Львиное сердце

      Вопреки всеобщим ожиданиям, пребывание императора в Мюнхене затянулось. Четырнадцатого января сын Жозефины, вице-король Италии Евгений, женился на баварской принцессе Августе Амалии. Клер де Ремюза не скупилась на похвалы невесте, и с ее слов Адриен узнала, что французский двор будет крайне рад принять Августу. Свадьбой торжества не ограничились, двумя днями позже император признал Евгения сыном и даровал ему титул принца. Это событие праздновалось шире и охотнее: Евгения любили за деятельный ум и мягкий нрав, к тому же отдавали должное его всеми уважаемой матери. Последний бал в честь принца давали двадцатого января, и лишь после этого император объявил, что намерен вернуться в Париж.       Порой Адриен казалось, что мир вокруг нее кипит от счастья. Впервые она видела, как искрятся глаза у Клер, ни на минуту не отходившей от мужа. Когда ей удалось спросить подругу, в чем причина ее восторгов, Клер ответила:       — Договор в Пресбурге,¹ дорогая.       — Не замечала в тебе прежде ревностного бонапартизма, — удивилась Адриен.       — Ты не так поняла, — покачала головой Клер. — Мне, в общем-то, все равно, существует ли империя Габсбургов и сколько пруссаков убито, победа за императором. Но мой муж приедет домой. Я чувствую себя невероятно. Не знаю, сколько удастся протянуть без новой войны, вряд ли долго, а покуда Огюст будет со мной и с детьми...       Адриен стиснула зубы, будто от острой боли. Видимо, выражение ее лица было красноречиво — Клер грустно улыбнулась и погладила ее по плечу.       — Прости, я иногда забываю о твоих обстоятельствах.       — Ничего, — Адриен придала голосу фальшивой твердости, — это ничего.       На самом деле ей очень хотелось наслаждаться близостью супруга так, как Клер, но Луи сам мешал ей. Он с большим подозрением относился к нежностям, всякий раз интересуясь, что Адриен от него требуется, не одобрял невинные ласки вроде долгих объятий. Время от времени Адриен принималась горячечно заботиться о нем: сама готовила десерты, утренний кофе и лекарства, чинила Луи одежду, не доверяя ее прислуге, вышивала или покупала разные мелочи, украшающие жизнь, — он не обращал на ее усилия внимания. Луи просто не считал важным показывать ей, что жена что-либо для него значит; Адриен словно дарила тепло не человеку, а каменной статуе командора. О том, чтобы настаивать на особом отношении к себе, она не думала — избегала разочарования.       По возвращении в Париж Адриен немного успокоилась. В Мюнхене она без конца сравнивала себя с кем-либо и растравливала себе душу чужими успехами, что не могло идти ей на пользу. Отрешившись от безумств света и сосредоточившись на воспитании Эммы и Эрнеста, Адриен ощутила, что почти умиротворена. Дети были ее отрадой. Дочь, старшая и не по годам серьезная, и сын обожали ее, росли послушными и добросердечными. Эмма занималась грамматикой и музыкой и не упускала случая блеснуть достижениями — переписывала для Адриен короткие стихи, играла на клавесине. Ее гувернантка Алиса, называемая Эммой Лисетт, сдружилась с Адриен. Теперь она учила Эрнеста читать и хранила тайны своей госпожи. Лисетт была вторым — разумеется, после Клер — конфидентом Адриен. С ней Адриен поделилась тем, что продолжало ее тревожить.       На мюнхенских каникулах Адриен несколько раз бывала на вечерах у Клер. Луи пропадал на службе, она беспрепятственно задерживалась до поздней ночи — и не без основания. Клер собирала друзей, соответствующих ее фрейлинскому чину. Из дам присутствовали маршальши Луиза Ланн и Эгле Ней, тетушка последней, знаменитая мадам Кампан, графиня Александрина Дарю; из кавалеров — генерал Сент-Илер, тот самый, с которым Адриен танцевала на балу, графы де Коленкур и Сегюр-младший, барон Меневаль, секретарь императора, художники Давид и Прюдон. Бриллиантом компании являлся, конечно же, господин Талейран. Постепенно Адриен познакомилась с ними всеми, к кому-то отнеслась прохладно, с кем-то сошлась поближе. Трудно было не проникнуться симпатией к госпоже Ланн, кроткой и преданной императрице, к молодому Меневалю, необыкновенно образованному, к пылкому ироничному Давиду. Адриен досадовала, что рассталась с ними, и ее постоянно точила идея пригласить их к себе. Ей не хватало жарких обсуждений оперы и книг, игры в баккара, шуток — и светского шума.       От всех вышеперечисленных Адриен отделяла графа де Коленкура и Талейрана. Их оригинальные фигуры стояли особняком в ее мысленном ряду.       Господин Морис, как называла его Клер, был скользок и гениален. Он сыпал злободневными софизмами, потрясающе рассказывал истории и ловко распускал сплетни. Его вкрадчивые манеры были так же безукоризненны, как его надушенные перчатки. За одну беседу с ним Адриен получила столько пищи для ума, сколько не давала ей ни одна книга — древняя или современная, без разницы. Клер при встрече приятельски целовала Талейрана в высокий напудренный лоб, и вскоре Адриен поставила себе целью эту привилегию. Она боялась навязываться ему, но напрасно. Пятнадцатого января, на третий прием, господин Морис сам, хромая, подошел к ней и склонился над ее рукой с усмешкой:       — Целуйте, маркиза, заслужили, — и она с великим удовольствием послушалась.       Граф Арман де Коленкур представлялся Адриен своеобразной химерой. Его внешняя оболочка будто до сих пор не отряхнула с себя пыль XVIII века. В отличие от своих сверстников, предпочитающих мундиры в любой обстановке и в любое время, он умел и, вероятно, любил носить сюртуки, тонко украшенные шитьем. Его речь, размеренная и плавная, звучала длинно, по-книжному витиевато; по ней Адриен угадала в нем пикардийца, обстоятельного, как и все северяне, в том числе она сама. Старое воспитание мелькало в деталях — волосах, которые никогда не были ни напудрены, ни напомажены, длинных манжетах, ливреях графских лакеев, гербовых миниатюрах на карете. И под всей душной, старорежимной помпезностью таился сын своей эпохи. Граф де Коленкур был не то что бонапартистом — республиканцем. В его характере странно сочетались либеральность и прямолинейность, доброта и подчас едкое остроумие, мягкость и энергичность.       — Он обманчивый, хотя предельно честный, — согласилась Клер, когда Адриен изложила ей свои впечатления. — Редкая персона. Я ценю его доверие, Арман в целом скрытен.       — Разве он не делится охотно своими мнениями? — Адриен приподняла брови.       — Обманчивый, — повторила Клер. — Ты права, но я с ним с девяносто восьмого года и уверяю тебя, что сейчас ты видишь пятую долю истины, если не меньше. Дно ее довольно неприятно… Советую держаться посередине.       Вопрос, где же у графа де Коленкура «середина», Клер оставила висеть в воздухе. Адриен разбирал интерес, в чем «середина» заключается и почему дальше лучше не заглядывать. Чтобы удовлетворить его, нужно было сохранять связь, и перед Адриен стояла задача уговорить мужа открыть двери их дома.       Она совсем не ожидала, что ей поможет отец.       Тридцатого января, накануне именин Адриен, он зачем-то приехал к Луи. Точно Адриен на его счет ничего не знала — она сторонилась его, и отец не стремился это исправить. Но в тот раз ей понадобилось зайти к Луи в кабинет за книгой расходов, и, стоя за ширмой, она поймала обрывок отцовских слов:       — …позволь девочке развлечься… Ты с ней чересчур суров…       — Отнюдь, — воспротивился Луи, — в Мюнхене она была как в раю.       — В Мюнхене был праздник Бонапарта, а ей наверняка хочется побыть не гостем, а хозяйкой. Женщины придают этому такое значение, Луи, что нам даже вообразить затруднительно. Не упрямься, ты же любишь ее, а?       И дурочка не приняла бы последнюю фразу за искреннее беспокойство — отец бросил ее, чтобы подразнить Луи. Оба фыркнули и смолкли.       Адриен чувствовала отвращение: не впервые отец делал вид, что печется о ней, чтобы затем отчитывать ее и шантажировать. Она часто давала ему крупные суммы, утекавших всегда к трусам-эмигрантам, в Лондон. В то же время соблазн окунуться в мнимую свободу был столь велик, что Адриен едва не раскрыла себя заверениями в отцовской правоте. Она без колебаний душу вручила бы дьяволу, если бы он предложил в обмен бал ее имени, а отцу хватит и пяти тысяч франков! Все достоинства тех, с кем Адриен желала вновь говорить и кого желала вновь слышать, стоили много дороже. Вдобавок за прием она получит с дюжину приглашений, не ответить на которые будет верхом невежливости. Это внушало Адриен надежду на дальнейшую цепочку взаимных визитов, и возразить ей тогда у Луи не выйдет — он не глуп и оценит, что жена со связями весьма полезна.       Тремя часами позднее, после ужина, когда Адриен сидела с Эммой и Эрнестом, Луи заглянул в детскую и жестом позвал ее в коридор. Она вышла, вся трепеща от смутного предвкушения чего-то хорошего, и в кои-то веки муж его не разбил.       — Если тебе в радость будут гости, можешь пригласить их на завтра, — отчеканил он с таким лицом, будто надкусил лимон, — маркиз Франсуа и тетушка настаивают на семейном обеде первого числа… Рени!       Он недовольно стряхнул ее руки с плеч, но Адриен совершенно не обиделась и со смехом поцеловала его. Это понравилось Луи больше — он хоть перестал открыто дуться; она же ликовала. С небывалой остротой Адриен поняла, что все силы и средства, какие найдутся, она вложит в этот прием, и ей не терпелось приступить к подготовке. Она буквально заставила себя вернуться к детям и побыть с ними, пока они не уснут: лишь это слегка ее отрезвило.       Встав рано утром, Адриен разослала больше двух дюжин карточек. Она не рассчитывала на то, что все окажутся свободны, и была права — к полудню ей стало ясно, что стоит заказывать поварам стол на пятнадцать человек. Некоторые, как Талейран и Меневаль, были заняты императором (господин Морис передал ей записку с обещанием навестить ее на неделе); некоторые были приглашены куда-то заранее; Клер написала целое письмо, в котором жаловалась на простуду младшего сына и клялась приехать назавтра. Отказ Клер одновременно огорчил Адриен и придал ей уверенности — без подруги ей не на кого, кроме себя, было положиться. Составив меню и отрядив прислуге деньги, она уехала в Пале-Рояль² — такой день требовал нового туалета, и Адриен ему подчинилась.       Она привыкла праздновать день рождения в студеную пору и усвоила, что в этом имеется своя прелесть. Тонкими ледяными вазами, подогретым вином, конфитюрами и уютным пламенем камина мало кто хвалился в Париже — в этих краях не искали дружбы с зимой. В Нормандии, где Адриен выросла, холод и снег не были врагами; они подготавливали гостей, гнали их в замки, протопленные от подземелий до мансард, с погребами, полными настоек и яблок — и в том, и в другом в родной провинции Адриен разбирались. Париж и пансион не переучили ее, она так и не полюбила жару и влажный воздух, хотя цветы в Иль-де-Франс благодаря им устилали каждый клочок земли. Поэтому, вдохнув по приезде из ателье душистый, медовый дым липовых поленьев, Адриен с улыбкой представила, как этот аромат одурманит дорогое ей общество.       Первый экипаж, остановившийся вечером перед ее особняком, принадлежал генералу Сент-Илеру. Вслед за ним появилась мадам Розали Рапп, с которой Адриен успела сблизиться — Розали тоже была несчастлива в браке, но сохраняла наивную чистоту немецкого купечества, из которого происходила. За ландо Розали разом несколько карет распахнули дверцы, и Адриен бросила очередность. Луи распоряжался слугами в столовой, на ней же лежала обязанность устроить не только шубы гостей, но и их конную обслугу и самих лошадей. От страха показать свою неопытность в этом деле Адриен управилась ловчее, чем смела мечтать, даже повысила голос на нерасторопного конюшего. Тем не менее, эти хлопоты отняли довольно времени, она продрогла на ветру и, покончив с ними, с облегчением присоединилась к остальным.       — Маркиза, вы сегодня особенно красивы! — воскликнул Сент-Илер, стоило ей, раскрасневшейся от мороза, снять домашнюю шубку. — Бледность в теле и одежде лично мне уже порядком надоела.       — Однако она в моде, ваше превосходительство.       — При этой моде я родился, при ней, должно быть, мне суждено умереть, — Сент-Илер досадливо отмахнулся, — и все-таки она полная чушь! Думаю, многие со мной солидарны. Природа не создала ничего лучше нежной розовой кожи, такой, как у вас…       Адриен смущенно рассмеялась. Она не принимала комплименты Сент-Илера близко к сердцу, догадываясь, что он увлечен ей не всерьез, но Луи мог по-своему — превратно — истолковать любую фривольную фразу. Поэтому, входя в столовую, она нахмурила брови и украдкой шепнула:       — Мой муж ревнивец.       — Это оправданно, — Сент-Илер кивнул, — я постараюсь его не тревожить.       — Если любите меня — старайтесь тщательно, — добавила Адриен и, предоставив генерала мадам Бессьер, вмешалась в группу оцепивших Луи господ и дам.       Перед тем как приступить к ужину, все кавалеры исхитрились поцеловать или пожать Адриен руку и сказать ей пару-тройку сладких слов. Их губы и пальцы, не отогревшиеся, еще прохладные, будто обжигали ее, а лесть вызывала трепет.       — Вы какая-то лихорадочная, маркиза, — заметил со строгостью врача Ларрей,³ коснувшись ее запястья. — Что причиной?       — Я подозреваю платье и сурьму, — отшутилась Адриен.       — Ваше платье распалило бы и святого Франциска, но разве змее вредит ее яд?       Она, задохнувшись на мгновение, беззаботно ответила:       — Никакого вреда, одно блаженство, ваша милость.       Ларрей хмыкнул, опустив ресницы, сел рядом со своей супругой Мари-Элизабет.       Покупку платья подстроило что-то вроде злого рока. Ткань красили шафраном; Адриен к лицу был желтый, но прежде ни один цвет не придавал ее коже, черным волосам и глазам такого золотистого сияния. Отблески свеч и камина скользили по складкам шелка, браслетам и локонам, Адриен ощущала себя горящей и не опасалась при этом истлеть, хотя наравне с руками у нее пылала голова. Ларрей отдернулся от нее, как от раскаленного угля.       Первоначальное внимание к жареной дичи, паштетам и шампанскому после третьего тоста ослабло. Мужчины заговорили о португальских делах, женщины — о парижских приемах, свадьбах и прочем. Адриен краем уха слушала то одних, то других, изредка вставляя свои суждения. К ее удивлению, Луи вел себя очень предупредительно, галантно опекал дам и со всеми перемолвился, пока его не захватили в кружок ярые политики. «Ему ведь по нутру, почему противится…» — с тоской подумала Адриен и, чтобы не унывать, предложила дамам прогуляться в оранжерею, где у нее зеленели лимонные и мандариновые деревца, лаванда и вереск.       — Ваш сад, Адриен, одобрила бы сама императрица, — прошелестела Розали, гладя по спинке дремлющего на жердочке попугая. — Мне так нравится у вас! С вашего позволения… я скажу без затей, что мне хуже бывает дома. Иногда не знаю, куда себя деть, скучаю до слез, а муж этого не жалует. У вас иначе.       Попугай поднял веки и щекотно щипнул Розали; на Адриен словно посыпался ее глуховатый, бархатистый смех. В этот момент она прониклась к Розали такой острой и жалостливой любовью, какую испытывала к одной лишь своей матери. Розали часто говорила с обезоруживающей откровенностью, которая резала Адриен не хуже стального ножа. Наверное, она обняла бы Розали — утешительно, как обиженного ребенка, — но попугай привлек мадам Ларрей, и при ней Адриен не стала сентиментальничать.       Поднеся попугаю горсточку проса, Мари-Элизабет сыронизировала:       — Как мало раскованности в яркой птичке и сколько — в наших франтах... Адриен, мой вам совет: не приобщайтесь к дутым верхам.       — И тени мысли не было, ваша милость.       — Я впервые на вечере, где нет Мюрата, и как же отдыхает все мое существо! Держитесь вашей линии, — продолжила куда ласковее мадам Ларрей, — и к летнему сезону о вас доложат в Тюильри. Ее величество не выносит вульгарности, а фрейлины постоянно ей грешат. Пророчу вам покровительство Жозефины.       — Супруг и я из тех, кому оно без надобности...       — До поры, верьте мне.       Мари-Элизабет была из породы стремившихся со всеми поделиться своим мелочным опытом, что изрядно коробило Адриен. Она вправду не жаждала быть исключительной и иметь вес при дворе — ее воспитывали не для парада, к тому же интриги, слухи и экивоки ради власти были ей противны. Адриен всегда считала императрицу образцом изящества и хорошего тона, но при ней клубилось змеиное гнездо, манкировать правилами которого могли одни атланты навроде Клер. Луи же просто был не слишком честолюбив и довольствовался прочным положением. За эту черту Адриен, несмотря ни на что, мужа уважала.       — Не будем загадывать на будущее, ваша милость, — уклончиво сказала она и отошла под локоть с Розали.       — Такая ехидна, — обронила та вполголоса.       Промолчав, Адриен увела Розали в теплицу с тропическими деревьями.       Пробило первый час, когда гости начали разъезжаться. Адриен ощущала ту же усталость, что на мюнхенском балу: разум ее бодрствовал, но тело подводило. Попрощавшись с четой Ларрей, мадам Бессьер и мечтательно-сонной Розали, она села на диван в гостиной и попыталась сообразить, кто сейчас все еще с супругом — из бильярдной кавалеры наверх не поднимались. Помешала Эмма; вкравшись в комнату, она забралась на диванные подушки и подластилась к матери, как кот.       — Почему ты не спишь? — изумилась Адриен, приглаживая дочери кудри.       — Лисетт вязала и заснула, — сердито ответила Эмма, — а я не умею распускать узелок на платье. Пойдем со мной?       — Сама, я приду к вам через две минуты, — Адриен ослабила ленту в шнуровке на ее спине, — мне нужно спуститься к папе. Раздевайся и ложись… А Нини?       — Он спит в штанах!       — Однако недурно мальчикам жить, а? — со смешком проговорила Адриен.       — Лет до десяти, маркиза, — парировал ей граф де Коленкур, войдя в гостиную с естественностью домочадца, — потом нас мучают этикетом и строят на плацу.       Адриен вздрогнула: она и не думала даже, что граф еще не уехал. Что касается Эммы, то она ойкнула и схватила Адриен за руку — ее пугали незнакомцы.       — Неужели вы до сих пор играете? — наконец нашлась Адриен.       — Я, как видите, нет, маркиз, Сент-Илер и д’Обюссон — да. Разрешите сесть? — Она кивнула, и Коленкур опустился в кресло напротив. — Я бы продолжил, но герцог в очередной раз собрал все деньги, а играть с пустой ставкой в бильярд как-то странно, особенно если хозяйка осталась в одиночестве. Впрочем, вы, конечно, утомлены, и я не очень к месту…       — Наоборот! Во-первых, вы избавили меня от необходимости пересчитывать по головам моих полуночников. Во-вторых, я не смогла за ужином справиться у вас о здоровье вашего отца, как он?       — Замечательно, будет польщен, узнав о вашей заботе, — граф улыбнулся краем рта и указал на Эмму: — Это ваша дочь?       — Да, — Адриен посадила Эмму к себе на колени, — к сожалению, застенчивая.       — Мама! — укоризненно вскрикнула она, выкрутилась из полуобъятия и, сделав книксен, важно представилась: — Эмма, маркиза де Карбоннель де Канизи. С кем имею честь?       — Граф Арман де Коленкур, — пожав Эмме пальчики, он прибавил: — Зря ваша матушка так сказала, мадемуазель, вы спуску никому не дадите, верно?       Эмма потупилась, но все-таки ответила:       — Да.       — И правильно, — одобрил граф, возвращаясь взглядом к Адриен. — Госпожа маркиза, вы растите своенравную девицу. Погодите, она будет командовать чьими-то сыновьями строже иного генерала.       — Вами, например?       — Не чересчур ли старого жениха вы ей прочите? — приглушенно, по своему обыкновению, рассмеялся Коленкур. — Да и капризы императора ни с чем не сравнятся. Господин Талейран выходил от него сегодня всего раз, на полчаса, и то потому, что они немного повздорили! Вообразите, что было бы с ним, женись он на какой-нибудь командирше.       — Бедный господин Морис, — Адриен неподдельно обеспокоилась, — как же он выдерживает целый день на ногах?       — Никак, госпожа Жозефина убедила императора позволить ему сидеть. Порой все мы, кто докладывает, ему завидуем.       Адриен только теперь отметила про себя, что граф был в форменном фраке — синем, глухом, с двумя рядами блестящих пуговиц. Непривычную канцелярскую невзрачность его костюма нарушала лишь тонкая цепочка карманных часов.       Вопрос сорвался с ее губ прежде, чем она его обдумала:       — Вы приехали ко мне прямо со службы?       — Увы, маркиза, — Коленкур передернул плечами, — но мне слишком хотелось вас навестить. Любопытно наносить визиты в дома, где раньше не бывал, поэтому, хотя одет клерком и до последнего часа муштровал пажей, я здесь. В общем-то, это единственно стоящее из того, что я сделал за день.       — Смею надеяться, что не разочаровала вас, — негромко произнесла Адриен.       — Что вы, я счастлив… почти как мадемуазель Эмма, — он тоже понизил голос, — посмотрите-ка на нее.       Закинув руки на мягкий, обитый бархатом подлокотник дивана, Эмма дремала. Ее причудливая расслабленная поза вызвала у Адриен прилив умиления и стыда: она была виновата, что сразу не уложила дочь в постель. Осторожно встав, чтобы не потревожить ее сон, она жестом предложила графу перейти в соседнюю залу — столовую, убранную и пустующую.       — Я провожу вас, — заговорила Адриен, чувствуя, что Коленкур собрался об этом упомянуть. — И, прошу, не забывайте, что мы с мужем всегда будем рады вас видеть.       — Прекрасные прощальные слова, маркиза. — Он взял в свою ладонь ее, которую она дала для поцелуя. — А я открою вам одну свою мысль. Вам она может показаться неожиданной и глупой, но я весь вечер вскользь думаю: как вы похожи на османку в этом платье! Ему не хватает чадры, иначе в Константинополе вас приняли бы за одну из местных госпож.       — Действительно неожиданно! Где вы изучили турок? В Париже найдешь кого угодно, но не их…       — В Порте,⁴ маркиза, это немного меня оправдывает, — граф улучил секунду и, поцеловав, отпустил ее руку. — Оттуда я привез альбом с зарисовками и портретами и, бывает, перелистываю его, чтобы освежить воспоминания. Сдается мне, не особо это и требуется, раз образы Востока так навязчивы…       Адриен, подавив порыв снова вложить в его ладонь свою — ей нравилось касание горячих сильных пальцев, — лукаво наклонила голову:       — Пришлете альбом? Вы меня заинтересовали, утолите же этот интерес.       — Завтра, — пообещал Коленкур, — едва проснусь. Прикажите только вашему слуге подать мой экипаж.       Напоследок Адриен, стоя на заснеженной выездной дорожке, сказала севшему в карету графу:       — Я знаю почему-то, что мы встретимся опять очень скоро, — не подозревая, насколько права.       На следующий день она долго нежилась в перинах и поднялась поздно. О детях позаботилась Лисетт, заглаживая вечерний промах, и Адриен не спешила: облачившись в кружевное дезабилье, вымыла и по-новому причесала волосы, разобрала открытки с поздравлениями, выпила чашку шоколада. Луи зашел к ней около полудня, помятый после вина, бильярда и болтовни герцога д’Обюссона, но, вопреки своей натуре, не надутый и не мрачный.       — Франсуа и тетушка будут к четырем, — сообщил он, — а вот господин Кассо — с минуты на минуту. Пожалуйста, оденься, предстоит солидно поторговаться.       — За мои деньги или за цену его услуг? — уточнила Адриен, откладывая ответную открытку.       — И за то, и за другое, — Луи прислушался, — и ему уже открывают ворота!       В самом деле, на дворе заскрипели примерзшие петли. Адриен отвела занавесь от окна, рядом с которым писала за бюро, и поправила мужа:       — Это экипаж Клер. Мэтр Кассо вечно опаздывает.       — Не подтрунивай и беги к госпоже де Ремюза, раз уж удача тебе сопутствует.       Адриен сошла из спальни вовремя. Дверь отворилась, и в гостиную неспешно вплыла Клер, пахнущая талой водой и терпкими духами. Лицо у нее было самое неоднозначное из всех, какие Адриен когда-либо наблюдала.       — Я предала наш обычай, — произнесла Клер скорбно, — однако молю учесть, что меня вынудили.       — Клер, прекращай комедию, — донесся из вестибюля грозный голос графа де Коленкура, — мы договаривались, что ты не будешь франтить!       — С Адриен я договаривалась насчет подарков, будучи в девичестве! — яростно отчеканила Клер, кривя губы от сдерживаемого хохота. — И что? Я блюду свою клятву? Как бы не так! Малейшее искушение — и я уступаю. — Пока Клер разорялась, Адриен стянула у нее шаль и закуталась, чтобы скрыть низкое декольте дезабилье. — Жюльен, несите мой грех сюда, что вы там завязли?       Графский лакей, высокий и белокожий молодой человек, с невозмутимым видом поставил на стол квадратную коробку. В дверном проеме он разминулся с хозяином; тот нес еще что-то, плоское, завернутое в плотную писчую бумагу.       — Маркиза, простите за столь бурную интермедию и примите наши с госпожой де Ремюза самые сердечные пожелания вместе с этим презентом.       — Не приму, — возразила Адриен. — Мне ничего не нужно, и я замужем…       — Беспристрастности ради, — вмешалась Клер, — купила подарок я. Не ищи зря двусмысленностей в шалости.       — И как же получилось, что ты это сделала?       — О, донельзя банально. Я собиралась к тебе, Арман был у Огюста. Потом мы столкнулись на пороге, и я проболталась, куда еду и зачем. Я бы прикусила язык, но ночь на ногах, Адриен! Она отупляет, как опийные капли. Может быть, успей я поспать, все пошло бы своим чередом… А так я очнулась в ателье Персье,⁵ в компании Армана и без денег.       — Так что же, граф, мне довериться вашему вкусу? — Адриен подцепила ноготком застежку на коробке. — Или главное — у вас?       — Это альбом, — объяснил Коленкур, — подарок в коробке, как ему подобает. Если он вам не приглянется, Персье возьмет его назад, и никто не будет в обиде.       Адриен отщелкнула крышку и подвинула коробку к свету. В тюлевых гнездах поблескивал золотой гравировкой гарнитур из кости — гребень, венец, веер и две фибулы для палантина. Такие ажурные и при этом скромные украшения она сей же час приняла бы от отца или мужа…       Клер была ей ближе, чем отец и Луи, ближе, чем родная сестра.       — Нет, не возьмет, — она вынула из ложа гребень и вколола в прическу, — я не дам.       И Клер, и граф де Коленкур выдохнули за ее спиной.       — Слава богу, — сказала Клер, — мои сантимы в добрых руках. С Арманом мы обсудим его поведение наедине, это не для твоих ушек. Чай? Нет, — подстерегла она слова Адриен, — Альбер по-прежнему плох, я должна быть с ним.       Они обнялись, прижавшись друг к другу щеками, Клер шепотом напомнила про шаль — и была такова.       Некоторое время после Адриен молча смотрела на графа, а он — на нее. Она ощущала его взгляд не так, как Луи или той же Клер: он не был тяжелым, но и не замечать его было невозможно. В конце концов Адриен опустила глаза.       — Альбом вернете, когда сочтете необходимым, маркиза. В нем есть несколько греческих портретов, они…       — …как я нынче — в белых платьях и с гребнями в волосах, да? — договорила Адриен, улыбаясь. — Благодарю за все, за все, дорогой граф.       Он уехал, а она, разбирая листы завещаний под надзором педантичного мэтра Кассо, томительно думала, что никогда не называла мужа «дорогим».