Дальше

      Стальной взгляд жесткой колючей лаской прошелся по мне, заставив вздрогнуть. Во рту явственно ощущался медный привкус крови, прокушенную губу саднило, ныли запястья закованных в наручники рук, но едва ли это было способно пробиться сквозь пелену странного чувства, что топило меня в густой массе... отчаяния?.. безысходности?.. Я не знала.       И не хотела знать.       Мэксон смотрел мне в глаза, немного отодвинувшись от меня на вытянутых руках — как если бы пытался осмыслить происходящее точно так же, как пыталась я поверить в его реальность.       — Моя, — наконец негромко произнес он, растягивая это слово. — Скажи это.       Я выдохнула и отвела глаза — стальной блеск стал невыносимым, сдавил как клещами. Крепче, чем минуту назад сжимали меня руки Мэксона — даже дышать стало тяжело.       — Зачем... — начала было я, но он, чуть повысив голос, оборвал мой вопрос:       — Я хочу слышать.       Его пальцы взяли меня за подбородок, он повернул к себе моё лицо, заставил снова заглянуть ему в глаза.       — Твоя, — прошептала я, не доверяя своему голосу, и зажмурилась.       — ...Артур, — подсказал Мэксон. — Смотри на меня. Назови мое имя.       — Я твоя... Артур.       Страх бывает порожден надеждой, верой в спасение, избавление... У меня же их больше не было. Может быть, поэтому не было больше и страха. Вместо них пришло неприятное ощущение нереальности, невесомости где-то внутри — словно я действительно больше не принадлежала самой себе.       И эти короткие слова, что прозвучали как нечто, в чем нельзя признаться никому — даже самой себе! — подтвердили ту самую истину, от которой я пыталась бежать, и которая в конечном итоге забрала меня.       Мэксон не ответил. Он поднялся и сел на постели, дотянулся до спинки кровати и отстегнул наручники с одной моей руки. Раскрытый браслет, звякнув, повис на металлической перекладине, словно в ожидании. Мэксон расстегнул другой наручник, но не снял с моей руки. Вместо этого, чуть помедлив, он подтянул его к себе и вдруг защелкнул свободный браслет на своем запястье.       Я невольно дернулась — почему-то оказаться прикованной к спинке кровати не ужаснуло меня настолько, как быть прикованной к Мэксону. Скудный металлический блеск наручника на одной краткое мгновение ослепил меня — словно сами стальные боги внезапно явили моим глазам неразрывную связь с этим мужчиной.       Моё движение так и осталось подобным трепыханию плененной птички — было даже непонятно, обратил ли Мэксон на это внимание. Он согнул руку, медленно и неторопливо потянул меня к себе — как хищник, не спеша смакующий беспомощность своей жертвы. И мне пришлось подчиниться ему, подняться вслед за этим молчаливым приказом.       Я с трудом могла припомнить, как оказалась в его постели. Помнила допрос в главном зале, но воспоминания о нем как-то плавно затухали у меня в голове, пока совсем не тонули в глухой темной мгле — обморок? — и снова прояснялись уже здесь, в этой комнате. Как-то очень туманно я припоминала, что видела Мэксона в медблоке, и это могло бы показаться сном, но, проснувшись потом и вглядываясь в полутьму, я сразу поняла, где нахожусь.       Исходящий от подушки запах красноречиво говорил, что Мэксон, несущий меня на руках к себе, определенно сном не был.       Запах мускуса и мыла смешивался с запахом смазки силовой брони в то самое неповторимое сочетание, от которого внутри всё сладко поджималось, хотела я того или нет, и которое я не смогла бы забыть никогда. И в тот момент, пока сознание только-только выплывало из сна, оно уже знало, кому принадлежит эта самая постель — и это вдруг стало почему-то... любопытно. Любопытство щедро разбавлялось стыдливым и порывистым испугом — со своей реакцией на Мэксона я ничего не могла поделать.       Но всё же... Было любопытно взглянуть на то, где он жил почти всю свою жизнь.       Обстановка в комнате была спартанской. Ничего лишнего, только то, в чем нуждался бы обычный полевой солдат. На Придвене было то же самое — его каюта ничем не отличалась от каюты любого офицера Братства. Крепкая кровать, застеленная обычным шерстяным одеялом. Стол с терминалом и хаотично разложенными на нем стопками бумажных листов. Металлический шкаф. Обычная мойка в углу — и разве что недавно распечатанная коробка со стимпаками на полке над раковиной могли сказать что-то о недавней травме хозяина. Всё остальное было таким же замкнутым, сумрачным и лишенным человеческого тепла, как и сам Мэксон. И как и сам Мэксон — лишенным возраста.       И это уже не удивляло.       Ни идеального порядка, ни беспорядка — как будто ему было одинаково плевать и на то, и на другое, и как если бы единственным царящим тут законом был лишь он сам.       Тогда я обнаружила, что спала в одиночестве — я не знала, что происходит вокруг, не знала, который час и вообще была потеряна в ситуации едва ли не больше, чем когда-либо! — но отсутствие Мэксона невольно заставило выдохнуть с облегчением. Пусть ненадолго, но мне требовалась эта короткая передышка, и, наверное, стоило быть ему за это благодарной, чем бы ни была вызвана эта милость.       Мне нужно было время — чтобы сделать глубокий вдох и... ничего больше. До этого я никогда бы не подумала, что нужно такое титаническое усилие воли над тем, чтобы просто остаться лежать в теплой постели. Было тяжело идти по разбитой Пустоши, убегать от ревущего когтя смерти, дышать воздухом, навеки пропитанным пылью руин, спать в неверной тишине изуродованной земли... Но не делать ничего оказалось несравнимо тяжелее.       Натянув одеяло до подбородка и вцепляясь в грубую шерсть, я зажмуривалась, стискивала зубы и прогоняла все мысли. Прогоняла, прогоняла... И мне казалось, что я не смогу больше уснуть.       Но в следующий раз меня разбудил тяжелый стальной взгляд.       Потянув за наручник, Мэксон усадил меня к себе на колени, и я коротко ахнула, когда оказалась лицом к нему, непроизвольно оперлась свободной рукой о его плечо. Другую не пустила натянувшаяся цепь наручников.       Под пальцами натянутой тетивой запела тонкая вибрация — внушительные мускулы напряглись, вздулись тугими жгутами, его дыхание на мгновение прервалось. Он тоже это чувствовал... Мускус и металл переплетались, пронизывали воздух, проникали, казалось, всюду.       — Я больше не позволю тебе уйти, девочка, — произнес Мэксон и слегка встряхнул рукой с пристегнутым наручником, как если бы демонстрировал мне самой нашу стальную связь.       Непроизвольно сопротивляясь этому движению, я дернула рукой, натянула цепь, но он удержал. Сопротивление было бессмысленно — всегда бессмысленно, когда дело касалось этого мужчины. Но свою дрожь я сдержать не могла.       — Я не... — я запнулась, когда пальцы Мэксона скользнули вдоль моего позвоночника. — Не уйду.       — Теперь ты сомневаешься? — спросил он, не уточняя своего вопроса.       Но я поняла.       — Разве это имеет значение? — ответила я вопросом на вопрос. Уткнулась лицом в его плечо.       Утомление и изнеможение всё же сломали меня, взяли в плен. Сомневалась ли я? Да. С самого первого дня, когда мне удалось ускользнуть от моего патруля, засадив в каждого патрульного по дозе психорелаксанта. Но с того же самого момента подспудно я была уверена — этот день когда-нибудь наступит. Наверное, теперь, когда я, прижавшись лбом к его обнаженной коже, вдыхала исходящую от Мэксона смесь металла и мускуса — только теперь я могла отчетливо понять это.       Его воля раздавливала меня, тянула к себе с неумолимой неотвратимостью, чтобы растворить в себе. Навеки. Отчего-то именно сейчас я стала чувствовать это особенно отчетливо — и это было как сладкая смерть, обещающая вечное блаженство взамен потери себя.       — Пожалуйста... Артур. Не говори об этом, — не поднимая головы, прошептала я.       Он опирался коленями о матрас и я, сидя у него на коленях, бесстыдно обвивала ногами мощный торс, касалась его всем телом, чувствовала горячие литые мышцы, и меня пронизывала тонкая вибрирующая музыка, неслышная никому, кроме нас двоих. Смеялась надо мной, увлекая в водоворот сладкого безумия.       Форма Мэксона по-прежнему валялась на полу — и, может быть, поэтому сейчас он, не стесненный ни чем, обнаженный, был подобен древнему божеству. Необузданный. Сильный. Опасный.       Обнимая Мэксона за шею одной рукой, я непроизвольно напрягла пальцы и пробороздила ногтями его кожу. Мне не хотелось думать о том, о чем я думала. Я не хотела сравнивать. Но сравнивала. Я вспоминала ту ленивую и сонную истому, что качала меня на своих волнах... тогда — с Дансом. Мы лежали, омываемые медленным и ласковым потоком, мы оба пребывали внутри этого потока.       Мне было стыдно за то, что воспоминания пришли сейчас. Я не имела на это права — хотя бы за тем, чтобы не оскорблять память о нашей последней ночи с Дансом, но всё равно думала о нем. Насколько легким был тот шелковый поток ощущений, настолько же тяжелой была свинцовая аура старейшины. И пусть даже пальцы Мэксона едва-едва касались меня, невесомо лаская, всё равно — тяжкий стальной столб его нечеловеческой внутренней силы почти уничтожил меня.       Наверное, меня даже слегка удивляло... что-то. Я пока сама не могла понять, что именно — может быть то, что меня больше не терзал страх перед ним. Короткий и быстрый как молния испуг перед его бешеными порывами — да. Но не тот глубинный и удушающий ужас перед самой сущностью Мэксона, что был раньше. Тогда... на Придвене. Когда я впервые пришла в его каюту. Тогда Мэксон прижимал меня к холодной металлической переборке, заставляя едва не умирать от всепоглощающего страха — настолько огромного, что страх сам уже превращался в наслаждение, зависимость, страсть...       «Я сделаю, как ты хотел, Данс».       Может, так действительно будет лучше для всех. Для меня. Для Мэксона. Для Братства Стали. И я зачем-то в сотый раз самой себе повторяла свое решение выполнить приказ моего наставника. У меня больше не было выбора — ответственность, от которой я так долго сбегала, всё же догнала меня и потребовала ответа.       «Я не сбегу. Я останусь... с ним».       Мэксон пошевелился — под моими пальцами перекатились валуны мышц. Его кожа была горячей, ее всё ещё покрывала испарина, но мне было холодно. Где-то в груди, глубоко внутри. Пусть даже со мной сковывающий Мэксона лед немного таял, но нечеловеческая стальная душа выпивала из меня остатки моего тепла, чтобы самому согреться.       Или казаться человеком.       Он чуть отстранил меня, ровно настолько, чтобы заглянуть в глаза.       — Надеюсь, ты приняла правильное решение? — ровно спросил он.       — Правильное, — выдохнула я, едва способная поднять голос выше шепота. И меня не удивило, что старейшина услышал мои мысли. Для него они никогда не были тайной.       Но на одно мгновение в этом обычном вопросе, заданном бесстрастным голосом, мне вдруг послышалась надежда... отчаяние... боль...       Я моргнула и встряхнула головой.       Нет. Не может быть.       Не может...       — А, черт!       Я очнулась от своих мыслей, когда кипяток щедро ошпарил мой палец. Задумавшись, я не заметила, как перелила его через край кружки. В это время дня на кухне обычно бывало шумно — стоило же мне напомнить о своем присутствии, как все замерли и уставились на меня. Стало тихо.       — Знаешь, что меня поражает? — в этой внезапной тишине Хэйлин подошла к столу и забрала у меня свою кружку. — Вот это, — ответила она, не дожидаясь моего ответа. — Тебя не может убить сама Пустошь, да что там убить... навредить хоть как-то — и то не может. Зато это можешь ты сама.       — Не слышала, как ты подошла.       — Угу, — Хэйлин обхватила кружку руками, словно замерзла, и, по-детски сложив губы, подула на горячий кофе, — Я тут стою уже целую минуту, смотрю, как ты мечтаешь.       Сидящий над мешком тошки послушник-вахтенный многозначительно хмыкнул. Подвинул мне кастрюлю с холодной водой, где плавала чищенная тошка, и я сунула туда обожженный палец.       У старшего скриптора под глазами залегли темные круги, усталость придала ее лицу нездоровый сиреневатый оттенок. «Скоро придется отправлять ее спать насильно... или с помощью инъекционного карабина», — с грустной усмешкой подумала я, наблюдая как она задумчиво смотрит на пар, поднимающийся от горячего кофе.       — Тебе нужен отдых, — вслух сказала я, никак не прокомментировав ее слова.       — Потом, — Хэйлин помолчала, и я снова обратила внимание на ее усталый вид. Она отхлебнула кофе, сморщилась. — Я еще не закончила... ээ... работу.       Работу, значит... Среди той мешанины из цифр и символов, что ручейками текли и текли на дисплеях терминалов, я не могла бы найти никакого смысла. Да и нужен ли он был, если я и так знала, что за «работу» она делает.       Удаленное подключение к чужой базе данных — за такое вряд ли кого-то могли похвалить. Даже Мэксон, который информацию ценил дороже человеческой жизни. А уж такое дело, как воровство информации с Лост-Хиллс... Я невольно с беспокойством поджала губы. Если они отследят источник сигнала, то Мэксону ничего не останется, как наказать старшего скриптора, которая его приказ поняла якобы слишком буквально. Что бы ни случилось, но старейшина должен быть чист перед Советом — значит, они потребуют, чтобы полетели головы. И голова Хэйлин в первую очередь.       Сойти с ума от безделья мне не грозило — работы здесь хватало всем, в том числе и мне. И я схватилась за эту возможность, хотя бы за тем, чтобы заглушить ядовитое бормотание собственных мыслей. Собственных чувств. Лишних, неуместных, глупых... Которые лезли в голову, стискивали грудь тоской и отчаянием — и ненужными воспоминаниями, от которых горели сухие глаза и внутри что-то рвалось, выло и металось, неспособное уже что-либо изменить.       «Ты доволен, Данс?..»       Работы было много и я с облегчением погружалась в изучение старых растрескавшихся от времени документов. Лишь бы не думать, не чувствовать.       «Я, Роджер Мэксон, капитан, личный номер...»       Их было много — бумаг, хранящих обрывки информации, голозаписей с дневниками, записями. Любой информацией, которой, как выяснилось, никогда не бывало слишком много. Нынешний старейшина стоял у власти лишь в последние пять лет, но мне оставалось только удивляться тому, насколько скрупулезно он восстанавливал архивы Братства Стали. И насколько плотно это переплеталось с его властью.       «...мы провели дознания и выяснили...»       «Допросы неизменно заканчиваются расстрелами...»       Сопоставляя кусочек за кусочком, я складывала целую картину, как детскую мозаику. Стенка деревянного шкафа, пестревшая приколотыми к ней маленькими бумажками с подписями, была прислонена к каменной стене, и я рассматривала ее, что, впрочем, уже было совершенно бессмысленно — я знала наизусть все записи и каждую начерченную мелом дорожку, связывающую те или иные записи.       Уверена — спецы Мэксона из аналитиков уже сделали это сотню раз и столько же раз переделали заново. Но мне надо было сделать это самой. И даже не столько за тем, чтобы отследить всю дорожку Братства до пересечения с Анклавом.       «...я даже больше не лгу, выдумывая причины казни ученых».       Личные дневники капитана Мэксона были одними из первых, что мне довелось изучить.       Допросы... Допросы — это хорошо. Но то, что мы не знали их содержания — вот это было плохо.       Были и другие записи — например, упоминалось, что старейшина Джон Мэксон встречался с тем, кого таинственно называли «Выходцем из Убежища».       «У Братства обширный опыт в том, чтобы встречаться с несчастными лабораторными мышами из Убежищ», — с невеселой усмешкой подумала я.       Однако, по непонятной иронии судьбы лишь дневники самого основателя Братства Стали, хоть и жившего двести лет назад, были самым близким к тому, что мы искали. На базу Марипоза указывало много — пусть даже от нее за последние сто лет остался лишь холм из камней. Это видела я, видели аналитики, но что бы мы там ни видели — это было...       — ...недостаточно, — подвела я итог, когда закончила прикалывать записки на стенку шкафа. — Что же ты там спрятал, капитан Мэксон? — пробормотала я, вытирая о форму пальцы, перепачканные мелом.       Моё импровизированное рабочее место появилось в отделе радиолокации всего три дня назад, однако мне казалось, что прошла уже целая вечность. Мне не хотелось признаваться самой себе в этом, но приходилось — я, с энтузиазмом влившись в работу аналитического отдела, трусливо спряталась здесь, за спиной старшего скриптора. Хэйлин не возражала, за что я была ей крайне благодарна. Она прекрасно всё понимала, но не озвучивала мне это. Слышать голос здравого смысла, говорящего звонким почти детским голоском старшего скриптора — это было бы невыносимо.       Я не боялась за нее. Даже когда тонкие пальчики просунули мне через решетку голодиск с координатами и сжали мою руку в попытке передать всю ту поддержку, которая мне так была нужна. Она рисковала, но я видела ее невероятную силу духа, собранность и решимость. Передо мной была не хрупкая девушка, а настоящий боец Братства Стали.       Мэксона я больше не видела с той самой ночи, что провела в его комнате. Я едва не вырвала из рук сверток с формой паладина, который мне утром принес послушник, после чего грубо выпроводила мальчика вон — он во все глаза рассматривал меня, как диковинную птицу, так что вряд ли услышал хоть слово. Поспешно сбросив рубашку и джинсы и натянув на себя новую форму (ни единого следа починки!), я почти бегом направилась в левое крыло основного корпуса Цитадели. Хорошо хоть офицерам выделялись отдельные комнаты — общие условия казармы меня не беспокоили, я успела к этому привыкнуть и на Придвене, но такое тотальное внимание к моей персоне убивало.       Наверное, это всё же было бегство.       Через зарешеченное окно рабочего кабинета открывался вид на инженерный отсек, где вдоль стен стояли стойки для силовой брони. Возле некоторых возились механики, периодически освещаемые вспышками сварки, но большинство стоек пустовали. В том числе пустовала и та, где обычно стояла, угрюмо дожидаясь хозяина, черная силовая броня с красным знаком Изгоев на нагруднике.       Я не знала, зачем надо было делать еще одно окно в стене, если оно вело не на улицу, а лишь в соседнее помещение, которое к тому же было высотой в целых два этажа. Один из механиков пояснил мне, что это было сделано всего лишь для дополнительной вентиляции, но в тот момент меня отчего-то неприятно волновал вид пустой стойки и я снова подумала, что это было как-то странно... это окно с решеткой, через которое я прекрасно видела стойку, но не видела черную силовую броню.       — Он в Роквилле, — ответила Хэйлин, ненадолго отрываясь. Она взглянула на меня, проследила за направлением моего взгляда.       — Что? — я с досадой отвернулась от этого чертова вентиляционного окна, — Кто?       — Ты смотришь на то, где должна стоять силовая броня Мэксона, — раздельно, как слабоумной, пояснила мне она. Откачнулась от терминала, потерла глаза. — Ее там нет. Потому что старейшина с отрядом в Роквилле.       — Хэйлин!.. — я не смогла сдержать раздражение и повысила голос. — Я, наверное, никогда к этому не привыкну!       — Не преувеличивай, — откликнулась Хэйлин и снова придвинула к себе клавиатуру. Всё ее внимание снова утонуло в данных с мониторов. — На самом деле Цитадель лишь поначалу была похожа на разворошенное гнездо кротокрысов, — она принялась быстро стучать по клавишам. — И знаешь что? Все это приняли и успокоились, когда убедились, что старейшина Мэксон оказался человеком, а не богом... А тебе, Нора, уже пора смириться со своим положением его... ну... мм... девушки.       В моих руках хрустнул и рассыпался кусок мела — я не заметила, как стиснула его пальцами.       — Капитан Мэксон допрашивал ученых на базе Марипоза, — сказала я, решив оставить замечание старшего скриптора без ответа. Не хотелось продолжать этот разговор — мне не нравились те ответы, что я могла дать самой себе.       Хэйлин издала какой-то невнятный звук, видимо, означавший согласие. Занятие старшего скриптора поглощало ее внимание практически без остатка — она даже не стала пытаться продолжать.       — Я не вижу протоколов.       На секунду остановились порхавшие над клавиатурой руки. Она обернулась, бросила на меня быстрый взгляд, и мрачная серьезность на почти детском лице смотрелась странно и неуместно.       — Потому что их нет, — Хэйлин снова отвернулась к своим мониторам. — Марипоза была взорвана и уничтожена около пятидесяти лет назад. То, что должно было быть найдено на ней, то уже давно найдено. Вернее... только то, что ХОТЕЛ бы видеть найденным сам капитан Мэксон.       — Ты считаешь, что он уничтожил протоколы, потому что не хотел, чтобы они попали к Братству Стали? — я уже читала его личные дневники, в которых он упоминал, что допрашивал ученых «Вест-Тек», но почему-то до сих пор всерьез не задумывалась о протоколах, записанных на голодиски, или хотя бы их стенографию.       Старший скриптор шевельнула одним плечом.       — Это официальная версия. И во всяком случае, мастер-скриптор уверен в этом, хотя во всеуслышание предпочитает не делить версии на «официальные» и «неофициальные». Но уничтожил ли их Роджер Мэксон... — она изобразила еще один неопределенный жест, который должен был как-то выражать ее сомнение, — Лост-Хиллс владеет намного большей информацией, чем показывает. — Хэйлин помолчала, пошелестела ворохом бумаг с записями, затем извлекла из стопки одну и протянула мне, не глядя, — Смотри.       Я пробежала глазами по строкам, написанным мелким убористым почерком старшего скриптора.       — Ричард Грей, он же Ричард Моро, — я подняла глаза и нахмурилась, припоминая. — Создатель? А причем тут...       — Ни при чем. Официально, — подчеркнула она. — Официально у Братства не было контактов с Создателем армии супермутантов. Тем не менее, Лост-Хиллс засекретил документы об операции по его уничтожению. И дело даже не в том, что эта информация оказалась недоступна нам — Восточному отделению. Она недоступна никому.       — В Братстве был раскол, — мне сложно было собрать в единое целое всю массу разрозненных знаний, хотя Хэйлин похоже этих сложностей не испытывала, — И во время него Восточное отделение было отрезано от Лост-Хиллс.       — Ну, — отмахнулась Хэйлин, — это было при Лайонсе. С тех пор Мэксон восстановил все мыслимые связи. Хотя... знаешь, Нора, одному ему известно, чего это для него стоило.       Она откачнулась назад, принялась копаться в стопках бумаг.       — Совет старейшин одобрил его кандидатуру, когда ему было всего шестнадцать лет, — сказала я. — Может, поэтому не все записи и документы с тех пор ему доступны.       Я произнесла это и почему-то внезапно самой показалось, какую чушь я только что ляпнула. Мэксону не доверяли из-за возраста?..       Старший скриптор бросила на меня странный взгляд.       — Он — прямой потомок капитана Роджера Мэксона, — ответила она и в тонком детском голосе стальной цепью звякнул знакомый фанатизм. Слишком знакомый. Хэйлин даже на миг оторвалась от бумаг, — Возможно, Совет решил, что именно ему не стоит знать что-то... Возможно, — с непонятным нажимом добавила она. — Например это. Судьба отряда, пропавшего близ Карбона.       Она зацепила ногтем один лист бумаги, подала мне.       — «Трое членов Братства Стали в ранге паладинов, пропавшие в районе города Карбон, позже были найдены в Лосе», — прочитала я вслух и секунду переводила дыхание. — «Все трое были живы...» — я выдержала паузу, надеясь, что Хэйлин как-то прокомментирует это, но она лишь молча взмахнула рукой, предлагая мне читать дальше. Я вздохнула и продолжила, — «Отмечен необратимый ход мутации, вызванный воздействием вируса рукотворной эволюции. После совещания высшим руководством было принято решение не уничтожать пострадавших от мутагена ВРЭ братьев, а доставить их на военную базу «Сьерра» для дальнейшего изучения путем взятия образцов тканей и последующего живосечения...» — я замолчала и посмотрела на старшего скриптора, — Это ты нашла в базе данных..? — я выразительно указала глазами наверх.       — Да. Есть еще рапорт паладина Ромбуса, который командовал поисковой группой... Можешь ознакомиться, если хочешь, но это всё равно ложь. Они не пропали бесследно, как говорилось в его рапорте. Они были тайно доставлены на базу Братства и подвергнуты вивисекции.       — Зачем... — я оборвала сама себя, внезапно ощутив, как к горлу подкатил горький комок. Принялась обмахиваться листами бумаги, очень надеясь, что меня не вырвет прямо здесь.       Подвергнуты... вивисекции?       — Очень много дорог ведут к исследованиям, которые проводились в правительственных лабораториях, — заметила Хэйлин. — Слишком многое из наработанного было подхвачено и продолжено разными объектами... Сначала это были разрозненные независимые друг от друга точки, потом же это вылилось в целые сети. Ричард Моро со своей армией послужил толчком к тому, чтобы всё это объединилось в один большой проект. Хотя сам он к проекту уже не имел отношения.       — За этим стоял Анклав?       — И позже — Институт, — кивнула Хэйлин. — Мы видели разрушенную лабораторию по изучению ВРЭ в подземном комплексе в Содружестве. Скрипторы едва успели ее изучить перед тем, как он был уничтожен... Ну насколько это было возможно за такой короткий срок, — с некоторым сожалением уточнила она. — И, как видишь, Братство Стали тоже не осталось в стороне, — она указала на документ у меня в руках.       Я тяжело сглотнула горький ком в горле. Снова замутило. Я глубоко вдохнула, борясь с тошнотой.       — Но ведь... Они же были членами Братства...       — Да. Они были членами Братства, — со стальной жесткостью сказала Хэйлин. — Как мы все. И именно поэтому мы все должны служить ему до конца, как сделали это они.       Я едва не решила, что ослышалась. Даже головой встряхнула. Дико было слышать из уст Хэйлин эту стальную истину Братства, но — как бы я к ней ни относилась, это был боец Братства Стали. Она могла идти против решений Мэксона, но не против догм Братства.       — Особенности физиологических функций мутировавших органов можно изучить, только увидев их работу на еще живом организме, — тем временем пояснила она. — Обычно есть от десяти до сорока минут до наступления биологической смерти организма и где-то столько же после. У аутопсии живого объекта есть свои неудобства. Можешь взглянуть на анализ результатов вскрытия этих... Что с тобой?       Издав неприличный булькающий звук, я зажала рот руками и, опрокидывая стулья, пулей вынеслась из кабинета.       Чуть позже я стояла в санузле, наклонившись над раковиной и плескала себе в лицо холодной водой, в зеркале отражалось бледное посеревшее лицо с бескровными губами и я старательно избегала смотреть туда. Расстаться с завтраком было не особенно приятно, еще более неприятным было то, что это повторялось всё чаще, и я сама мало могла повлиять на такие неудобные реакции своего организма.       Может, я хотела спросить еще что-то, уточнить — к тому моменту, когда меня выворачивало, я уже всё забыла. Мой вопрос остался не заданным, да впрочем и не было нужды его озвучивать. Исследователи везде оставались исследователями — будь то ученые Института, скрипторы Братства или даже дотошные умники из Подземки. Хэйлин, при всей ее кажущейся детской мягкости, обладала той же циничностью ученого и на нее не произвели впечатления опыты, которые могли ставить скрипторы над своими же братьями на базе «Сьерра». Пусть даже и превращенными в супермутантов.       Через некоторое время вода привела меня в чувство — тело перестало сотрясаться мелкой противной дрожью, а желудок прекратил поджиматься куда-то к горлу, и я, чуть пошатываясь, побрела в сторону рабочего кабинета.       — Паладин.       Надтреснутый старческий голос заставил меня выпрямиться и откачнуться от стены, за которую я придерживалась. Я повернулась в сторону Ротшильда, отсалютовала ему приветствием Братства.       — Мастер-скриптор.       Он степенно и неспешно шел, проплывал, жесткий и несгибаемый. Глядя на его прямой аристократический облик, я мысленно сравнивала его с портретами римских императоров. В колледже я всегда любила историю — и вот теперь эта воплощение властности кесарей явилось мне, облаченное в багрово-красную робу. Позади него, почтительно отступив на пару шагов, шли два послушника — и это было бы забавно, если бы на месте Ротшильда был кто-нибудь другой. В его же случае послушники смотрелись свитой кесаря.       — По всей вероятности я должен выразить вам личную признательность... паладин, — холодно проскрипел он, поравнявшись со мной и чуть замедлив шаг. По его выражению лица сложно было сказать, о чем он думал — однако уж никак не о признательности. — Информация, доставленная вами, была бесценной.       — Братство превыше всего, мастер-скриптор, — осторожно ответила я. — Это было моим долгом.       — О да, паладин, — тонкие губы скривились, отчего у старческого лица появилось надменно-нетерпимое выражение. — Это долг каждого из нас — делать всё ради блага Братства, невзирая на... — Ротшильд сделал паузу и пронзительно заглянул мне в глаза, отчего стало даже слегка не по себе, — личные предпочтения.       В голове словно что-то взорвалось и толкнулось взрывной волной злости — и лишь каким-то усилием воли я сумела сдержать ядовитый и резкий ответ.       Посторонившись и пропуская мастера-скриптора, я лишь наклонила голову в знак согласия и промолчала. Ротшильд удалился, всё так же неспешно шурша красной робой, следом за ним почтительно засеменили послушники. Проводив его взглядом, я прижала руки к вискам. Голова была горячей, а ладони — ледяными.       «Я смогу, Данс... Я смогу».       И не в первый раз уже мне пришла в голову мысль о том, насколько же жадным может оказаться этот стальной колосс — Братство Стали.       Когда я зашла в кабинет, то сразу и не заметила, что Хэйлин нет на привычном месте — среди стоящих полукругом мониторов терминала. Да, может, и не заметила бы, если бы она вдруг не вздрогнула и не обернулась ко мне, как-то воровато прикрывая собой радиопередатчик. Она приняла чье-то радиосообщение — и в этом не было бы ничего странного, если бы старший скриптор не прижала ладонью к столу ленту радиограммы и еще какой-то лист бумаги с поспешно нацарапанными записями и не начала медленно сдвигать их к себе. Ее взгляд на мгновение метнулся мне за спину, потом вернулся, вперился в мое лицо. Глядя на меня расширенными глазами, Хэйлин задержала дыхание и спустя несколько секунд, что мы смотрели друг на друга, выдохнула:       — Паладин.       Я смотрела в ее лицо, на котором стремительно разливался румянец, и возможно, стоило бы спросить, что происходит, и что вдруг вызвало уставное обращение, и откуда взялись это смущение и стыдливая застенчивость старшего скриптора. Но понимание внезапно само толкнулось куда-то в виски, хлестнуло едкой горечью.       — Данс, — произнесла я. Это вырвалось само собой, и собственный голос показался мне чужим. — Это был он?       — Это был он, — последовал ответ, моего обоняния мягко коснулась волна мускуса, смешанного с порохом и смазкой силовой брони. И я едва ли не прыжком обернулась, отшатнулась против воли — неуклюже и неловко, даже ударилась о косяк двери.       Плавно откачнувшись от края стола и источая ленивую хищную неторопливость, Мэксон приблизился ко мне — я не видела его из-за открытой двери, но теперь он был в моем поле зрения. Черная форма потемнела от пота и прилипла к телу, взмокшие волосы были взъерошены после капюшона — усталость лишь немного наложила на него след, глаза же, устремленные на меня из-под нахмуренных бровей, смотрели остро и мрачно.       Обтянутая перчаткой рука жестко схватила меня за запястье — жар, исходящий от Мэксона, опалил даже сквозь кожу перчатки.       — Иди за мной.       Он почти выволок меня из кабинета. В голове вдруг стало пусто и гулко, ни одного слова возражения не пришло на ум, да и вряд ли могло бы прийти. И весь путь до его комнаты я, кажется, даже не могла дышать.       Мэксон захлопнул дверь и толкнул меня к стене — мои руки, зажатые его пальцами словно тисками, оказались задраны у меня над головой. Запах мужского пота и смазки силовой брони бросился мне в лицо, густо окутал дурманящим туманом. Горячка недавнего боя, отблески адского кровавого пламени метались во взгляде Мэксона, исходили от него словно колючими молниями.       — Что ты... — спросила-выдохнула я, когда могучее тело в силой вжало меня в гладкий камень, выбивая из легких весь воздух.       — Молчи.       Его губы накрыли мой рот, врываясь в него жестоким безжалостным поцелуем. Болезненная ласка, ощущение жесткой кисти на лице заставили меня разом ослабеть и почти повиснуть на нем, расплавиться в один момент от нахлынувшего урагана чужого желания... Горячий шторм захватил, накрыл, затянул в тяжелый жаркий водоворот. Запястья ныли, сдавленные жесткой хваткой, но я не сопротивлялась — тело утратило вес, как я утратила волю, и могла лишь с покорным ужасом наблюдать, как меня раздавливает тяжкий стальной дух.       Мэксон ослабил хватку, словно сделав над собой усилие, завел мои руки себе за шею. Адреналин боя, звериная ярость, клокотавшие в нем глухими раскатами рыка, парализовали меня, парализовали, наверное, даже сам страх.       — Артур, — прошептали мои губы, и до меня не сразу дошло, что это говорю я.       «Боже, неужели мне не хватало его?» — далеким взрывом полыхнула мысль и погасла, когда его пальцы дернули вниз молнию моей формы.       Мэксон развернул меня спиной к себе и сдернул с моих плеч форму, сорвал ее так резко, что я вскрикнула. Кожа его перчаток была шершавой, обожженной, но это сводило с ума, когда он проводил ими вдоль моего тела, оглаживал его, стискивал грудь, одаривая грубой болезненной лаской. Острый мужской запах был запахом его страсти, его желания. И в тот момент он порабощал меня, не оставлял в голове ни единой мысли — лишь сладостный хаос, в который я проваливалась бездумно и безоглядно.       Всем телом он вдавливал меня в каменные плиты, заставляя прижиматься к ним щекой, зарывался лицом в мои волосы, и металлические пряжки его формы впивались в мою обнаженную спину, бороздя на коже болезненные царапины. Тяжелое дыхание Мэксона тонуло в моих волосах, опаляло. Он чуть отстранился и я почувствовала, как он рванул ремень на своей форме.       — Прими... Прими меня!.. — услышала я глухой рык, — Сейчас же!       Одной рукой он взял меня за бедра, и другая рука, зажав мне рот, заглушила стон — когда он вошел в меня, вонзился, заставив обезуметь от волны мучительно-прекрасного исступления. Обещание нежности было позабыто, и Мэксон грубо стискивал мою грудь, но было какое-то жестокое и примитивное наслаждение в том, чтобы чувствовать это — как моя грудь отдавала ему свое тепло, словно была создана для его рук, затянутых в кожаные перчатки. Я изгибалась навстречу ему, содрогалась всем телом от его толчков, когда он вламывался в меня, яростно, резко.       Самым краешком сознания понимала, что потом снова начнется все сначала и придут стыд и раскаяние... И пусть даже они будут глупы и бессмысленны — я не могла с ними справиться.       Но не сейчас.       В тот момент я не принадлежала самой себе. Лишь ему, лишь всепоглощающей страсти этого мужчины, чьи глухие стоны сейчас были больше похожи на рычание. Не прекращая мощных ритмичных движений, он взял меня за волосы на затылке, сжал их.       — О да... — шептал он, запрокидывая мою голову, притягивая к себе, опалял ухо своим горячим дыханием, — О да, девочка...       Не было ничего нежного или мягкого в том, как дико он любил меня сейчас. Были лишь сила, яростный напор, хаос. Этот звериный порыв давил меня и уничтожал, но в тот момент, когда внутри меня вспыхнул яркий цветок экстаза, это было как забвение, как бушующий пожар — единственно прекрасное и правильное, что оставалось в этом мире.