Обреченные на разлуку

Возрождение Москвы, которое происходило буквально у него на глазах, заворожило Алёшу. После ужасного пожарища, практически полностью её уничтожившего, и полного разорения древних дворянских усадеб и многочисленных монастырей с их золотистыми маковками, чья красота так поразила французов и их императора, поднималась она из пепелища новыми деревянными и каменными домами, медленно, но верно восстанавливающими былое величие и благостный дух церквями. Старой Москвы Алеша никогда не видел, а эта новая, в обрамлении прозрачного августовского неба, солнца в дымке и людского моря, в едином порыве строящего и облагораживающего древнюю столицу, была ему по душе. Вот уже две недели они с Борей жили на новом месте. Их встретили и поселили на Маросейке неприметные люди Порфирия Дмитриевича. Алеше улица понравилась. Была она широкой, чистой, светлой и какой-то щемяще-провинциальной посреди большого города. И если первая неделя ушла на обустройство и ознакомление с окрестностями, то на излете второй Борис уже полностью погрузился в работу, часто задерживался на каких-то тайных встречах или пропадал в кабинете за составлением бесконечных отчетов и планов. Квартира, которую им выделили, оказалась по-московски просторной, уютной, поскольку ранее предназначалась для семейных работников Особенной канцелярии. Были в ней не только гостиная, кабинет и маленькая спаленка, но и детская, кухня и даже небольшой чулан. Находилась она на втором этаже каменного дома, у которого при пожаре пострадала лишь крыша, уже давно восстановленная. Лето… Его тепло и нега также делали Москву для Алеши особенной. Если в Петербург он прибыл промозглой поздней осенью, а лето там в этом году не задалось, то Москва, напротив, встретила их знойными днями и редкими сильными ливнями, смывающими пот со строителей, и пыль с дорог. Казалось, что все окна малоэтажной древней столицы были открыты для свежего ветра и из них лились ароматы пирогов, особый московский говор и счастливый детский смех. Вместе с проспектами и скверами восстанавливались дворянские гнезда, строились новые больницы и работные дома. Имения аристократов здесь соседствовали с купеческими усадьбами, украшенными уютными яблоневыми и вишнёвыми садиками, а ремесленный и служивый люд жил тут же неподалеку. Москва медленно, но верно преображалась, становясь всё краше, не даром за её восстановлением пристально наблюдал государь, приславший в помощь губернатору лучших архитекторов и строителей не только из российской, но и из европейских столиц. Ежедневные прогулки стали для Алеши отдушиной, ибо сидеть в четырех стенах в одиночестве, когда за окном разливается погожий день, было решительно невозможно. Он облачался в самую простую удобную одежду и часами гулял, перекусывая на ходу горячими ароматными пирогами, которые здесь и впрямь были особенно вкусны, запивая их свежим, купленным у любезных торговок молоком. Перед отъездом брат пытался навязать ему письма к московским знакомцам, но Алеша отказался, с благодарностью приняв лишь рекомендательное письмо от Андрея Сергеевича. Вот и сегодня, проснувшись в одиночестве, что в последнее время стало скорее правилом, чем исключением, Алеша наскоро перекусил и отправился на литургию в небольшую церквушку по соседству, которая давно полюбилась ему своей уютностью и светлым убранством. По окончании молебна он решил прогуляться к реке, но заблудился и каким-то странным образом обнаружил себя стоящим перед добротным каменным зданием, фасад которого украшала неприметная вывеска «Воспитательный дом для благородных сирот». Алеша моргнул и крепко задумался… Опять Господь привел его туда, куда следовало. На следующий день, не говоря любимому ни слова, Алеша облачился в свой самый скромный фрак, прихватил рекомендательные письма и отправился устраиваться на работу. Надо ли говорить, что его фамилия вкупе с обстоятельным и положительным отзывом предыдущего работодателя сослужили Алеше хорошую службу. Подивившись явлению отпрыска довольно известной и состоятельной фамилии в своей приемной, директор Воспитательного дома все же дал свое согласие принять Алексея Самойлова на должность преподавателя словесности. По договоренности с попечительским советом Алеша должен был начать работу после окончания летних каникул, а значит, у него еще оставался почти месяц на подготовку к преподавательству и отдых рядом с любимым. Домой юный граф возвращался окрыленным, в приподнятом настроении, ведь что бы ни говорил старший брат и озабоченные его благополучием родители, а провести оставшуюся жизнь, в прозябании на всем готовом, за широкой спиной Бориса он не собирался. Александр, конечно, злился, увещевал, хитрил, говорил о том, что состояние их семьи таково, что Алеша с сердечным другом могут прожить безбедно до глубокой старости, не утруждая себя службой хоть в Петербурге, хоть в Париже, но оба оставались непреклонны. Поэтому Алеша торопился обрадовать любимого, доказать, что он не просто любовник, а полноправный партнер, способный самостоятельно заработать на жизнь. Уже подходя к дому, юный граф услышал характерный шум. Напротив дома, где располагалась их с Борей квартирка, разгружались подводы, покрикивали извозчики, ходили серьезные господа с бумагами в руках. Архитекторы — тотчас понял Алеша. Место под строительство напротив их дома готовилось давно, и вот теперь, видимо, заказчики согласовали все необходимые бумаги с городским головой и работа закипела. Известие об устройстве Алеши на работу Борис принял настороженно, но благосклонно, попросил лишь пообещать, что любимый будет делиться с ним всем, что будет происходить на службе, будь то хорошее или неприятное, и придет к нему за любой помощью или советом.

***

Уже через неделю Алеша проклял и императора Наполеона, что стал косвенной причиной московского пожара, и ведомство Порфирия Дмитриевича, предоставившее им с Борей жильё на Маросейке, и себя за глупую нервозность. Всё дело было в том, что Боря, активно проработав две недели, теперь большую часть времени проводил рядом с любимым. И это было бы прекрасно, если бы не строительство прямо под их окнами. Дело было даже не в шуме и пыли, которое оно неминуемо создавало, а в каменщиках и плотниках, что работали не покладая рук с раннего утра до позднего вечера. Все они как на подбор были молодыми, высокими и крепкими мужиками с развитыми мышцами, широкими загорелыми торсами, которые непристойно оголяли, поскольку август в Москве выдался жаркий. А Борис словно нарочно садился лицом к окну и надолго застывал в такой позе, забывая про «Ведомости» на коленях. Алеша не видел выражения его лица, а потому считал, что созерцает любимый отнюдь не алую полоску заката на горизонте, а красивые разгоряченные тела строителей. Алеша вдруг понял, что никогда не спрашивал Борю о его прошлых связях. Вполне возможно, что ему нравились не только хрупкие блондины, подобные Ясеневскому, но и мужчины во всей красе своей силы и мощи… Мучаясь ревностью и проведя две бессонные ночи, Алеша решил вызвать Бориса на разговор. Откровенно спросить, устраивает ли он любимого как… как любовник. Лишь только подумав, как произнесёт это вслух, Алеша залился густым румянцем.

***

Укрывшись от полуденного зноя в прохладе дома, Алеша, удобно устроившись на широком подоконнике у окна, ожидал любимого из лавки, куда тот отправился за свежей выпечкой. Проклятые каменщики как раз возвращались к работе после краткого обеда, состоящего из крынки молока и краюхи свежего хлеба. Алеша уже хотел углубиться в очередной учебник, который тщательно изучал вот уже неделю, но тут его взгляд остекленел. Боря… его Боря стоял и о чем-то беседовал с бригадиром тех самых каменщиков, мужиком, похожим на былинного богатыря, чья окладистая золотистая борода блестела на солнце, а рубаха на груди была расстегнута. Крепкие руки богатыря сжимали немалого размера кирку. Алеша отбросил книгу на стол и стремительно слетел с подоконника. О чем можно беседовать с этими мужиками? Возможно ли, что они знакомы? Алеша уже был готов ринуться вниз, но тут мужчины разошлись. Борис скрылся в подъезде, а каменщик пошел по своим делам. — Алеша, я дома. Твоих любимых с малиной сегодня Ирина не пекла… — Борис скинул туфли и, пройдя в гостиную, устроил сверток с выпечкой на стол, за которым, скрестив руки на груди сидел Алеша. — Почему ты так долго? — Алеша сам поразился тому, как спокойно прозвучал его голос. — Разве? — Борис хотел поцеловать любимого, как делал всегда, приходя домой, но тот ловко увернулся. — Да… До лавки недалеко, а тебя целый час не было… — Просто погода слишком хороша, надо было идти вдвоём… — Борис остался стоять, внимательно глядя на сидящего Алешу сверху в низ. — Алеша, что случилось? — О чем ты говорил с тем каменщиком? — С кем? Алеша вскочил со стула, сверкнув глазами. — С мужиком на улице… — Ах этот… — Борис легкомысленно рассмеялся. — Спросил у него, как скоро они собираются закончить, и что будет в доме размещаться. Мне нравится эта улица, Алеша… Мы могли бы купить себе квартиру в этом новом доме, но если ты… — Что может знать простой строитель?.. — вместо ответа фыркнул Алеша. — Он бригадир, а отнюдь не просто строитель, — резонно возразил Борис. — Ах так… — Алеша скрипнул зубами и хотел сбежать, но крепкие руки удержали его. — Алеша, прекрати… Алеша начал вырываться, не давая Борису возможности спеленать его своими руками. — Пусти… Пусти, говорю! Я же видел, как ты на них смотришь! Борис от неожиданности ослабил хватку и Алеша вырвался. — Я тебя уже не устраиваю? Нравятся сильные и властные, да? — Леша, что ты?.. — Смотришь в окно всю неделю… — Ты ревнуешь… — Борис заметно расслабился, а потому не понял, как оказался прижатым бедрами к столу, на котором по прежнему лежал источающий аромат пирогов сверток. — Сейчас я тебе покажу, что тоже могу быть таким… Разгоряченный спором, Алеша целовал жадно и жарко, не давая перехватить инициативу, а затем оттянул голову Бориса за отросшие кудри назад и провел по горлу горячим языком, оставляя влажную дорожку, потом приник к нему губами, нетерпеливо и яростно кусая. К восторгу Алеши, у Бори вырвался протяжный стон, и любимый выгнулся в его руках, безмолвно требуя продолжать, не останавливаться. На дубовый паркет полетел сюртук, лишившаяся пары пуговиц рубашка и нежный шелк шейного платка, и Алеша впился ногтями в спину любимого, обжигая горячими пальцами. Борис отозвался на грубую ласку жарким выдохом в плечо и абсолютной податливостью. — Алеша… Юный граф склонился, чтобы поймать губами влажную мочку уха Бориса, дурея от вида расслабленного тела в своих объятиях, а затем, безо всякой жалости сжав горячие бедра ладонями, буквально швырнул любимого на стол. Борис приподнялся на локтях и, тяжело дыша, жадно посмотрел на раздевающегося Алешу. Тот был столь безупречно красив в своём преображении, что Борис даже боялся спугнуть этот волшебный момент истины. Лихорадочный шелест одежды, треск ткани, и горячее нетерпеливое тело снова приникло к нему, собственническим жестом разводя его ноги. Алеша молчал, оглаживая ладонями любимое тело и зло отрывисто целуя шею, плечи, ключицы… Когда язык коснулся сосков, Борис прикусил губу, снова выгибаясь дугой. Ему безумно хотелось ласкать Алешу, ладони покалывает от желания прикоснуться, но он отчетливо понимал — нельзя, сегодня нельзя, и сам закинул руки за голову, слыша восторженный рык Алеши в ответ на его полную капитуляцию. Борис был абсолютно беспомощен и раскрыт перед любимым, и это придавало их сегодняшней близости какой-то сакральный смысл. Борис чувствовал каждую эмоцию из тех, что сейчас переполняли Алешу, понимая и принимая каждую. Он готов был полностью раствориться в них. — Алешенька… Но юный граф будто не слышал. Он сосредоточенно и жадно ласкал каждый дюйм любимой горячей кожи языком, губами, оставляя на всем теле красноватые метки. Руки Бори онемели, но он не пытался вырваться, наоборот — еще сильнее откинулся назад, полностью подчиняясь рукам и губам Алеши, дрожа от восторга. Он понимал, что его любимый с наслаждением берет реванш, показывая своё превосходство и абсолютно осознанное желание присвоить, заклеймить. Его язык касался ямки пупка, спустился ниже, щекоча низ живота, а затем и внутреннюю сторону бедер. Борис с трудом сдерживал стоны, стараясь не замечать дискомфорта от неудобной бесстыдной позы на жестком столе, покрытом лишь тонкой скатертью. Ему очень хотелось обнять Алешу, притянуть к себе за шоколадные кудри, впиться в нежные сладкие губы. Невозможность этого делало желание нестерпимым. — Алеша, пойдем в спальню… Пожалуйста… Словно сквозь морок Алеша услышал ласковую просьбу, прошившую его насквозь, воспламеняя плоть, скрытую модными кюлютами. Встретившись с синими глазами Бориса своими шальными карими, он резко кивнул, протягивая ему руку, помогая подняться. Свёрток с пирогами, скатившийся со стола, так и остался лежать неприкаянным на светлом паркете. Бесконечная дорога до спальни слилась для них в один долгий, непрекращающийся, терзающе-терпкий поцелуй. Борис первым опустился на кровать под властным взглядом Алеши и замер на подушках. Сорвав с себя последнюю мешающую деталь одежды, тот устроился рядом и притянул любимого в объятия, абсолютно прекрасный в своей первородной обнаженности. Алеша терзал язык Бориса своим, врываясь глубоко и жадно. Когда воздух стремительно исчез, Алеша медленно опустился на любимого. Его ярость улеглась, уступая место нежности. Прижав запястья Бориса к нерасправленной кровати, он остановился, глядя в его горящие желанием глаза, а затем, склонившись, ласково провел языком по влажному виску, скуле, подбородку, приник горячими губами к горлу. — Перестань меня мучить, Алеша, — шепнул Борис, не узнавая свой хриплый срывающийся голос. Но юный истязатель лишь азартно заблестел глазами и продолжил свои пытки, удобно устроившись между ног любимого. Поцелуи теперь обжигали руки, чувствительные бока, бедра и тазовые косточки, кружа легкими бабочками по напряженной плоти, в то время как руки жестко и властно зафиксировали корпус, оставляя красноречивые следы. Борис потянулся к любимому, но очередная откровенная ласка заставила его откинуться назад в изнеможении, шепча ругательства вперемешку с мольбами, наконец услышанные Алешей. — Сейчас, родной мой! Перевернув любимого на живот, Алеша накрыл его собой от влажного затылка до мозолистых пяток. Провел языком вдоль позвонков, сжал и погладил ягодицы, а затем поднес свои пальцы к его губам. Борис на секунду замер, а затем с наслаждением облизал их по всей длине. Опустив руку, Алеша осторожно и трепетно проник внутрь, растягивая и заполняя. Он тяжело и рвано дышал, а затем надолго застыл, словно в нерешительности. И Борис, преодолевая дискомфорт и жгучую боль, прошептал единственно верное: — Смелее, сделай меня своим. Алеша кивнул, коротко и жарко целуя губы откинувшего голову назад Бориса, и потянулся за спрятанным под подушкой флакончиком масла. Борис вновь погрузился в водоворот безумных ощущений. Так его еще никто и никогда не ласкал, и когда чуткие пальцы Алеши нашли средоточие его мужской слабости, он еще шире развел бедра, постепенно срываясь на глухой хриплый стон. Алеша был неопытен, но необычайно осторожен, его вела интуиция влюбленного, не давая причинить любимому боль. Срываясь на восторженный крик, Алеша, наконец, присвоил Бориса себе, окутывая и наполняя его собой. Теперь они словно вместе шли по песчаной косе. Наслаждение то накатывало на Бориса пенной волной, то ускользало шепчущим прибоем, отрезвляя жгучей болью, но он, игнорируя дискомфорт, чутко прислушивался к любимому. Алеша держался из последних сил. Жар и узость внутри бросали его в сладкое небытиё, из которого он вырывал себя огромным усилием, чтобы неспешно вести любимого дальше, зажмуриваясь до боли и кругов перед глазами. — Не бойся, быстрее! — попросил Борис, чувствуя, как огненный жгут скручивается внутри. — Пожалуйста!.. И Алеша услышал, целуя соленую от пота шею и ускорился, задавая рваный ритм. Глубоко вздохнув, Борис деликатно пришел ему на помощь, начиная двигаться в такт его движениям, помогая себе рукой. И вскоре мир разлетелся на мелкие звенящие осколки; любовники застонали в унисон, догоняя наслаждение друг друга и без сил упали на окончательно сбитые простыни. В окна лился свет уходящего дня. В лиловых лучах заката Борис разглядывал обессиленного любимого. Припухшие, искусанные губы, бронзовая от загара кожа, мягкие черты милого лица, теплый каштан волос… Безумно красивый и удивительно повзрослевший. — Ну и что это было, ваше сиятельство? — Борис устало улыбнулся, глядя в лениво распахнувшиеся глаза с золотистыми искорками. Алеша залился знакомым очаровательным румянцем, пряча свое лицо у него на груди. — Я сам не знаю, Боренька… Просто, как только увидел тебя рядом с этим… — Неужели я по твоему так непостоянен? — Прости, но ты целую неделю глаз не отводил от окна, молчал так тревожно… Вот я и … — Глупый ты мой, неужели нельзя было просто спросить? — сказал Борис, целуя в лохматую макушку. — Я боялся, — пробубнил Алеша куда-то ему в подмышку. — Чего? — Того, что услышу… Я же знаю, у тебя до меня были мужчины и… — Подожди. — Борис сел в постели и внимательно вгляделся в любимое лицо. — За окном я не видел ни души, думая совсем о другом… Сейчас, наверное, самое время… Просто выслушай. Алеша кивнул, стиснув ладонь любимого в своей. — Думал я о том, что меня давно уже гложет… — Борис отвел глаза. — Об измене. Он ждал реакции, но её не последовало, только чуть дрогнула в его руке хрупкая ладонь. — Зимой в Петербурге я был близок с давним любовником, — продолжил Борис. — В тот момент, когда моё отчаяние от разлуки с тобой достигло высшей точки… Я знаю, меня не оправдывает ни душевное состояние, ни то, что в ту ночь я был пьян, как сапожник. Я виноват перед тобой, Алеша. Признаю и еще более ясно осознаю, что этого больше никогда не повторится… Если ты, конечно, простишь меня… — Это был… тот корнет? — Алеша поднял глаза, которые не отводил от их сплетенных пальцев. — Да. — И ты… ты… — Нет Алеша. Я никогда его не любил… это правда. Для меня нет никого дороже и роднее тебя… Просто так случилось. Про такие моменты говорят — бес попутал. Борис ожидал больного молчания, злого крика… Но Алеша сделал вдруг что-то невообразимое. Слетел с кровати и опустился перед ним на колени. — Алеша? — Я так же мучился… Не знал, как сказать, — шоколадные глаза вдруг наполнились слезами. — Что такое, родной? — Борис склонился, чтобы притянуть к себе сжавшегося на полу Алешу. — Брат Андрея Сергеевича… Он оказывал мне знаки внимания… Дарил подарки, водил на прогулки. Я был так наивен, не видел в этом чего-то большего… — Это тот что познакомил тебя с?.. — не встречая сопротивления, Борис усадил Алешу к себе на колени, кутая обоих в тонкий лен простыней. — Он… И вот, когда я простудился, он поцеловал меня и я ответил… Не знаю, что в тот момент на меня нашло… Но спустя мгновение я так ясно понял, что он — не ты… Это было страшно, я словно в преисподнюю провалился. — А он? — Он сразу ушел… извинился… Я обидел его, очень… Это моя вина. — Успокойся, нет в этом твоей вины… А вот он… — Прости… — Уже простил и прощу всегда… потому что доверяю. Твоей кристально чистой душе, твоему доброму сердцу, твоему благородству… — Господи, Боря… Неужели ты совсем меня не ревнуешь?.. — Еще как ревную, ваше сиятельство, — с мягкой иронией проговорил Борис. — Ревную даже к тонким шелковым рубашкам, обнимающим вашу нежную спину, к модным чулкам, что скользят по вашим стройным ногам… Алеша, позабыв все горести, с наслаждением откинулся на грудь любимого, наслаждаясь его прикосновениями к своему слишком чувствительному сейчас телу. — Боря… Боже… — Сегодня ты был очень убедителен… Мне еще никогда не было так хорошо. Алеша во все глаза смотрел на Бориса, с трудом осознавая его слова. — Ты хочешь сказать что я… — Именно, любимый мой мужчина! Борис кивнул, поймав губы Алеши своими. Ни к чему любимому знать, как груб и цинично-эгоистичен был его первый любовник, которому он доверил свою невинность. Тем более, что старые болезненные воспоминания сегодня сгинули навсегда, сменившись новыми, полными всепоглощающего счастья в объятиях любимого. — Я надеюсь, ваше сиятельство, что о строителях и каменщиках, как и архитекторах, бравых офицерах, журналистах и прочих продавцах пирогов вы больше никогда не вспомните. — Ну… — озорно сверкая глазами протянул Алеша, дразнящее лаская рельефный торс любимого ладонями. — Если их не будет рядом с тобой, то мы обойдемся без них… — Я только на это и рассчитываю, — прошептал Борис, укладывая Алешу на ворох влажных простыней и подушек.