***
Всю следующую неделю Алеша не находил себе места. Борис оказался прав. Он повел себя как мальчишка. Вспылил и сбежал от любимого, даже не поцеловав на прощание. Теперь этот проклятый кружок и его участники казались Алеше чем-то очень несущественным… Главным были больной прощальный взгляд Бориса и теплые ласковые руки, пытающиеся его удержать. Алеша пытался отвлечься на занятия с мальчиками, даже вызвался читать им на ночь сказки, заменив занятого отца, съездил к брату на ужин, прочел привезенные им письма от родных, (особенно обрадовало его послание от батюшки, наполненное сдержанными извинениями и заверениями в отцовской любви)… Не помогало. Борис был с ним везде, куда бы он ни пошел, чем бы ни занимался. Затем к Вершининым с визитом приехал Саша, был прост в общении, обходителен и смешлив, чем сразу расположил к себе и мальчиков и их отца. Привезенные им чудесные французские пирожные ученики оценили по достоинству и весь вечер смотрели в рот молодому герою-аристократу. И тем удивительнее было то, что день спустя Борис и Глеб спросили у Алеши не о нём, а о Борисе. — Почему господин Миронов не навещает нас? — поинтересовался, розовея, Борис. — Это потому что мы ему не понравились? — вторил ему Глеб. — А вы такой грустный, потому что он опять уехал? — не унимался участливый Борис. — А папа тоже хотел с ним познакомиться… — напоминал Глеб. И откуда у этих мальчишек такая проницательность? Алеша и правда безумно соскучился. Словно не неделя прошла, а вновь те страшные полгода. И вот теперь, надев свой лучший выходной сюртук и наплевав на вопящую гордость, Алеша спешил к Борису. Извозчика он отпустил раньше, намереваясь немного пройтись и проветрить полную тяжелых дум голову, благо погода прогулке благоприятствовала. И какого же было его изумление, когда, завернув к дому, где квартировал Борис, увидел саму причину своих бессонных ночей, но не одну. Напротив его любимого стоял приятный респектабельный мужчина и что-то не спеша втолковывал Борису, опираясь на трость темного дерева. Нет, этого человека нельзя было назвать молодым и ослепительно красивым, но вся его породистая фигура излучала властность и самоуверенность. Еще только зайдя в переулок, по услышанному от любимого описанию, Алеша узнал Порфирия Дмитриевича Мирова-Лисовского. Он был благодарен этому человеку. Ведь именно благодаря его помощи Боря спасся от тоски и одиночества, не сгинул в неприветливом к бедным провинциалам Петербурге. Чуть поодаль стоял еще еще один мужчина. Вот глядя на него, у Алеши внутри что-то нехорошо заворочалось, так же как полгода назад, когда он увидел рядом со своим Борей златовласого Никитку. И вот опять… Этот хлыщ в щегольском сюртуке, с тростью с серебряным навершием в виде головы льва прожигал заинтересованным взглядом его Борю. И было в этом взгляде что-то немыслимо темное и дерзкое. Алеша похолодел, поняв что соревноваться с хлыщем в подобных взглядах не сможет, пожалуй, никогда, а вот другим — собственническим и злым, он мог сейчас убить без помощи оружия. Он уже было собрался преодолеть последние несколько метров до наглеца, но тут мужчина, разговаривающий с Борисом, развернулся боком, показывая красивый классический профиль. Лицо франта в этот миг посветлело и еле заметная улыбка заиграла на его губах. Ах вот оно что… Алеша замедлил шаг и расслабился. Чуть не опозорился…ревность глаза застила… А тут, оказывается, все намного проще. Столь горячий взгляд предназначался отнюдь не Боре, а его начальнику. Алеша улыбнулся, чувствуя, как отпускает его душащий огонь ревности. Франт был сразу же прощен и даже оценен по совсем иной шкале. Интересный, наверное, человек, необычный. Ну не верилось Алеше, что такую личность, как чиновник по особым поручениям Миров-Лисовский, заинтересовала бы пустышка в модном фраке. Алеша затаился неподалёку, продолжая наблюдать за колоритной троицей, ожидая, когда любимый, наконец, освободится от своих важных посетителей. Тем временем на другой стороне улицы Борис завершал разговор с заехавшим проведать его в неурочный час начальником. — …Так вот. Я хочу, чтобы к концу года у вас уже были наработки по всем возможным подобным обществам в Москве. Все указания получите на месте от моего человека. — Слушаюсь. — На первое время жилье вам будет предоставлено. В будущем сможете выбрать подходящий район, ближе к канцелярии. — Хорошо, Порфирий Дмитриевич. — И еще… Как я понял, вы собираетесь взять с собой вашего друга графа Самойлова. Борис вскинул бровь и напрягся. — Откуда?.. — Успокойтесь, Боря. Вы забыли, что у меня с его старшим братом приятельские отношения, а значит, я тоже буду присматривать за младшим Самойловым. — Понимаю… И готов пообещать, что пока Алексей будет рядом со мной, с его головы не упадет ни один волос. — Я в этом не сомневаюсь. Не беспокойтесь. Я не против ваших… увлечений, Боренька. Но в Москве, будьте добры, объявить сего достойного юного господина вашим… кузеном, — проговорил Порфирий Дмитриевич с легкой улыбкой, не прекращая пожирать глазами стоящего у экипажа мужчину. — Для вашего же блага. Поверьте, я знаю, о чем говорю. Картинка в голове Бориса наконец прояснилась и сложилась в яркую, четкую и, как оказалось, увлекательную своей ослепительной простотой. Все было слишком очевидно, как же он не понял сразу? Такое спокойное принятие в ответ на почти признание может быть лишь в одном случае. И этот случай был совсем рядом. Стоял в двух шагах, лениво опираясь на приметную дорогую трость. Слушая последние указания Порфирия Дмитриевича, Боря старался не смотреть слишком откровенно на непринужденно курящего у экипажа молодого мужчину, лет на десять младше Мирова-Лисовского. Его примечательная внешность сразу бросилась Борису в глаза, но он и подумать не мог, кем на самом деле был для его начальника этот голубоглазый шатен. В каждом движении сердечной привязанности Порфирия Дмитриевича прослеживалась абсолютная расслабленность и даже скука. Молодой мужчина был облачен в светло-серый фрак, явно пошитый у отличного портного, как, в прочем, и темно-синие кюлоты, а небесно-голубой вышитый жилет с серебряными пуговицами прекрасно гармонировал с яркими глазами. Его прямые мускулистые ноги, обутые в щегольские туфли с пряжками, обтягивали плотные чулки. Борис мысленно дал себе зарок обязательно пошить Алеше подобный костюм в иной цветовой гамме. На любимом он будет смотреться в разы элегантнее и снимать с него этот костюм лично будет мучительно приятно. Мужчина в свою очередь лениво косился на Бориса с Порфирием Дмитриевичем, изредка поглядывая на крупные карманные часы с привесками. Лишь на мгновение Борис поймал ясный собственнический взгляд мужчины, скользнувший по его собеседнику, но этого хватило, чтобы подозрение переросло в абсолютную уверенность. Так вот к чему был этот разговор о «кузене»… Молодой человек с повадками столичного щеголя и умными глазами, что умело прятались за напускной скукой фланирующего бездельника как нельзя лучше подходил на роль спутника для такого необычного, умного и что уж говорить, опасного человека, как Миров-Лисовский.***
Экипаж Мирова-Лисовского еще не скрылся из глаз, а на Бориса обрушилась шалая буря в виде тяжело дышащего в его затылок Алеши. — Боря, прости меня. Прости меня… прошу. Пришлось незамедлительно ретироваться, укрываясь в спасительной темноте и прохладе черной лестницы. В комнату они буквально ввалились, отчаянно целуясь и цепляясь друг за друга. — Погоди Алеша, мы должны серьезно поговорить. Юный граф отпрянул, смотря на любимого расфокусированными, уже затуманенными страстью глазами. — Прости, я… — Алеша сделал шаг назад и заставил успокоится взбесившееся сердце. — Я просто очень соскучился. Борис, которому тоже было очень трудно держать руки при себе, отошел к окну. Он ни чуть не меньше Алеши мучился от разлуки и неопределенности, потому любимого хотелось зацеловать и заласкать, не отпуская из объятий. Еще сутки и он бы сам сделал первый шаг, но Алеша, его славный мудрый мальчик, нет, мужчина, пришел к нему сам. И Борису ужасно нравилось то, что он видел. Алеша не выглядел побитым щенком или раскаивавшимся грешником, напротив — в его взгляде теплилась такая безумная надежда на прощение и такая бесконечная любовь, что Борис забыл обо всем: недовольстве собственным поведением, уязвленной гордости и глупой ревности к новым знакомцам Алеши. Теперь самым сложным было другое. Рассказать любимому, что за новый поворот в судьбе уготовил ему господь руками господина Мирова-Лисовского. Согласится ли юный граф разделить с ним одну жизнь, бросит ли все, к чему успел привыкнуть в Петербурге, чтобы отправится с ним в незнакомую, а потому враждебную Москву. Новое задание, о котором столь немногословно сегодня говорил Миров-Лисовский, было секретным и сложным. Борису предстояло вжиться в образ тайного наблюдателя, стать на долгие годы глазами и ушами Особенного отдела. Начать наблюдение за подобными «Союзу» опасными кружками или сообществами путем внедрения в оные. Потому и разговор с начальством велся вне стен канцелярии, приватно, в тайне ото всех, замаскированный под случайный дружеский визит. Борис мягко усадил взволнованного любимого в кресло и заговорил. — Алеша, сегодня я получил приказ о моем переводе на постоянную работу в Москву. Я понимаю, что ты только начал привыкать к столичной жизни, нашел новых друзей и хороших знакомых… Я пойму если ты захочешь остаться… Я постараюсь… — Что ты такое говоришь, Боря? — Алеша встал и сделал несколько нервных бездумных шагов — Как ты мог подумать? Я за эти пять дней чуть не сошел с ума! Я проклинал свою неуступчивость и вспыльчивость. А ты…. — Алеша… Родной мой… — Это неожиданно и сложно, но разве я могу остаться в Петербурге?.. Ты бы смог уехать без меня? Борис понял, какую ошибку совершил, лишь увидев, как любимого бьет нервная дрожь, которую он тщетно пытается скрыть. В одно мгновение преодолев разделяющее их расстояние, он крепко обнял опустившего голову юношу. Алеша поднял на него укоризненный, полный отчаянной решимости взгляд. — Прости, я дурак… Все никак не могу поверить в то, что такой идеальный восхитительный человек, как ты, полюбил меня… Вот такого, без рода, без племени… Без состояния и связей. Без возможности когда-нибудь дать тебе то, что уже твоё по праву рождения. — Прекрати немедленно, иначе мы снова скатимся в неприятный разговор о равенстве, а я уже выкинул эту блажь из головы… — Алеша ласково потерся кончиком носа о нос любимого, не позволяя тому отвести взгляд. — Мне не важно, кто ты! Я бы не смог жить без тебя. Веришь? Борис ответил взглядом, от которого у Алеши подкосились колени. Через мгновение их губы слились в извечном чувственном танце, жадные и торопливые поцелуи будоражили кровь, разливая по жилам горячий жар неутоленного желания. — Чем же я заслужил тебя, Алеша?..***
Самым неприятным стал разговор с любимыми учениками. Алеша оттягивал его, сколько мог. Если о своём решении покинуть Петербург Саше и Андрею Сергеевичу они с Борисом сказали вместе, уютно устроившись в гостиной Вершининых с бокалами вина, и это их решение было принято без особой радости, но достаточно благосклонно, то услышав о том, что любимый учитель будет с ними рядом последний месяц до их отъезда на отдых в Крым, а потом будет вынужден их покинуть навсегда, мальчики устроили Алеше самый настоящий террор, очень справедливо посчитав виновным в таких глобальных переменах нового друга учителя. И если Борис просто молча плакал и тихо злился, то Глеб бушевал, громил учебный класс, отказывался выполнять задания и объявил во всеуслышание, как сильно ненавидит «этого предателя». Алеша остро чувствовал свою вину, но поддержка любимого и понимание Андрея Сергеевича придавало ему сил. В конце концов, произошло так необходимое всем троим примирение: Борис и Глеб бросились в объятия Алеши со слезами и словами, полными чуткой детской любви. Кирилл Сергеевич Вершинин же в одночасье исчез из жизни Алеши, чему тот сначала был несказанно рад, но затем ощутил все возрастающую тревогу. Мужчина действительно испытывал к нему чувства, оберегал, лечил, окружал заботой и на все проявления искренней любви получил жесткий отказ без объяснения причин и черную неблагодарность. Терзания Алеши прекратил Андрей Сергеевич, вызвав однажды вечером на откровенный разговор. Именно тогда юный граф понял что особенность младшего брата никогда не была для старшего тайной, как и вспыхнувшие на его глазах чувства Кирилла к учителю сыновей. И да, он увещевал брата, предостерегал, но Кирилл ничего не хотел слушать, впервые полюбив. О разбитом сердце брата Андрей тоже отлично знал, но Алешу не винил, скорее наоборот — восхищался его верностью и преданностью Борису, человеку совершенно иного круга и воспитания. Алеша с трудом нашел слова, чтобы отблагодарить Андрея Сергеевича, человека, в семью которого он так неосторожно ворвался беспокойным ветром, причинив так много боли его родным людям. Всегда сдержанный полковник по-отцовски обнял Алешу и взял с него обещание не реже чем два раза в год гостить у них с мальчиками в Петербурге, а возможно — и в домике в Ливадии.***
В середине июля Борис и Алеша покидали Петербург. Путешествие обещало быть приятным. Погожие летние деньки, долгожданный тет-а-тет, уютный экипаж с личным кучером, практически навязанный Сашей и родителями. У них начиналась новая жизнь, жизнь полноценной пары, почти семейная. Это новое незнакомое, но особенно пленительное чувство. Чувство абсолютной принадлежности любимому и полное единение душ. Провожали путешественников в дальний путь двое. Андрей Вершинин, на днях отправивший сыновей в Крым с новым гувернером, тепло улыбался, давал последние напутствия, и ни в какую не хотел забирать назад корзину с пирогами со свежей земляникой, переданную «для молодого господина и его любимого друга» преданной Настасьей. А из-под раскидистого клена, что притаился в тени на северной стороне улицы, за сборами влюбленной пары пристально наблюдали уставшие серые глаза, которые загорелись теплой горькой нежностью только тогда, когда у экипажа появился Алеша в легкой рубашке и модном изумрудном жилете. Кирилл не тешил себя напрасными надеждами. Юношу, подобного этому, он больше никогда не встретит, да и пытаться не будет. Сердце навсегда останется рядом с ним. Свои глупые мечты он похоронил в тот день, когда увидел, как эти золотисто-карие глаза смотрят на того другого. И тот другой оказался действительно достоин его любви. Кирилл признал это с светлым сожалением и сокровенной радостью любящего. Забыть Алешу невозможно, но вот заглушить боль у него получится. Обязательно получится. Ведь тело еще может послужить их общему благородному делу. А душа… нужна ли она вольнодумцу, бунтарю и отчаянному реалисту?..