро щемила в груди, когда дыхание то и дело сбивалось из-за душивших его от безысходности рыданий, — быть может, тогда и искал он в Асмодее хоть что-то, что напоминало бы ему о Магнусе, что помогло бы ему ощущать себя не настолько одиноким и разбитым. Впрочем, рядом с Асмодеем он очень быстро перестал быть одиноким — Алек помнил, как трепетал от отвращения и ужаса каждый раз, когда демон стремился завладеть им целиком, заполнить собою каждую клеточку его тела. Со временем ужас и отвращение сменились покорностью, а когда он сломался окончательно и уступил манящим уговорам тьмы, шептавшей ему в самое ухо, то настал черед и для иного трепета: сладострастного нетерпения. Асмодей заставлял Алека убивать почти так же часто, как и одаривал своими разъедающими разум, словно кислота, ласками. Чужая смерть была не так губительна для сознания Алека, как любовь демона — любовь, которой не существовало, потому что Асмодей любви не ведал и презирал ее. Алек помнил, как тяжело давались ему первые убийства. Асмодей усмехался жестоко и насмешливо, глядя, как Лайтвуд с содроганием стирает со своего бледного лица чужую кровь. — Ты ведь убивал и прежде, Алек. — Я убивал лишь ради того, чтобы защитить кого-то. Я уничтожал зло. — Поверхностен и зациклен, как и все сумеречные охотники… Отпусти это постылое прошлое, мальчик мой. Взгляни на ситуацию шире. Начни получать удовольствие. Твоя власть почти безгранична, пока ты стоишь под моим крылом. — Я не хочу быть чудовищем, понимаешь? Мне противна сама мысль о том, чтобы стать таким, как ты! — Но ты жаждешь моих ласк и моего одобрения, — бархатисто, зло рассмеялся тогда Асмодей и презрительно ткнул его тростью. — Ты в моей власти, мальчик. Делай так, как велю тебе я. — Я буду, конечно, я буду… Но только потому, что я околдован. — Так ты утешаешь себя, Алек Лайтвуд? Что ж, развлекайся. Когда осознаешь, насколько привлекательнее тьма, я буду рад увидеть адское пламя в твоих глазах. Время убивало в нем всякие чувства, кроме жажды Асмодея — пресмыкаться и умолять о близости в какой-то миг перестало быть унизительным. Только так это и работало, так какая разница, чья гордость пострадает, если никто в Эдеме ее не ценит? Чем больше крови он проливал, тем меньшее значение имели чужие страдания и чужие жизни. В ту ночь, когда пущенная его твердой рукой стрела вонзилась в грудь Джейса Эрондейла, он не испытал ни жалости, ни сожалений — ничто больше не имело значения, кроме того, что его вечность была озарена адскими кострами да дьявольским шепотом, твердящим «убей, и я буду ласкать тебя до изнеможения». — Я знал, что ты окажешься способным учеником, — удовлетворенно рассмеялся Асмодей, когда увидел тело Джейса. — Скоро придут и другие. Ты готов встретить их как подобает? — У меня достаточно стрел для каждого, кто придет за нами, — отозвался Алек, и когда Асмодей явил ему кошачьи — нет, отчего же кошачьи? они больше похожи на змеиные, — зрачки, то даже тень воспоминания о Магнусе не шевельнулась в нем. Алек Лайтвуд был отравлен тьмой, и Алек Лайтвуд научился получать от этого истинное наслаждение.