***
Борис и сам не знал, какая сила влекла его сегодня в сторону знакомой церквушки. То ли очередной греховный сон был слишком ярок, то ли совесть кричала о невозможности предательства дорогих ему людей чересчур громко. Тем не менее только солнце заиграло первыми лучами, он неспешно направил Мавра в сторону прихода отца Федора. Какого же было его изумление, когда в церкви он оказался не один. Алеша, который последние дни держался с ним доброжелательно-отстраненно, тоже находился здесь и, видимо, довольно давно. Он был так погружен в молитву, что даже не услышал чуть скрипнувшей двери и легких шагов, затихших в самом темном углу церквушки. Борис прикрыл глаза и сосредоточился на молитве. Уголки губ устремились вверх. Возможно, их общая молитва наконец принесет плоды и они получат то, что хотят. Он понимал, что самообман не является благодетелью, но пусть так. Он отпустит Алешу, тот забудет свою первую привязанность, а со всем остальным он разберется сам. Борис шептал Иисусову молитву* не в состоянии сосредоточиться ни на чем более серьезном. Сначала он хотел так же тихо уйти, как и пришел, но не смог. Удержал себя на месте, решив подождать, чтобы еще раз взглянуть в эти яркие ореховые глаза и прочесть там свой приговор. И вот Алеша обернулся, заметил, заметно вздрогнул и на долю секунды подался вперед. Борис с трудом сглотнул. Что это? Он ожидал увидеть гнев, презрение, безразличие, ярость, слезы, но не это. В таких родных любимых до последней искорки глазах плескалась нежность?! Но как? Ради всего святого… Алеша быстро прошел мимо, и Борис позволил себе выдохнуть. Наскоро перекрестившись, он вышел из церкви. В этот самый момент Алеша легко взлетел на Ласточку и… обернулся. В глазах все те же грустная нежность и решимость, те самые, хорошо знакомые Борису, что вспыхивали в них в каждом поединке на шпагах. Алеша устремился в обратный путь, и Борис, словно завороженный, отправился за ним следом, не отрывая взгляда от хрупкой фигуры впереди. В голове теснились несвязные мысли… Он сделал всё для того, чтобы юноша его возненавидел, и теперь не понимал его поведения. А Алексей словно и не стремился скрыться, скакал уверенно, изредка оборачиваясь на преследователя, словно зовя за собой. Его волосы трепал ветер, и сердце Бориса щемило от… счастья. Он бы отдал все сокровища мира за то, чтобы лишь просто лететь верхом следом за ним целую вечность. Просто оберегая, охраняя, поддерживая, не надеясь ни на большее. Тот момент, когда Алеша устремился в противоположную от Осколково сторону, Борис не заметил и, лишь когда впереди показалась незнакомая заброшенная мельница, он наконец очнулся. Куда скачет юноша и зачем? Но не успел он додумать эту здравую мысль, как Алеша уже промчался мимо мельницы и поскакал вдоль поля, засаженного льном. В голове Бориса тут же возник образ матушки, у неё были такие же лазорево-синие глаза, как и цветы буйно цветущего льна, такие же яркие и нежные. Сейчас он уже не цвел, полностью готовый к уборке, и лишь редкие пожухшие соцветия напоминали о былой красоте. Ласточка летела прямо по полю, сминая невысокие хрупкие растения, явно получая истинное удовольствие от скачки, как и её молодой хозяин, и Борис устремился за ними. Что произошло в следующий момент, Борис не понял… Мавр яростно заржал и стал опрокидываться на бок, увлекая под себя ничего не соображающего, растерянного всадника. Правую ногу обожгло болью, в голове зашумело. В реальности удержал лишь отчаянный срывающийся крик «Боря-я-я-я!», а затем небо и земля поменялись местами. Первое, что молодой мужчина почувствовал, придя в себя, была сильная пульсирующая боль в лодыжке. Где-то ржала лошадь, шумели деревья, что-то колючее неприятно вонзилось в ладонь, а голова лежала на чем-то живом и теплом. Разлепив веки, Борис увидел огромные испуганные глаза, темными озерами выделяющиеся на снежно-бледном лице. Раньше мужчина не догадывался о том, что взглядом можно обнять, но сейчас происходило именно это. Борис с трудом поднял гудящую голову и нашел глазами Мавра, стоявшего неподалеку, на первый взгляд вполне здорового. «Слава богу, жив». — Я… я так испугался. — Алеша сидел рядом и изо всех сил храбрился, кусая губы, но по тому, как нервно подрагивали его плечи, Борис видел: юноша смертельно напуган. Он только сейчас заметил, что его левая рука находилась в плену у тонких, но сильных пальцев, которые держали крепко, до боли впиваясь в грязные от земли ладони. — Что случилось? — Борис возненавидел себя за хриплый, словно каркающий голос. — Мавр повредил ногу, наскочил на большую корягу, как она только тут очутилась… Я виноват. Если бы я не свернул к этому полю… А ты… ты ненадолго потерял сознание. Где у тебя болит? — Алеша частил, захлебываясь воздухом. — Алексей, прекратите наговаривать на себя. Ам-м-м-м-м… — попытавшись подняться, Борис скривился от пронзившей боли в поврежденной ноге. — Просто сильно ударился головой и, видимо, получил вывих. Пустое. Он не понимал, почему Алексей вновь так заботлив и близок, почему не пытается отстраниться, не злится и негодует, а, наоборот, так трогательно-небрежно зовет его на «ты» и придерживает за плечи. Словно и не было того жестокого разговора у бани. Они сидели на жесткой земле посреди льняного поля, покрытые пылью и потом, но, казалось, сейчас это никого не волновало. Алеша помог Борису сесть, осторожно придерживая за плечи и как бы невзначай зарываясь лицом в его пахнущие пылью и скошенной травой волосы. Алеша дышал рвано и глубоко, пытаясь подавить тот панический ужас, что объял его при виде падающего вместе с лошадью Бориса. Тот ощутил состояние юноши, чувства и мысли на этом лице отражались как в открытой книге, и Борис жадно читал её, боясь упустить хоть одну эмоцию. Это было так ярко, так необыкновенно, так доселе незнакомо ощущать на себе всю полноту чьей-то любви и привязанности. Отведя взор от бледной щеки с чуть пробивающейся редкой щетиной, Борис спросил: — Как Мавр? — Вроде перелома нет. Сейчас главное скорее доставить тебя домой и показать доктору. — Я не маленький мальчик, А… Алексей, а Мавр — мой боевой товарищ, я не хочу его потерять, — Боря попытался отстраниться от теплого хрупкого тела. — Перестань делать вид, что ничего не происходит… — Алеша так яростно развернул к себе лицом ошарашенного Бориса, что тот зашипел от нового приступа боли. — Прости… — Бледные щеки окрасились румянцем. Нервно сглотнув, Алеша обхватил плечи Бориса, теплые ладони обжигали кожу даже через несколько слоев одежды: — Выслушай, прошу. Борис кивнул как болванчик, не в силах оторвать глаз от завораживающих алых губ. — Борис. Боря… я слышал ваш разговор с Петром Гагариным, — Алеша выговорил это скороговоркой, словно боясь, что после ему не хватит духа. — Молчи… — тонкий палец лег на дрогнувшие губы в ответ на немой вопрос в глазах. -Там у охотничьего домика два дня назад… Я теперь знаю, что все твои слова о пари и безразличии — ложь. Я люблю тебя, я хочу помочь, мы справимся вместе, Боря. Гагарин — ничтожество… «Молчи. Молчи моё наваждение. Я не хочу этого слышать». — Погоди… погоди. Что именно ты слышал? — глаза Бориса потухли, былой липкий страх окутал всё существо. — Всё… Алеша понурил голову и весь сжался, ожидая гневной отповеди, но ничего не происходило, и он решился поднять глаза. Борис смотрел на него с видом обреченного: — Вот значит как… Значит, на то воля Божья. — Боря? — Алеша испугался этого бесцветного голоса. — Ты не должен был слышать ничего из этого грязного разговора. — Борис снова попытался вырваться. — Мне это безразлично. — Алеша не выпустил руки мужчины. — Безразлично? Безразлично то, что я согласился на предательство, на низкую кражу, да на всё сразу… «Господи, почему я не свернул себе шею прямо здесь и сейчас. Всем бы стало легче». — Но это же ради меня… — Что? — Борис был потрясен. — Дело не в тебе. — Во мне, и ты не убедишь меня в обратном, все остальное несущественно. — Лицо Алексея озарила улыбка: — Я все понял правильно… и я теперь точно знаю, что не безразличен тебе. — Господи… — Борис прикрыл глаза. — Не гони меня, я все равно не уйду. Я буду рядом, — Алеша доверчиво прижался к теплому плечу лбом, стараясь не потревожить поврежденную ногу. — Алексей… Алеша, ты не понимаешь, то, что мы сейчас чувствуем… это грех, тяжелый, смертный, клеймо несмываемое. Ты просто запутался, это пройдет. «Как достучаться? Как объяснить, что боюсь я не за себя, а за него — наивного, честного, чистого?» Алеша с вызовом посмотрел в синие глаза: — Нет, я уверен, а все остальное не важно. — А что важно… что? — Ты! Ну и как прикажете говорить с этим мудрым взрослым ребенком? Взывать к вере и добродетели? Едва ли это возможно, если собственные кончики пальцев покалывает от желания прикоснуться к прилипшей ко лбу кудряшке, если глаза жадно скользят по юношеской шее и трогательным ключицам с заметной еще отметиной страсти, если сердце поёт и плачет от этих «люблю», «ради меня», «ты». Алеша и сам не понял, откуда вдруг взялась такая решимость, такое неукротимое желание прикоснуться. Он притянул руку любимого к лицу и стал целовать сбитые о землю костяшки пальцев. Когда, уделив внимание каждому, он поднял глаза, то понял, что неосознанно сделал сейчас что-то чертовски правильное, потому что в глазах напротив читалось такая нежная растерянность, такое благоговение, что Алеша почувствовал, как запылали щеки и уши, и попытался вскочить, на что Борис тут же скривился от боли, но удержал юношу рядом. Спустя мгновение Алеша ощущал себя невесомым, словно Зефир**. Он растворялся в крепких теплых объятиях. Родные губы коснулись высокого лба, собрали капельки пота на висках, коснулись пушистых ресниц, кончика чуть вздернутого носа, опробовали бархатистость щек и, не касаясь жаждущих губ, прошлись по тонкой коже подбородка с чуть заметным светлым пушком. Алеша никогда не целовался с девушкой, но сейчас, когда его лицо покрывали легкими, нежными невесомыми поцелуями, он подумал, что именно так их и целуют, трепетно, ласково, мягко. Но он же не девушка! Он хочет по-настоящему! Борис завороженно слушал тихие чувственные стоны Алеши, и его сердце наполнялось неизъяснимой радостью. Закрыв глаза, то ли от вполне понятной робости, то ли от переполненности чувств, его мальчик неумело, но решительно скользил подушечками пальцев по нежной коже за его ушами. Эти невинные прикосновения отзывались тяжестью в паху и неуемным желанием прижимать к своей груди это чудо. Борису хотелось ласкать и нежить, медленно и невесомо, но, видимо, Алеша был другого мнения, потому что вдруг он отстранился, но лишь для того, чтобы вдохнуть свежего воздуха и тут же уверенно впиться своими губами в губы Бориса. — Хочу по-настоящему… Поддавшись неожиданному напору, Борис расслабился и уступил. Наглый захватчик почему-то не обрадовался, а растерялся, и зажмуренные в момент страстного нападения выразительные глаза недоуменно распахнулись. Почему ему не отвечают? Борис подавил в себе желание засмеяться и повел. Не перехватывая инициативу, не обгоняя и не торопя, просто подсказывая и делясь, открывая terra incognita*** завороженному таким отношением юноше. Они исследовали друг друга неспешными поцелуями, языки словно вальсировали, губы пылали, зубы покусывали и прихватывали, дыхания смешивались и срывались в нежной шелковистой глубине. Мир вокруг словно перестал существовать. Затихли птичьи трели и шелест пожелтевшей листвы. Они тонули в сладком ярком мареве взаимности, приглушенной страсти и терпкой нежности, одной на двоих. Неизвестно сколько бы продолжалось это сладкое томление если бы Ласточка призывно не заржала, зовя хозяина домой. Алеша, еще купаясь в густой дымке неизведанных ощущений, тряхнул влажными от пота кудряшками и, с неохотой покидая теплые мужские объятия, произнес: — Я за помощью? — Ну уж нет. Сегодня ты будешь моим спасителем, — Борис подмигнул заалевшему Алексею и попытался подняться. — Сейчас мы осмотрим Мавра, и если с ним все в порядке, то ты мне поможешь поудобнее устроиться в седле и мы доберемся до дома самостоятельно. «До дома». Алеша замер, ему так приятно было слышать, что любимый считает его родное поместье своим домом, а потом бросился помогать скрипнувшему зубами от боли любимому. Осмотрев Мавра, Алеша с удовлетворением отметил, что тот лишь немного прихрамывает, но в глубине души был разочарован. Ему так хотелось, крепко прижавшись к широкой спине, ехать рядом с любимым, а Мавра вести на поводу. Но Борис, трезво оценив ситуацию, решил неспешно двигаться верхом. Оставив невесомый, целомудренный поцелуй на щеке любимого, он принял его помощь и с трудом, морщась от боли, взобрался в седло. На обратном пути они не проронили ни слова, наслаждаясь лишь мимолетными проникновенными взглядами и чувством глубокого единения.***
Следующим утром Алеша проснулся таким необычайно счастливым, каким просыпался только на Рождество с предвкушением чуда и непреодолимым желанием распаковать все подарки, ожидающие его под разлапистой елью в бальной зале. Он скатился с кровати, бодрый, свежий, с удивлением увидел в зеркале сияющего внутренним светом красивого статного юношу и подмигнул своему отражению. Хотелось петь и обнимать всех вокруг. Метаморфоза, произошедшая с ним, не укрылась от внимательных взоров домочадцев, уж слишком не похож был этот пышущий здоровьем юноша, на ту бледную тень, в которую он превратился за последние дни. Позавтракав и задушив как по волшебству возникавшую на губах счастливую улыбку, чтобы избежать ненужных вопросов, Алексей с помощью матушки собрал на серебряный поднос все самое вкусное и свежее и понес поздний завтрак в комнату своего любимого учителя, радуясь, что ненавистный Гагарин отбыл в Петербург и не портит ему настроение своим присутствием. Еще вчера спешно вызванный семейный доктор вправил страдальцу лодыжку, напоил настойкой опия, прописал недельный постельный режим и укатил, сокрушаясь, что его бесшабашная юность давно миновала. Алеша, мгновенно вызвавшийся осуществлять всяческий уход за болящим, сделал вид, что не заметил укоризненного темно-синего взора и убежал к себе, борясь с желанием остаться и поцеловать недовольного зависимым положением любимого. Неловко постучав в заветную дверь, Алеша перехватил поднос и, не дожидаясь ответа, подтолкнул ее ногой вперед. От картины, что предстала перед глазами, юноша задохнулся. На кровати облаченный лишь в короткие брюки и светлую рубашку, опираясь на гору подушек, сидел Борис, а в его ногах устроился Никитка — подарок старого графа. Видимо, мальчишка пытался поплотнее затянуть на поврежденной лодыжке теплую фиксирующую повязку, что вчера сделал доктор, но это ему удавалось из рук вон плохо. При виде барина с подносом мальчишка моментально слетел с кровати и остался стоять рядом, понурив голову. Алеша яростно сверкнул глазами, грохнул поднос на резную тумбочку возле кровати и неожиданно для себя рявкнул: — Пшел вон! — Но барин, нужно перевязать… — Вон! Алеша бы удивился прыти, с которой мальчишка скрылся за дверью, если бы ему было до этого дело. — Алексей, что происходит? — глаза Бориса смеялись, в то время как он сам представлял собой образец сдержанного аристократизма. — Что происходит?! — Алеша вернулся к двери, рывком распахнул её и, убедившись, что за ней нет того, кто вдруг навел его на неприятные мысли о шпионаже, снова закрыл уже на защелку. — Сейчас я вам объясню… — Ты принес мне завтрак? — Борис заинтересовано покосился на тумбочку. Алеша недоуменно захлопал глазами: — Да, и не надо переводить разговор. Что тут делал этот мальчишка? — Что за вопрос? Он теперь мой слуга. Перевязку. — Почему именно он? — Алеша, понемногу успокоившись, с удовольствием устроился на том месте, где совсем недавно сидел Никитка. — Алеша, не ревнуй, прошу, — Борис обхватил ладонь, поглаживающую его по больной лодыжке. — Не нужно набрасываться на мальчишку, он делал свою работу. От тихого «Алеша» мурашки поползли по спине, и молодой граф улыбнулся, крепче сжимая пальцы, захватившие в плен его ладонь: — Я и не набрасываюсь. — Алеша покраснел, осознавая, как некрасива со стороны его глупая ревность. — Конечно… конечно. Так что у нас на завтрак? Скоро завтрак на двоих был съеден, хотя времени на его поглощение понадобилось в два раза больше, чем обычно, так как он перемежался долгими ласковыми взглядами, словно случайными касаниями, жарким румянцем и поминутно подавляемым желанием целовать друг друга. Направляясь за свежими фруктами для больного и унося вкус незабудкового одеколона на губах, Алеша задержался на пороге: — А тот белокурый корнет, с которым тебе было так хорошо в Париже, похож на Никитку?! На мгновение Борис застыл, словно не понимая, о чем речь, а затем запустил в говорившего увесистую пуховую подушку со словами: — Ступайте, ваше сиятельство, и, пока не выбросите из головы глупые мысли, можете не возвращаться. Алеша, увернувшись от подушки, облегченно рассмеялся и тихо произнес: — Тогда я скоро вернусь, и мы разработаем план. Борис откинулся на подушки и тяжело вздохнул. " Алеша. Юный граф для одинокого воина." Непосредственный и благородный, он все еще живет словно в сказке, словно в приключенческом пиратском романе, где наличие плана действий, верных друзей, огромного желания и толики безрассудства решает все проблемы героев. Но ничто в целом мире теперь не заставит Бориса отказаться от него, а уж тем более Гагарин со своим гнусным шантажом. Тот, кто посмеет обидеть его Алешу, пожалеет об этом. У каждого сказочного принца должен быть свой верный дракон.