Предел.

      Чонгук молчит, шипит только, когда Юнги осторожно обрабатывает ранки на скуле и шее. Ему тоже больно и он не понимает, как его мальчик будет жить дальше. Всё ясно без слов, кровоподтёки и синяки, засохшие корочки крови на бёдрах. Он обмывает осторожно, прикасаясь к любимому как к вазе из тончайшего хрусталя. Спрашивает бесконечно одно и то же:       — Гуки, кто это? Кто он? Гуки, кто он?       Гуки молчит и зарывается носом в шею, сладко пахнущую родным, тёплым, пахнущую покоем и уютом. Он не плачет, только думает, пытаясь собрать разбросанные осколки мыслей в единую картинку. Тянет бежать, но не прятаться, хочется раствориться, но не в пространстве, а в чужих сильных руках. Это надламывает ещё больше. Потому что ведь так не должно быть? Это неправильно. И Юнги, который сжимает его сейчас, поглаживает по голове аккуратными ладонями, кажется родным, обычным и незаменимым, но его мало...       ***       Намджун заходит в гости после работы, Чонгук смотрит затравленным зверем, Юнги на взводе, поджимает розовые губы, под глазами синяки и лицо осунулось. Намджуну жалко Юнги, но не Чонгука — его блестящий взгляд, с непонятной смесью боли и ожидания, отталкивает, путает. Юнги же, и так миниатюрный, сейчас кажется совсем крохотным, уставшим, почти замученным.       — Хён, тебе бы поспать, — шепчет Намджун на кухне, когда они курят в форточку.       — Я не могу... — шёпот трескается и рассыпается пеплом, оседая на лёгких вместе с никотиновыми смолами, — Вдруг он что-нибудь сделает?       В глазах столько доверия и тоски, что Намджун впервые жалеет о содеянном. Он не хотел, чтоб Юнги было так больно. Не давая отчёта своим действиям, тянется к другу, прижимая к себе, тонкие пальцы цепляются за толстовку на спине и груди, Юнги вздрагивает, всхлипывая.       — Хён, давай, ты поспишь, а я посмотрю за ним?       Юнги мотает головой молча.       — Ну, давай? М? Как ты будешь заботиться о нём, в таком состоянии?       В комнату заходит Чонгук, он жжёт своим непонятным взглядом:       — Что вы делаете?       Юнги испуганно отступает, торопливо вытирая щёки. Намджун ухмыляется, как же просто этот мелкий сломал его хёна. Он плачет из-за него второй раз, он слабеет из-за него, тает, превращаясь в негативный отпечаток самого себя. Сильный, непоколебимый, отчаянный, рассыпается из-за одного маленького человечка, теряется, истончается, исчезает...       — Гуки, тебе лучше?       — Мне лучше, пусть он уйдёт, — Гук смотрит Намджуну в глаза, наблюдая изменения, греющие его. Мягкое и расслабленное выражение лица сменяется жёстким и напряжённым, губы сжимаются в тонкую полоску, пальцы путаются в волосах, — Я хочу, чтоб он ушёл, Юнги.       Юнги просит глазами, не замечая молний во взгляде напротив, робко улыбается, словно просит прощения:       — Джун, давай потом поговорим? Уйди, пожалуйста?       Намджун смеётся, сжимая руку в кармане в кулак:       — Без проблем.       Ветер слишком тёплый, хочется дождя и оглушающего грома. Его выкинули вот так просто, как ненужную, мешающую вещь. И всё из-за одного мелкого урода? Каким образом он смог? Как? Где-то внутри щёлкает, но Намджун не заплачет. Просто хочется выть от безысходности и давящей тоски внутри. Хочется въебать кому-нибудь, и сейчас ему кажется, что Гуку было мало. Нужно было выбросить его из их жизни, заставить исчезнуть, как он делает это с Юнги. Теперь Намджун один, один совсем. А хочется повернуть время вспять, чтоб ничего этого не было, сказать Юнги всё, что так больно обжигает грудь. Солнце почти зашло, превращая деревья и кусты вокруг в странных таинственных существ. Всё не так. Если бы это было злой шуткой или неправдой, а лучше всего — сном. Если бы он только мог отмотать назад, на время "до Чонгука". Сердце бешено стучит и сбивается, он давно прошёл свой дом, неосознанно срываясь на слишком быстрый шаг. Река Хан отражает последние отблески небесного светила и загорающиеся огни мостов и сеульских высоток. Темнота поглощает его с сообщением:       "Прости, так было нужно"       Спасибо, что сказал... Спасибо, хён...       ***       Тихий стук вырывает Намджуна из тревожного сна. Чонгук вваливается, не оставляя шансов закрыть дверь перед его носом:       — Хён, я хотел...       Но Намджун уже вжимает его в стену, длинные пальцы цепляются за тёмные пряди, губы младшего жадно впиваются в его, они задыхаются под натиском друг друга, срываясь на сдавленные стоны и сбитый шёпот. Чонгук плачет, когда Джун грубо растягивает его, вздрагивает и стонет, когда сам насаживается, умоляя быть жестче и быстрее. Намджун не сдерживается, вдалбливая податливое, пластилиновое тело в кровать, оставляя тёмные отметины на нежной, мягкой коже, синяки от пальцев, следы от зубов. Чонгук откидывает голову, судорожно сглатывая, прикрывает глаза рукой, воет и подмахивает бёдрами, разводя ноги шире, чтоб глубже, сильнее, вскрикивает, когда старший переворачивает его, не предупреждая, впиваясь ногтями в бёдра, тянет на себя, сплёвывает на свой член и снова входит резко на всю длину. Чонгук сжимается и всхлипывает, когда Джун осыпает шлепками его бёдра и ягодицы, ускоряя темп, рычит бешеным зверем. И вдруг отстраняется, заставляя Гука жалобно стонать и просить ещё:       — Пожалуйста, хён, пожалуйста...       Его рот заполняется членом, он сосёт старательно, пропуская глубже, давится, тянется рукой к собственному возбуждению, но Джун перехватывает его запястье, сжимая до хруста и яркой боли. Гук вздрагивает всем телом, мычит и захлёбывается спермой. Намджун кончает от короткой вибрации задушенного стона недовольства, заставляет старательно вылизать и отталкивает парня.       Чонгук торопливо дрочит, пока тело не остыло и помнит все прикосновения и тупую боль, пока жжение на ляжках от красных отметин ладоней не прошло. Он кончает, откидываясь на спину, растирая выступающие венки на шее, кусая губы.       Когда Намджун выходит из душа, в комнате уже никого нет. Он засыпает сразу же, как только его голова касается подушки.