Обреченные на разлуку

Из глубин уплывающего сознания пробился укоризненный взгляд любимых пронзительно синих глаз, и Алешу словно подхватило и выбросило из утягивающего водоворота сладострастия, где чувства стали неотличимы от животных инстинктов. — Нет!.. Кирилл, прошу вас… Нет! Горячие губы Вершинина на влажном плече Алеши замерли, почувствовав, как заледенело юное тело в его объятиях, словно не оно еще минуту назад отзывалось на жаркие ласки так безыскусно и искренне. Алеша, поняв, что его отпустили, немедленно отстранился и отполз к изголовью кровати. Ласковые уверенные руки, нежный успокаивающий шепот, обволакивающая аура мужской силы — все это было словно с ним, а будто и не с ним вовсе. Тело, которое с радостью откликнулось на первые невинные ласки, вдруг взбунтовалось, зацепившись за голос разума и отказавшись подчинятся похоти. Похолодели ладони, напряглись согнутые в коленях ноги, распахнулись еще минуту назад подернутые дымкой желания глаза. Томная нега сменилась животным страхом… Юного графа охватил ужас. В голове билось набатом: «Что же я наделал?» Хватило сил оттолкнуть чужие руки, которые — слава Создателю! — не успели еще опуститься ниже пояса; выбраться из-под тяжести раскаленного тела, казавшегося сейчас чем-то отвратительным, рождающим мысли об измене, что чуть не случилась… Измене любимому человеку, измене себе самому. То самое тело, что так страстно отдавалось одному единственному, в эту минуту само закрылось для другого мужчины, вызвав острый приступ паники и отвращения к самому себе. И Алеша, со страхом поглядывая на застывшего рядом Кирилла, был абсолютно уверен в том, что так будет с каждым, кто не Борис. — Простите, Алеша, я не хотел… Не хотел вас обидеть. — Кирилл Сергеевич поднялся с развороченного ложа и накинул сброшенный перед началом омовения сюртук. — Я… — Тут нет вашей вины… — дрожащим шепотом проговорил Алеша, укутываясь в одеяло по самые поблескивающие не пролитыми слезами шоколадные глаза. — Сейчас вам лучше уйти. — Да, конечно, как скажете, Алеша. — Кирилл ссутулился и, покаянно опустив голову, не оборачиваясь прошел к двери. — Я пришлю Акулину… она поможет. — Спасибо… — прошелестел Алеша и уткнулся лицом в подушку. Ну почему, почему он такой… Почему отталкивает от себя хороших людей, оскорбляет… Зачем, как наивный дурачок, согласился на такую интимную помощь от человека, который так откровенно к нему неравнодушен. Ведь видел же улыбки ласковые, слова лишь для него сказанные слышал. Сказал бы твердое «нет», и не было бы этой неприглядной постыдной сцены. Словно продажная девка… поманил своим телом, а потом оттолкнул. А Кирилл… Ушел униженным и оскорбленным, но ни словом, ни взглядом не обвинил словно… Нет, не может того быть… Словно действительно влюблен. Выходит, это он влюбляет в себя мужчин, а потом делает им больно… Ужасно, отвратительно. Если бы в его жизни не было Бори, возможно, он бы смог ответить на чувства Кирилла, такого зрелого и надежного. Но сейчас это абсолютно невозможно. Алеша горестно всхлипнул. Хотелось больше никогда не подниматься с кровати, не видеть боли в умных дымчато-серых глазах Кирилла. Но мечтам Алеши не суждено было сбыться. Вскоре пришла Акулина, чтобы убрать банные принадлежности и влажные простыни. — Вас, барин, к вечерней трапезе сегодня ждут, — прогудела она своим грудным зычным голосом. — Хотят отметить ваше выздоровление. — А Кирилл Сергеевич?.. — Только уехали-с, словно черти за ними гнались, — проворчала горничная, забирая таз. — Сказали, что в присутствие по срочному делу требуют. Юный граф облегченно вздохнул, вновь кляня себя за малодушие и трусость. Встречаться сейчас с младшим Вершининым ему не хотелось, как и присутствовать на ужине в свою честь, но ничего не поделаешь, придется подниматься и одеваться, передав через Акулину своё согласие и благодарность. Не то Андрей Сергеевич тоже обеспокоится, а то и заподозрит неладное. До вечера у Алеши еще было время для просмотра писем, что пришли на его имя. Чистая и свежая одежда, в которую было так приятно облачиться после двух недель горячки, оказалась ему несколько велика: во время болезни он сильно похудел. Ноги и руки еще предательски подрагивали от слабости и нервного расстройства, потому пришлось устроиться на кровати, заправленной расторопной Акулиной. Первым он прочел письмо Сони, в котором, помимо последних уездных новостей, были восторженные девичьи причитания относительно свадебного платья и восхитительных французских туфелек, а так же осторожная надежда на скорейшее разрешение некрасивой истории с арестом брата. К письму прилагалось приглашение на венчание графа Александра Самойлова и княжны Софьи Гагариной, что состоится двадцатого апреля сего года в… Алеша отложил приятно пахнущее розовой водой письмо и уронил лицо в ладони. Как же так получилось, что даже на венчании своих самых близких и родных людей он не сможет присутствовать? Нет, участливый Андрей Сергеевич его, конечно, отпустил бы до внезапной болезни, но Алеша отчетливо слышал наказ доктора: «Никаких нагрузок и долгих прогулок еще как минимум месяц», а значит, придется огорчить родных. А так хотелось увидеть отца и матушку, обнять Сашу, а еще рассказать о том злосчастном векселе: вдруг благодаря ему можно вытащить Петра из долговой ямы?.. Длинные обстоятельные письма брата помогли Алеше многое переосмыслить и понять, что не держит он зла на Гагарина, а ради Софьи даже готов лично за него поручиться. Второе письмо, теплое и буквально пронизанное любовью и почти явным запахом только испеченных ватрушек с черникой, было от матушки. Она писала о том, как хорошо идут дела в поместье, как умен и ловок новый управляющий, нанятый Сашей, а еще о том, что батюшка с приближением весны чувствует себя все лучше, да настолько, что собирается как в старые добрые времена выехать на охоту. О Гагариных было лишь пару слов. Графиня до сих пор гневалась на недостойного князя Петра, что опозорил своим поведением род и бросил тень на свою юную сестру, а значит — и на её будущего мужа, её любимого старшего сына. Алеша улыбнулся. Ему, своей младшей кровиночке, матушка безбожный поступок уже давно простила, а чужому сыну, воину и герою, что рос практически на её глазах, не может. В этом вся матушка. Вот и приписка: не забывать о Господе, что многомилостив и снисходителен к грешным рабам своим. Поразмыслив, Алеша пришел к выводу, что права матушка. После всего, что случилось, сегодня он непременно пойдет на воскресную службу. Ведь болит душа, мечется и мается еще с того самого страшного дня разлуки, а теперь просто плачет и стенает, ибо с трудом удержался он от падения в бездну. Кто как не ангел-хранитель отвел от греха?.. И хоть не повенчаны они перед богом и людьми и любовь их греховна, благодарен он силам небесным за то, что берегут от поругания изменой их с Борисом светлые чувства. Юный граф очень надеялся, что любимый чувствует и дышит с ним в унисон и тоже с нетерпением ждет встречи. А в том, что они непременно найдут друг друга, Алеша уже не сомневался. Решено, завтра он обязательно сходит на литургию. Середина Великого поста всегда отмечена многочасовыми покаянными молитвами, и, хоть сил простоять все положенное время у него пока нет, он очень постарается. Ради себя, ради Бори, ради Кирилла, которого оскорбил невольно. А сейчас необходимо написать ответные письма, а это целое искусство, потому как нужно мягко отказаться от присутствия на венчании, да так, чтобы не обеспокоить родных своей внезапной болезнью, а еще задуматься о свадебном подарке, который можно отослать в следующий приезд управляющего. Письмо любимому брату Алеша решил написать позже: с ним же и отошлет свадебные подарки. После воскресной службы граф думал заглянуть в примеченную ранее букинистическую лавку. И брат его, и будущая невестка очень уважали хорошие книги. Этим он и хотел воспользоваться. Подарки будут не дорогими, но желанными, на это Алеша очень надеялся. В тишине и покое хорошо натопленной спальни юный граф потихоньку пришел в себя и переместился поближе к небольшому светлому бюро, чтобы уложить свои разрозненные мысли и чувства на молчаливую бумагу. *** — Господи… Борис отчаянно застонал и открыл глаза. В голове били барабаны и свистели пули, во рту словно расположился целый взвод солдат, вместе с полковыми лошадьми. Все тело ныло и болело, будто он провел в седле несколько суток к ряду. Приподнявшись, Борис обнаружил рядом тихо сопящего графа Ясеневского с обнаженным торсом и в облаке спутанных золотых кудрей. Стало нестерпимо больно. Его собственная, распахнутая на груди рубашка, была покрыта красноречивыми пятнами, как и шелковые покрывала, что целомудренно прикрывали их с любовником до талии. Проснувшийся от спячки похмельный мозг сообщил, как сильно он вчера напился. Этого следовало ожидать, ведь только от одного бокала шампанского ему всегда становилось дурно, а тут была не одна бутылка. Кажется, после кусочка обжигающе ледяного ананаса, что скармливал ему улыбающийся Сережа, он уплыл в небытиё. Как он оказался в одной постели с Ясеневским, Борис не помнил. И судя по тому, что он видел, в ней они не просто спали. Боря скрипнул зубами и пробормотал проклятия. Следовало как можно быстрее собраться и покинуть такой гостеприимный и такой сейчас ненавистный дом. Спавший рядом Ясеневский не вызывал ни злости ни отторжения, лишь бесконечную печаль и боль за грудиной. Уйти не прощаясь, чтобы больше никогда не видеться — это именно то, что сейчас нужно. Но не успел он спустить ноги на холодный паркетный пол, как раздался шорох и с шелковых подушек приподнялась лохматая голова. Ясеневский с трудом разлепил тяжелые веки и ухмыльнулся. — Значит, влюбился? — Что? — Ничего, друг мой… Просто встаёт у тебя сейчас ни на жаркие ласки, а на имя Алеша. Борис вскочил с постели, отчаянно жалея, что не успел вовремя уйти. — Да не бесись ты… — Сергей обнял подушку и посмотрел на натягивающего сапог Бориса почти с нежностью. — Я же не со зла. Просто не выношу третьего в постели. Не услышав ответа, Ясеневский подполз поближе к сидящему в ногах кровати Борису и обнял за плечи. — Прости, Боренька. Глупая ревность… Борис сжал запястья обнимающих его тонких рук. — Не приду я больше, Сережа. Прости за всё. — Значит правда любишь. Завидую я ему. — Не стоит… я больше никогда его не увижу. — Что? — в голосе Сережи зазвенели знакомые золотистые колокольчики смеха. — Какой же ты глупый, Боря… Миронов недоверчиво обернулся, поморщившись от обострившейся головной боли. Огромные голубые глаза смотрели на него очень серьезно. — Ты любишь, тебя не любить невозможно, а значит твой Алеша тебя тоже любит. А дороги двух истинно любящих обязательно пересекутся. Так говорила моя старая кормилица, а она никогда не ошибалась, уж поверь мне. Боря хотел было ответить, но ему не дали, приложив к его потрескавшимся губам изящный указательный палец. А потом граф Ясеневский завернулся в тонкий шелк покрывала и не обернувшись, скрылся за дверью. Боря за ним не пошел, а остался сидеть на кровати в грязной рубашке, мятом сюртуке одном сапоге и с вспыхнувшей в груди надеждой, что дальше все будет хорошо. Нужно только верить. *** Воскресным утром ноги сами принесли Бориса к совсем недавно освещенному Казанскому собору, что возвышался над Невским проспектом всей своей исполинской мощью, помноженной на особую красоту полукруглой колоннады, устремленной, казалось, прямо в небо. Ранним утром путь от Сенной площади Борис проделал за каких-то двадцать минут, наслаждаясь неторопливой прогулкой вдоль Екатерининского канала. Все вокруг словно оживало, радуясь первым теплым дням. Апрель принес с собой запахи весны, яркие солнечные лучи и ту особенную легкость, что растекается прямо в воздухе, когда начинает звенеть капель. Собор встретил его стройным пением на клиросе*, ароматами ладана и запахом лампадного масла. Сразу нахлынули воспоминания детства, строгий взор отца и усталые, но добрые глаза матушки, что столько лет была регентом* при небольшом церковном хоре в храме, где служил батюшка. Он и сам, будучи совсем юным, все праздничные и воскресные службы проводил на клиросе. Молился Борис истово и благоговейно, стараясь взор не подымать, чтобы не отвлекаться на других прихожан и праздные мысли. Но сколько бы ни произносил вслед за служившим батюшкой слова покаянной молитвы, Борис перед глазами его стоял лишь один ангел и властитель его дум. Алеша. Его единственный родной человек. И просил Боря не за себя, а за его счастье, здоровье и благополучие. К себе хотел лишь снисхождения и дарования прощения за греховные мысли и поступки, в которые втягивала его нечистая, а еще сил и терпения, чтобы дождаться своего Алешу, если суждена им одна дорога на двоих. Благодать, что опускалась в храме на каждого искренне молящегося, сейчас снизошла и на Бориса, который наконец почувствовал себя намного спокойнее и умиротворённее, словно душевных сил прибавилось и совесть наконец примолкла, перестав терзать его ночью, проведенной в объятьях нелюбимого. Поставив свечу в канунник* и помолившись за упокой души своих почивших сродников, с просветленным лицом и влажными глазами Борис устремился на выход. Именно в тот момент, когда он выходил из центрального входа в храм и обернулся для троекратного крестного знамения, через западный вход бесшумно проскользнул стройный шатен со следами не отпустившей его болезни на бледном аристократичном лице. Кляня себя за то, что проспал и добирался до центра очень долго, успев только к концу службы, Алеша приобрел свечи в свечной лавке, справился об отце Георгие, порекомендованном матушкой старом духовнике, и узнал, что тот час назад уехал читать отходную и когда явится, никому не ведомо. Поблагодарив церковного служку, Алеша прошел ближе к алтарю*, стараясь не мешать молящимся, где на аналое* лежала икона Спасителя. Троекратно перекрестившись и припав к ней губами, зажег свечу, поставив на подсвечник, и почтительно отступил, склонившись в поясном поклоне. Красота нового храма поражала Алешу своей величественной строгостью, не давая сразу сосредоточиться на молитве. Не даром строили его долгих десять лет. Собор действительно стал украшением столицы. А когда-нибудь станет и её сердцем, подумалось вдруг Алеше, духовным центром города, да и империи. Особо понравились Алеше отлитые из бронзы статуи князя Владимира, Александра Невского и святых Иоанна Кронштадтского и Андрея Первозванного, что украшали ниши северного фасада. Льющийся сквозь большие арочные окна солнечный свет словно ласкал теплом его хрупкую фигурку, придавая сил ослабленному после болезни юноше, точно волшебным коконом отгораживая от земного и придавая стойкости для продолжительной и глубокой молитвы. Юный граф так углубился в общение с Господом, что и не заметил, как более часа простоял опустив голову в атласный серый мрамор пола, не смея поднять глаза на лики святых, столь сердитыми и укоризненными виделись ему их просветленные лица. Лишь Божия матерь Казанская, во имя чьей иконы был освящен храм, смотрела на него с материнскою ласкою и вселенской печалью. И Алеша, чувствуя это материнское всепрощение, шептал знакомые с детства молитвы не замечая, как по щекам его текут освободительные слезы, а рыдания сотрясают хрупкие плечи. Он возносил слова благодарности Пресвятой деве, что не позволила совершиться непоправимому. И пусть многие его мысли преступны и грешны, а за подобные смиренные просьбы ревностные служители церкви его непременно предали бы анафеме, он продолжил просить за любимого, за того, без кого не мыслит существования, которого готов ждать вечность. Молил о чуде обретения любви, породит которое его бескрайняя надежда, истинная вера и огромное желание снова быть вместе. В то самое время когда Алеша так истово молился, кладя земные поклоны и не замечая на себе любопытных взглядов юных прихожанок, на домашний адрес господина Мирова-Лисовского поступило письмо из Орловской губернии…