Предел.

      Юнги мучается от непонимания. Каждое его прикосновение к Чонгуку отзывается раздражением, каждая попытка поцеловать, обнять, прижаться в постели, встречается с отталкивающим молчанием и равнодушием. Юнги сходит с ума, он думает, что его мальчик сломлен, у него травма, и надо подождать, доказать, что он всё так же любит его, что будет нежным и не обидит. Работа отвлекает от горьких мыслей, разбавляя их упорядоченными, чёткими. Дни сменяют друг друга, но Чонгук всё так же холоден, он не раздевается перед Юнги, натягивая рукава кофты, пряча шею за высокими воротниками. Всё меняется, когда, проснувшись посреди ночи, Юнги не обнаруживает Чонгука рядом, слышит звуки льющейся воды из ванной — его парень там, принимает душ — и замечает свежие отметины, засосы, следы от пальцев на бедрах, розовые полукружья от зубов на шее и ключицах. Время останавливается вокруг поджавшего колени Юнги, мир рассыпается со звуками торопливых шагов в темноте ночи, воздух перестаёт поступать в лёгкие с очередной затяжкой дешёвых сигарет.       ***       Душные ночи, заполненные нетерпеливыми просьбами, сорванными стонами и сбитым дыханием, становятся нормой и необходимой обыденностью. Чонгуку всегда мало, всегда нужно ещё. Он отточил до совершенства умение подстраиваться, подставляться, заставлять Намджуна срываться на грубость на грани с жестокостью. В ход идут ремень и кляпы, душащие и оставляющие глубокие розовые полосы. В ход идут неумелые попытки заглатывать глубже, до слёз и нехватки воздуха, до помутнения разума, до потери сознания и связи с реальностью. Каждая такая ночь заканчивается одинаково: Джун идёт в душ, а Чонгук молча уходит, так и не получив достаточно, изнывая от жажды и трепета в негнущихся ногах, от дрожи в руках. Он уже не скрывает, хоть и видит, как Юнги продолжает таять и растворяться. Сейчас он не может... Не может терпеть его прикосновений, потому что стыдно, внезапно стыдно, перед самим собой и Намджуном. Юнги — это единственная ниточка, соединяющая их. Ему передался трепет от любящего Намджуна, его нежность и обожествление этого блондина. Он боится и прячется в спокойствии и нормальности вялых отношений. Каждое касание Юнги травит его ядом, потому что не так, неправильно, иначе... Ему хочется Намджуна, хочется быть с ним днём, просыпаться утром, засыпать вечером, ощущая прогибающую власть, угрозу, силу, которые по ночам он получает сполна, но ему всё ещё мало.       ***       — У него кто-то есть, — Юнги давится словами, старательно делая вид, что это обжигающий виски.       Намджун же старается держать лицо, невесомо касаясь тонких пальцев:       — Откуда ты знаешь? — пытается говорить ровно и удивлённо, так как и должен в такой ситуации, но в горле пересыхает, а от торопливых глотков алкоголя, в попытке заглушить жажду, начинает нещадно царапать и саднить.       — На нём следы... Я видел. И каждую ночь... - Юнги срывается на нервный всхлип, — Он уходит к нему каждую ночь. И он не хочет меня, — мокрые глаза смотрят жалобно.       Намджуну нестерпимо хочется стереть тёмные тени, пролёгшие под этими глазами, нестерпимо хочется прижать к себе хрупкое, измученное тело, зацеловать бледные лицо и шею. Хочется окружить теплом и своей надёжностью, защитить, уберечь... Но от самого себя не убережёшь? От осознания того, что он причастен, он участвует в надломе и истязании его любимого человека, становится больно и тошно, это сводит его с ума, доводит до точки полной безысходности. Понимание, что он уже не сможет отпустить Чонгука, крошит его до конца. Виски, допитый залпом, обжигает, отвлекает на неприятные ощущения от не менее неприятных мыслей.       Юнги затягивается сигаретой, смахивая влагу с покрасневших глаз, прикрывает порозовевшие веки с тонкими паутинками голубых вен, мокрые треугольнички ресниц дрожат. Он сидит на подоконнике с закрытыми глазами, старательно выдыхая першащую серость, не видя, как Намджун подходит ближе, утонув в терзающих мыслях, не замечает, как большие ладони ложатся на белую поверхность, по обе стороны от него, не ощущает, как Намджун ловит губами выпущенный им дым. Он удивлённо распахивает глаза только когда чувствует чужие губы на своих, мягкие, с привкусом табака и алкоголя, нежные и робкие. Отползает назад, упираясь спиной в оконное стекло, а Намджун разводит его колени и притягивает назад, ближе:       — Хён... закрой глаза...       Юнги путается в ощущениях, но глаза закрывает, когда тёплые руки ложатся на его талию, нажимая, когда губы снова находят его, и целуют уже настойчивей. Мокрый горячий язык проникает в рот, оглаживая нёбо, сплетаясь с его. Он тонет в нежности и тепле чужого тела, подхваченный за бёдра, прижатый к стене, сводит лодыжки на пояснице, обвивает руками шею. Поцелуи спускаются по подбородку, на шею, возвращаются к губам, распускаясь тёплыми цветами, обволакивая. Намджун обжигает дыханием и инстинктивно толкается бёдрами вперёд, заставляя Юнги прийти в себя, вырывая из забытья. Он настойчиво толкает Джуна в грудь:       — Отпусти.       Джун послушно отпускает. Блондин ощупывает губы, дрожащей рукой:       — Это что?.. Что это было, Джуни?..       — Юнги, я люблю тебя. Давно люблю...       — Но почему тогда раньше... — он осекается, не об это он должен сейчас думать, не о том, как приятно было и почти правильно... — У меня Чонгук, Намджун. Уходи.       — Но он же изменяет тебе! Ты даже не знаешь...       — Уходи! — голос срывается на нервный крик, повышается почти до ультразвука, царапая горло; внутри бушует буря, внутри так жжёт, что терпеть невозможно, — Проваливай! Выметайся! Я не такой, я не стану... — Юнги оседает, цепляясь пальцами за подоконник, — Я не стану этого делать, Намджун... Уходи... — на выдохе, еле слышно.       Он поднимает глаза, когда в кухне уже никого, кроме него, нет. Он не слышал хлопка входной двери, но знает, что Намджун ушёл. Знает, как и то, что сошёл с ума.       ***       Юнги не спит, изучая огни за окном, он ждёт, пока кровать прогнётся, когда Чонгук встанет. В голове кипятком бурлит бесконечная вереница путаных мыслей. Ему понравилось, ему не было неприятно. Просто у него Чонгук... Только и неправильным это не кажется. Намджун родной и близкий. Ближе чем все кого он, когда-либо, знал в своей жизни. Теплее и роднее, нужнее... Почему он раньше не заметил, что так нуждается в нём? Почему раньше не понял? Губы приятно печёт, разум туманит от воспоминаний нежных и трепетных прикосновений, аккуратных, но горячих. Память выдаёт обрывки картинок, каждую встречу и касание, он никогда не замечал двусмысленности и лишь сейчас понял, как ему всегда хотелось дружеских объятий, "случайной" близости голой кожи на руках, щеках, ногах, как он тонул в теплоте и уверенности, которыми окружал его Намджун при каждой встрече. И как ему не хватает всего этого в последние дни.