Все любимые девушки Стива Роджерса

*** Первый снег той зимой принес хрупкую и какую-то нереальную чистоту. Он выпал ночью, лег на землю ровным тонким слоем, смешался, смерзся с инеем, прикрыл раскисшую в последние недели почву, схватил налетом льда траву и голые деревья. Наутро хмурый прежде пейзаж сделался торжественно-тревожным: белое как невеста, поле, голубое небо… Декабрь сорок третьего застал их отряд в Польше, на территории разрушенного накануне оружейного завода. Война, конечно же, не оказалась легким делом. Марш-бросок, которым закончилась первая сумасшедшая вылазка Стива, был благословением — но больше ничего уже не получалось так же просто. Пленных рабочих нужно было переправить на территории союзников — задача весьма трудная, даже при том, что пришлось ограничиться ранеными и слабыми. Полковник Филлипс обещал им самолетик, потом планировался рыболовный ялик, а до моря еще нужно было добраться… В конце концов вопрос решили. Те, кто мог держать в руках оружие, ушли вместе с поспевшими на помощь партизанами. За ранеными, парой пленных офицеров ГИДРы, которых хотел Филлипс, и Коммандос все же послали самолет, и теперь в ожидании они просто старались как можно тщательнее заминировать завод — и разобраться в том, какие из дьявольских игрушек Шмидта нужно брать с собой, в подарок Старку — а что лучше попытаться уничтожить сразу же. Пленных, помимо тех двух офицеров, брать не стали — и будь Стив проклят, если он когда-нибудь, мечтая вступить в армию, предполагал, что им с ребятами придется осуществлять казни. Они сделали это, разумеется. Это была война, времени было мало, а вот патронов — здесь, в этом проклятом месте — больше, чем достаточно. Быстрая смерть и братская могила — вот все милосердие, которое они могли себе позволить. Стив в этом участвовал. Снег укрыл белым бурую доселе сырую грязь. Дышать стало полегче. На самолете сразу будет врач и, вероятно, Пегги. Стив это знал и не хотел видеть ее сейчас. Хотя она, наверное, поймет, но… но это не важно. «Женщина не должна знать о таком. Не твоя женщина,» — пробормотал однажды Жак, и перевел им Габриэль, когда они мечтали — вот настанут мирные дни, и мы вернемся по своим домам, расскажем своим девочкам, как храбро воевали… У Дернье была жена — где, он и сам не знал. После войны они нашли друг друга, но тогда он просто изо всех сил заставлял себя верить в то, что она смогла бежать или жива хотя бы. На горизонте показалась точка. — Монти, готовьте груз и пленных, нам уже пора! — приказал Стив. — Гейб, скажи Жаку, чтобы размотал шнур. Кто-нибудь видел Баки? — Здесь я, капитан. Друг вышел из дверей, обматывая в тряпку какую-то бутыль. — Ты что, нашел здесь шнапс? — неодобрительно спросил у него Стив. — Это не выпивка, а чистящее средство, — отмахнулся Барнс, — хоть шнапс не помешал бы. Слушай, а это мысль! Может, прикажешь мне по-быстрому проверить кабинет безносого и героически спасти оттуда что-нибудь? Стив усмехнулся, хлопнул друга по плечу: — Боюсь, что поздно. В присутствии Баки даже война всегда казалась проще: надо — убивай, можно — спасай, стреляя — целься в голову, не будь героем лишний раз… просто — не будь героем. Не будь солдатом лишний раз — будь славным парнем каждый раз, как можешь. Баки был жив. Он оказался там, на том заводе — и теперь он был жив, и многие другие были тоже, а значит — ничего не зря, пусть даже он не мог вывести прочь с вражеской территории рабочих, пусть не был в силах пощадить тех немцев. В конце концов, и Капитан Америка имеет свой предел. — Стив, у тебя физиономия, как будто лимон съел. Мы сделали все, что было необходимо или нет? — Все, что было возможно, Бак. Я не Господь Бог, чтобы спасти всех. Баки взглянул на него пристальнее, чем обычно, так что Стив заметил, какие у него запавшие глаза. Он тоже убил нескольких из пленных — быстро, методично, почти без пауз между выстрелами. Честно. Друг рассмеялся и сказал: — Надеюсь! Почти уверен, что он одевается иначе, брат, не так нелепо! Стив рассмеялся тоже. Напряжение не ушло полностью — но не так тяжко стало на душе. Он на секунду обхватил Баки за плечи одной рукой, притиснул к себе: — Верно! И до чертей в это мгновение хотелось схватиться за него еще сильней, уткнуться лбом в плечо, как делал это в детстве после приступа, прижаться собственной щекой к его щеке. Будь они в самом деле братьями, то он бы так и сделал. — Пошли, — похлопал Баки по его руке и со значением приподнял брови, — твоя валькирия, похоже, прилетела забрать героев. Баки после плена терпеть не мог германский эпос, но и Пегги, сказать по правде, он не слишком-то любил. Хотя Стив чувствовал себя последним негодяем, наблюдать обиду приятеля по отношению к ней было даже весело. Баки нечасто отвергали женщины, он просто не привык. Самолет сел посреди поля, и они заметили, как распахнулась дверь. Первой, конечно, выходила агент Картер — в летной куртке с мехом, винтовкой за плечом и тщательно уложенной прической. И на самом деле Стив, кажется, был рад ее увидеть. А о мертвых немцах он отчитается — спокойно и по делу. Она действительно поймет, она сама агент. — Иди к ней, — сказал Баки и подтолкнул в спину. — Я пригляжу за всем здесь, Стиви. Иди к ней. *** — Если захочешь как-нибудь поговорить об этом… сам понимаешь. Сэм легко умеет вытянуть из солдата несколько болезненных, острых историй — как осколки от гранат из тела. И никаких «хочешь поговорить» ему для этого не нужно — так что Стив, пожалуй, немного благодарен, что он этого не делает. Стив… да, Стив хотел бы. Поговорить, рассказать все… об «этом». О Баки. Лучшем друге. Том, как они вместе росли, играли, дрались и взрослели. Как прибегали с улицы в дом одного из них — вечно чумазые, даже если просто болтали где-нибудь в укромном месте, вечно с разбитыми коленями и основанием ладоней и, время от времени, фингалом Баки и насморком Стива. Матери лишь качали головами — миссис Барнс иногда еще руками всплескивала, а миссис Роджерс упирала руки в бедра. Даже не расспрашивая, они поспешно грели воду, наливали ее в огромный тазик для купания, велели раздеваться, мыли — сразу вместе, Баки дурачился, Стив честно оттирал от пятен кожу — в чем же вы перепачкались на этот раз? — устало, улыбчиво спрашивала кого-то из них мать… Стив знает, что не остановится, если начнет рассказывать. О том, как просыпался от тычка под ребра на войне, как Бак велел ему: вставай, пошли! И утреннее солнце нежно грело мокрую спину, пока Баки сторожил с верной винтовкой в руках — как там ее, Венди? — он в самом деле давал имена своим винтовкам, Стива злило это, хотя, с другой стороны — знал об этом тоже только Стив. И Стив купался, Баки сторожил, потом швырял в своего капитана полотенцем, и Стив смущенно улыбался, потому что знал, зачем все это: возможность выкупаться рано поутру, веселая улыбка и залихватский вид приятеля. Что спрятана бутылка, что предупреждены ребята. Только о коробочке пастелей — что за пастели это были, «Диксон» или «Блендвелл»? — он не догадывался, пока Баки не вручил ее тайком от остальных парней. Детский набор пастелей, где он их добыл? Баки только самодовольно усмехался: «С днем рожденья, Стиви». — Да нет, — говорит Стив, — особо не о чем. Незачем, потому что они в центре мегаполиса, и Уилсон методично опрашивает о Зимнем Солдате членов ГИДРы. Выходит мало интересного — был здесь, многих убил, его почти схватили, он исчез. Знак ГИДРы на стене — стильный, выглядящий чрезвычайно современным логотип, выбешивает Стива, как и уютный холл и очень чистая лаборатория — помимо разрушений, оставленных Зимним Солдатом, здесь кошмарно мило. Чувство, будто попал в дурацкий сон, усиливает испуганная девушка в темном форменном халате, с ямочками на розовых щеках. Училась в Академии Щ.И.Т.а, научный факультет, Стив больше, чем уверен. — Что он теперь сделает? — Сэм с любопытством крутит в руках гильзу, подобранную с пола, они уже не в первый раз видят такие. Девушку, как и всех остальных, Сэм держит на прицеле. Вернется. Он переработает первоначальный план, исправит повреждения, залижет раны — и вернется, Стив в этом уверен. Зимний Солдат не любит отступать, даже на время. Если остаться здесь, поблизости, немного затаиться — можно дождаться его появления. Баки не успокоится, пока не уничтожит ГИДРу. Как и Стив. Это хорошая возможность. Стив глядит на девушку. — Связывай их. Я федералов вызову. Зимний Солдат не оставляет за собой живых. *** Потом Стив понял, что это за чистящее средство припрятал Баки перед самым вылетом. Когда он вспоминает этот день, ему все время мерещится, что это был сочельник — хоть на самом деле до Рождества было еще дней десять. Может, от того, что в штабе наконец нашли момент отпраздновать последние победы — ребята правда заслужили это. Филлипс говорил об увольнительных для каждого из них. Не то чтобы Стив целенаправленно искал Баки в тот вечер — он и не заметил, когда друг скрылся с вечеринки, но решил, что если Баки пропускает все веселье, то, вероятно, где-то ему просто веселей. В Лондоне команда ощущала себя почти как дома: можно отсидеться и подлечиться, и спланировать новую операцию, и вроде кто-то ждет. К тому же, Баки взяла в оборот Лоррейн — неугомонная, как правило, предпочитавшая флирт с офицерами, и все же снизошедшая и до сержанта. Теперь каждая их встреча была зрелищем: секретарь Филлипса держалась так надменно, как будто и не делала Баки авансов — Баки ей не верил, он еще в Бруклине здорово навострился изводить ломак. Так что он увивался возле нее, словно хитрый кот у банки сливок, а та делала вид, будто не замечает. Стоило же Баки отвлечься — иногда вполне демонстративно — Лоррейн притягивала вновь его внимание очередным: «Рада видеть, что вы не пострадали, сержант Барнс». Бак уверял ее с мальчишеской ухмылкой, что заговорен ото всех, кроме сердечных, ран. Стив иногда ему завидовал. Он в жизни не смог бы говорить с девушкой так же соблазнительно, хотя друг еще в школе как-то попытался научить его по долгу старшего товарища — но Стиву такие хитрости были не по характеру. Они с Пегги обычно ограничивались действительно серьезными беседами, а все более личное смущало его до красных ушей. Долгие взгляды над штабными картами были пределом для обоих. Оставалось Стиву стоять столбом и говорить о Шмидте. Даже старик полковник пошутил однажды: «Капитан, вы бы подтянулись как-то. Рядовой состав вовсю устраивает на ваших глазах маневры, а офицер не смеет даже честь отдать. Но вы же не присягу принести боитесь, верно?» «Сэр?» — непонимающе уточнил Стив и получил насмешливый взгляд Филлипса. «Ты безнадежен, сынок» — подытожил тот. Стив знал это и сам. Так что он не искал Баки в тот вечер. Просто вернулся на казенную квартиру, которую они делили с Фэлсвортом — и замер, заметив под закрытой дверью в свою комнату полоску света. Осторожно снял с вешалки для верхней одежды щит, проверил пистолет в кобуре. Взялся за ручку и дернул ее, немного слишком резко — дверь распахнулась на сто восемьдесят градусов, ударилась о стену… — Прости. Я думал, это Монти пришел, — сказал Баки равнодушно. — Я бы тебе крикнул. Решил, что тут шпион? Стив даже не ответил. Бак, полуголый, сидел на его кровати. Прямо перед ним стоял маленький столик, на котором Стив обычно держал книги. Сейчас на этом столике стояло три разных бутылки, блюдце, служившее, видимо, пепельницей, и ночничок со снятым абажуром. В блюдце сиротливо дымилась сигарета, лежали сероватые клочки от медицинской ваты. В правой руке Баки держал пинцет с еще одним таким. По цвету лица сам Бак тоже был каким-то… сероватым. — Что это? — спросил Стив, кивая на бутыль с надписью на немецком. Кажется, ту самую, с балтийского завода. — Кислота, — процедил с раздражением и вызовом одновременно Баки. Кивнул на остальные две бутылки. — Щелочь. Ну и виски. У нас в любой момент могут вернуться парни, извини, я как-то думал, что тут будет поспокойнее. У агента Картер, вроде бы, были на тебя сегодня планы? — он бросил пинцет кончиками на край пепельницы, взял за основание бутылку с виски, быстро сделал пару больших глотков. — Мы обсудили все, что собирались, — Стив, наконец, сообразил опустить щит. — Эх, Стиви, Стиви, сколько же учить… Бак не смотрел на него, словно Стив застал его за чем-то стыдным. Криво улыбался, болтал о глупостях, как и всегда теперь. Стив прежде не настаивал, Баки всегда зализывал свои раны один, делая вид, что все в полном порядке. Плен не сломал его, даже не изменил. Но Бак был ранен. Больше изнутри, это осталось в нем, когда уже сошли последние следы с лица и тела. Личность была ранена. Он снова взял пинцет. Тот чуть подрагивал в его руке и Стиву показалось — это не из-за виски. Баки положил предплечье левой руки на столешницу… и Роджерс увидал его. Грубо, спешно набитый черной краской знак — череп и извивающиеся спирали щупалец. Под ним — ряд жирных цифр. Стив такое видел. Рабочие с балтийского завода это обсуждали — если бы их опять схватили гансы, то опознали бы по номерам и клейму ГИДРы. Но Баки не сумеют схватить, правда? Тогда зачем? — Тебе это на самом деле надо? Баки кивнул. И мягко опустил вату на номер, повел дальше. Судорожно вздохнул и закусил губу. Поднял пинцет, бросил белый клочок и подцепил другой — пропитанный, должно быть, щелочью. Провел по пострадавшей коже. Слишком яркий свет лампы отражался в его глазах и Стиву показалось, что в них застыли слезы. Это больно? — подумал он. — Наверное, ужасно… Баки закончил, выронил пинцет и присосался к виски. А потом сказал: — Да, Стиви, — тихо и устало. Возможно, это не было необходимо — ранить себя так сильно. Если будут язвы, если он повредит не только кожу, но и мышцы, или сухожилия, если рука не заживет — что будет, он же снайпер, быстрый стрелок с любой руки, удача и гордость сто седьмого? Запретить бы надо… Стив подошел к нему и приказал: — Подвинься. Сел рядом с ним и взял чертов пинцет. — Давай-ка помогу, — сказал, — выведем эту пакость. Им удалось это — за несколько сеансов. Рука довольно быстро зажила. Когда последние чернила растворились в воспаленной ране, которой стала кожа на предплечье Баки, тот, наконец, не выдержал. Заговорил — тоскливо, зло и радостно, почти захлебываясь долгожданными словами. — Мой номер, — сказал он. — Четыре-два-пять-девять. От зубов отскакивает. У наших парней нет таких, а у поляков были. Но в Швейцарии только лабораторным крысам набивали. Номер подопытного. Никогда по имени, по званию — всегда только этот проклятый номер. Понимаешь? Не отзовешься — не дадут пожрать или накажут. Я начал забывать свое имя однажды. Как я испугался. Они все что-то мне втолковывали, так что я не сразу сообразил, что их уколы не самое страшное. Пришлось стараться постоянно помнить, номер — то есть военный номер, не лабораторный. Номер, имя, звание… Стив потрепал его по волосам: — Упрямый ты засранец… Баки засмеялся. Когда они закончили, когда предплечье Барнса было перебинтовано, и когда можно стало избавиться от тех бутылок, Стив единственный раз все-таки провел кусочком ваты по своей коже, чистой. Очень больно, правда. К утру, однако, и следа не стало. *** — Похоже, здесь дня три никого не было, — говорит Сэм. — Нужно искать зацепки. В номере отеля, где Зимний Солдат восстанавливался после неудачной вылазки, ни о каком уюте даже речи нет. Матрас стащен с кровати на пол, рядом с ним валяются бинты, коробки от патронов, обертки от каких-то бургеров, пустые блистеры от болеутоляющих. — Нормальные дозы его, похоже, не берут, — Сэм хмуро изучает инструкцию к лекарствам через сеть, — приходится пить пачками. Простого человека было бы не откачать после этакова лечения, но твой приятель правда крепкий парень. Стив смотрит на пинцет. Иглы и вата лежат в пепельнице. А вот пепла нет. — Даже не знаю, куда он может отправиться теперь, — Сэм смотрит на него. Сэм чересчур вошел в азарт, возможно, из-за Райли, возможно, нет, Стив толком и не знает. — У тебя нет идей? — спрашивает он Стива. Стив только головой качает, поджимая губы. К горлу подступает яростный крик, желание сорваться и разметать здесь все невольно заставляет его вести себя сдержанней, чем обычно. — Что-нибудь появится, — уверенно говорит он, хотя так не считает. Сэм смотрит на него, качает головой, отводит на мгновение глаза. «Как меня все достало» — вот что Стив читает в его открытых жестах, умном взгляде. — Слушай, — с привычным дружелюбием говорит Уилсон, — я же понимаю, почему ты молчишь. Все люди закрываются, когда им больно, никто не любит бередить. И я стараюсь не лезть тебе в душу, но — Кэп, тебе же самому важней всего найти его и вытащить из этого дерьма. Ты его понимаешь, ты чувствуешь, как он поступит, почему, когда. Он все еще твой лучший друг, я верю, Стив. Но я — я-то не представляю, с кем мы имеем дело. Ему так досталось, что он теперь не больно адекватен. Значит, он опасен, непредсказуем. Но за этим парнем, которого из него сделали, как ты говоришь, есть и другой парень, которого ты можешь понять, так? Но я-то не могу. Стив, правда. Я не спрашиваю, почему ты не отступаешь — я бы и сам не отступил. Думаю, что он стоит этого. Но я должен понять, каким он был. Что он любил, что ненавидел, к чему был привязан, такие мелочи, которые могут остаться, даже если он их не помнит. Это очень важно. Стив кивает. Кладет пинцет на пол, так аккуратно, как будто там ему и место. Поднимается и говорит: — Пошли. Незачем оставаться здесь. Я расскажу, — и начинает сразу, хотя не время и не место, сам же понимает, — Он был упрямым и самодовольным чертовым засранцем. Много курил, любил девчонок, обожал блондинок. Когда он в первый раз попал в лапы Золе, ему набили татуировку на левой руке — номер и этот череп ГИДРы. Мы ее свели. Он три недели приходил ко мне, и я прижигал кожу кислотой. У него слезы текли от боли, хотя он был терпеливым. Самое смешное, что это была левая рука… — ему действительно почти смешно сейчас. Баки бы посмеялся. Баки бы хохотал до слез, — Левая, понимаешь? — голос неожиданно срывается. Он заставляет себя замолчать. И Сэм кивает: — Так, — он осторожно выходит вслед за Стивом в коридор и закрывает дверь за ними. — Ладно. Извини, приятель. Поехали, куда ты скажешь. Больше он не спрашивает. Они едут обратно в Вашингтон, и Стиву почти всю дорогу кажется, что он вот-вот не сдержит снова грозящий потопить обоих их поток ненужных слов. Обычная истерика. И он, конечно, знает — нельзя отчаиваться. Он и не отчаивается. Но просто… Но это была левая рука. И это просто… Черт.