Львиное сердце

      Февраль 1806-го года показался Адриен сказкой, затянувшимся волшебным сном. Никогда прежде она не жила столь полно и радостно.       Совершеннолетие Адриен с помощью мэтра Кассо стало ключом к ее свободе. До сих пор грандиозные ренты, предмет зависти всей родни, были под надзором Луи; достигнув двадцати одного года, Адриен получила право располагать наследством матери по своему усмотрению.¹ Некоторые земли она сочла нужным продать с небольшими уступками в казну, а вырученные деньги вложила в ценные бумаги тех торговых компаний, которые ей посоветовал господин Морис.       — Теперь осталось найти человека, умеющего играть на бирже, и получить тройную прибыль, — довольно заметил он, когда Адриен поделилась с ним своими успехами. — Это будет весомая прибавка к вашим булавочным грошам.       — Из чего же мне придется заказывать булавки на такие гроши? — поддразнила его Адриен, складывая векселя и расписки в сафьяновый портфель.       — Из того, что достойно вас украсить, милая маркиза, — невозмутимо обратил шутку в комплимент господин Морис. — Видели вчера тиару мадам Мюрат? Вот пример выгодных инвестиций мужа! Никто ни за что не подумает, что у такой блистательной женщины супруг прогорел и погряз в долгах.       — К сожалению, у меня нет царствующего брата, чтобы мой муж кому-либо доказывал свою состоятельность, — вздохнула Адриен. — Бриллиантовые булавки, скажу как женщина, хороши для галстуков — в волосах они ни к чему.       Господин Морис протянул ей плотную вырезанную карточку:       — Выбирайте по своему вкусу, но чтобы в пятницу были у жены на партии в вист непременно в новых — она ждет с нетерпением.       Визит к мадам Талейран был первым, о котором Адриен не спросила у Луи. Он пробовал опротестовать ее единоличный отъезд: разразился скучной тирадой до него и зловеще молчал после, что Адриен восприняла как редкую даже для мужа глупость. В конце концов, пригласи мадам Талейран и его тоже, она не сказала бы ни слова, однако на карточке значилось лишь ее имя — и видеть хотели лишь ее.       Независимый настрой Адриен полностью одобряла Клер. Умея угадывать мысли Адриен едва ли не с первого дня дружбы, она напоминала:       — Не будь такой заботливой с ним! Ты не обижаешь его и не заставляешь себе завидовать. Что он тебя ревнует — его и только его печаль, ведь весомого повода для этого нет. Ну же, ответь, где ты могла себя скомпрометировать и с кем? У Ларреев, на глазах Мари-Элизабет? Или у Бессьеров?       Адриен, смеясь, отмахивалась, Клер говорила ей с победным видом:       — То-то же! — и отдавала очередную визитку — для одинокой маркизы де Канизи.       В течение двух недель после именин Адриен побывала и у тех, кого приглашала к себе, и у тех, с кем знакомилась в гостиных у известных ей лиц. Необыкновенные впечатления остались у нее от дома четы Ланн и его хозяев: смирная с виду госпожа Луиза командовала своим супругом, как заправский гусарский генерал, и дети — крошки младше Эрнеста — признавали мамашей скорее красавца-отца. Эта своеобразная неправильность придавала их паре не поддающегося описанию очарования. Совсем другие порядки царили у Бессьеров, чуть старомодных, но благовоспитанных и любезных. У чинных д’Обюссонов Адриен понравились уютные кресла (в одном из них она едва не задремала, пока герцог рассуждал о плантациях Реюньона), а у барона Меневаля — дух юности и азарта, с которым не справлялась чиновничья усталость. Также поездка к Меневалю выделилась своей концовкой: Адриен пришлось идти к себе в покои крадучись, чтобы Луи не встал с постели и не заметил, что она слегка перепила шампанского. С утра у нее болела голова — невеликая цена за целый вечер хохота, танцы, миндальные пирожные и трофей в виде серебряных запонок хозяина, проигранных в карты.       Все эти дни Адриен была почти предоставлена самой себе, поскольку Клер сидела с Альбером, никак не оправлявшимся от простуды. Она забросила выезды и принимала самых близких — графа де Коленкура и Адриен, зачастую прося подождать ее и выходя спустя час растрепанной, расстроенной, с разводами от микстур на белоснежном домашнем платье.       — Не понимаю, зачем вы ко мне наведываетесь, — бормотала она для порядка, устало опускаясь за стол, к остывшему кофе. — Это мучение, а не ребенок, и кто бы знал, как я за него боюсь… Расскажите хоть свежие сплетни от Рекамье и Жюно!       С недавних пор Адриен постоянно появлялась на воскресных раутах у Рекамье, а граф и мадам Жюно были в наилучших отношениях брата и сестры. Клер слушала скандальные новости, поблескивая глазами, допивала кофе и снова шла к сыну — уже не такая грустная, какой вышла. Адриен понимала ее чувство долга и тоску по двору, где Клер всегда находилась в центре событий, и по мере возможностей старалась облегчить подруге вынужденное заточение.       Клер же, поставив Альбера на ноги и отдохнув сама, отблагодарила ее лучшим способом на свете: взяла в свою ложу на премьерное представление «Женитьбы Фигаро» Тальма. В вестибюле оперы к ним присоединился граф де Коленкур, и Адриен, конечно, этому ничуть не удивилась. Она успела привыкнуть к нему самому и его присутствию рядом с собой и Клер. Ее по-прежнему занимал вопрос, отчего так не было раньше, до этой зимы; граф будто из воздуха соткался, чтобы прочно связать себя и Адриен узами дружбы и взаимной симпатии. «Женитьба Фигаро» наглядно показала это и ей, и ему, и Клер — к жестокому негодованию последней, вопреки обыкновению, не наигранному.       — Фу, какие вы оба противные! — воскликнула она, вылетая в кулуар в антракте. — Адриен, что с тобой приключилось? Было так славно слушать оперу...       — Потому что ты пресекала болтовню, — улыбаясь, Адриен раскрыла веер — во дворце жарко топили, а она была разгорячена представлением. — Господин граф против нее ничего не имеет.       — А-а-а, может, мне перейти к ее величеству, чтобы вас не смущать своим аскетическим безмолвием? — едко предложила Клер, прищурившись. В гневе она была дивно хороша, он очень шел к ее алому платью, и ей это было отлично известно. — Господа, вообще-то смеяться на весь ярус, когда певцы надрываются, не слишком вежливо! Из соседних лож косились!       — Клер, косились ведь не на тебя, — примирительно произнес Коленкур, тоже выйдя из ложи, — а на нас с госпожой маркизой. Более того, смею обратить твое внимание на то, что я уж точно не в том возрасте, в каком ты могла бы поправить мое воспитание. А госпожа маркиза слишком молода для сдувания пыли с таких никчемных приличий.       — Ловко выкрутился! — Клер возмущенно стукнула его по руке своим сложенным веером. — Ложа моя, мои и правила. Во втором акте выставлю тебя за дверь, если такое повторится. Адриен я не виню.       — Видите, госпожа маркиза, — обратился граф к Адриен, — ваш фланг брошен, остался мой. Клер, прошу, задумайся: «Женитьба Фигаро» — комический сюжет, Тальма презабавен, партер беснуется так, что я его не заглушу при всем желании. Тебе все еще кажется, что надо награждать певцов за усердие постным лицом? Не моя вина и не вина госпожи маркизы, что нам смешно. Это замысел Бомарше.       Очевидно, Клер приготовила ответную тираду и даже открыла рот, чтобы дать ей волю, однако тут к ней подбежал белокурый подросток в темной ливрее и отдал небрежно свернутую записку. Мгновение спустя Клер и след простыл — ее позвал в свою ложу новоиспеченный посол императора Франца, господин фон Меттерних, и упустить шанс лично поговорить с ним Клер ни на что бы не променяла.       — Надо же, иногда выручают и австрийцы, — с облегчением выдохнул Коленкур.       — Вы неплохо справлялись в одиночку.       — Да, но веером Клер бьется больно, — он с досадой потер запястье. — Давайте решим судьбу второго акта. Смех?       — Смех, — подтвердила Адриен, — и вы не разглядываете дамских причесок. Мне хватило вашего замечания насчет шляпки мадам Сульт.       — Она правда…       — …похожа на рога, — Адриен прыснула, — это-то и ужасно! Бедняжка Ланн так тянулся рассмотреть сцену из-за нее!       У графа на щеках появились веселые ямочки.       — Кстати, мадам Сульт не из тех, кто входит в положение и меняется креслами.       — Эта драма — изнанка нашего чудесного «Фигаро», — поморщилась Адриен, — и такова вся жизнь. Пойдемте, оркестр вступает.       До конца оперы они разговаривали вполголоса — должно быть, потому, что не подстрекала к шалостям скромность Клер, оставшейся в ложе фон Меттерниха. Несмотря на это, Адриен ощущала то же сходство в восприятии постановки, что и раньше — просто безбурное. После троекратных оваций — Тальма с достоинством и щедро откланялся своим поклонникам, — Коленкур задумчиво шепнул ей:       — В следующую среду дают «Смерть Семирамиды».       — У меня нет ложи, — призналась она, — ее так трудно нынче достать…       — Ложа будет, — уверил граф, — ваш супруг согласится?       — Я его не спрошу, я согласна, — Адриен гордо расправила плечи.       — Тем лучше, — он пожал ей пальцы, — я за вами заеду в восьмом часу. Вы всегда выглядите настолько невинно, что никто не посмеет пустить о нас слух.       — Удобно в наш век, не правда ли? — нарочито потупилась она, застегивая теплый зимний редингот. — Полагаюсь на вас, не подведите.       К подготовке к спектаклю Адриен отнеслась серьезно. Когда она поднялась в карету и, устроившись на подушках, немного распахнула шубку — в Париже за неделю похолодало, — во взгляде графа де Коленкура мелькнуло изумление.       — Ваше платье, госпожа маркиза…       Граф сделал паузу, и Адриен недоуменно нахмурилась:       — Что мое платье? Неприлично для такого случая?       — Нет-нет, я хотел сказать, что оно… выдающееся, — наконец нашелся он. — И на вас действительно красиво почти до неприличия.       Адриен исподлобья, быстро и лукаво посмотрела на графа. Сам Леруа² не сумел сдержать восхищения, оценив свое готовое творение на ней. На платье пошли темно-серый шелк с жемчужным отливом и прозрачный тюль, украшенный вышивкой — серебристой бисерной сеточкой. Этот тюль в сеточку, давняя греза Адриен, стоил ненамного меньше, чем сиявшее у нее на груди бриллиантовое колье. Она буквально измучилась в ожидании среды и надела новое платье и драгоценности — колье и хрустальную фероньерку³ — с таким наслаждением, что одобрение окружающих воспринималось ею как должное.       — В полумраке театра заметно лишь то, что мерцает, — негромко проговорила она, — и, если кому-то достаточно глаз, мне приходится хитрить.       — Вы едете на свой страх и риск. В наших кавалерах довольно упорства, чтобы миновать супруга для беседы с прелестной женщиной, чем же защититесь вы?       — Отсутствием антракта. «Смерть Семирамиды» играют без него.       — Я могу ошибаться, предсказывая, — Коленкур развел руками, — но это вряд ли вас спасет, госпожа маркиза. Время покажет… А пока расскажите мне, как ваши дети и госпожа Анна.       Поскольку накануне Адриен получила от сестры письмо, до самого театрального подъезда речь шла о ней. В вестибюле Адриен вынужденно прервалась — настала пора рукопожатий, поцелуев и поклонов. Публика подобралась сплошь весомая; как только граф провел ее в ложу — видимо, должностную, в бельэтаже, через одну от императорской, — Адриен спросила у него:       — Неужели прибудет кто-то из величеств?       — В знак визита императора вывесили бы штандарт, — сразу же ответил он. — Я думаю, стоит рассчитывать на княгиню Боргезе или госпожу Гортензию — мадам Мюрат не жалует драмы с тех пор, как раздружилась с мадам Грассини.⁴       — Надо полагать, их яблоком раздора был господин маршал?       — Точно никому не известно. Такие дамы, как они, порой вступают во вражду из-за одинакового фасона рукава или юбки — эти мелочи для них принципиальны.       — Я буду бесконечно любить Клер за то, что она не ставит вид выше чувств! — с жаром заявила Адриен. — Мне, если по совести, стыдно перед ней за «Фигаро» и весь тот вечер… А вам?       — Перед Клер, для которой это пустяк в моем отношении? — Коленкур коротко улыбнулся. — Нет. Увы, она убеждена, что я по сути своей стремлюсь ей навредить. Вы ведь слышали, какого тона она придерживается со мной. Не то чтобы меня это задевало, напротив, оригинальность подкупает… А, госпожа маркиза, первая ария мадам Грассини много лучше моих умозаключений, отложу их до конца оперы.       Адриен захотелось тут же доказать графу, что он несправедлив к Клер, но он жестом попросил ее о молчании и повернулся к сцене. Вздохнув, Адриен последовала его примеру, опершись на обитый бархатом борт ложи и поднеся к глазам лорнет. На близорукость она не жаловалась: линзы лишь помогали ей в полной мере разглядеть нюансы костюмов и декораций.       К сожалению, Грассини, великолепная оперная дива, владевшая голосом с нечеловеческим мастерством, была посредственной актрисой. Адриен, огорченная этим открытием, после третьего явления сложила лорнет и закрыла глаза. Так ей ничто не мешало разыгрывать трагедию в своем воображении, где Семирамида и пела восхитительно, и страдала без гротеска. Высокие ноты, которые Грассини брала, казалось, без малейшего усилия, навеяли Адриен чистые, звонкие грезы о вавилонских садах, девушках с кувшинами и царских прохладных покоях. Она не задремывала, чутко ловя каждую строчку; иногда ее отвлекал восторженный гул в партере; Семирамида, устав терзаться в одиночестве, воззвала к своим богам — и вдруг Адриен впала в странное оцепенение, забыв о царице в мгновение ока. Граф наклонился, чтобы что-то ей сказать, слишком близко — она кожей ощутила его теплое дыхание, уловила слабый, неопределенно-цветочный запах одеколона. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы прогнать мысль — «сейчас поцелует»: его губы не коснулись даже ее волос.       — Взгляните направо, госпожа маркиза, будете польщены.       Это была возможность для Адриен скрыть свой позорный чувственный румянец — граф сидел слева от нее. Не подозревая, что ей предстоит увидеть, она медленно повернула голову и совсем лишилась дара речи.       Из императорской ложи на нее смотрела принцесса Гортензия — сквозь стекла, как прежде сама Адриен на мадам Грассини. Застигнутая врасплох за таким непосредственным наблюдением, принцесса смешалась, поспешно опустила лорнет и улыбнулась так застенчиво, что Адриен не удержалась и улыбнулась ей в ответ. Принцесса Гортензия была всего на два года старше нее самой, ей должно было исполниться двадцать три; в темно-синем атласном платье, оттенявшем бледное лицо с нежными чертами, принцесса выглядела девочкой. При этом в ее стройной высокой фигуре, округлых плечах и изгибе рта таилась та же неодолимая притягательность, что сделала императрицей ее мать, Жозефину.       — Она прелесть! — шепотом воскликнула Адриен, когда принцесса заговорила со своим спутником и отвела взгляд.       — Не сомневаюсь, что госпожа Гортензия такого же мнения о вас. — Адриен не без опаски обернулась на Коленкура, но он уже отстранился, облокотившись на бархатный борт. — Граф де Флао ей кивает — наверняка соглашается, что стоит с вами познакомиться перед отъездом из театра.       — Да чем я заслужила, чтобы со мной знакомилась ее высочество? — недоверчиво сдвинула брови она.       — И так спрашивает женщина в платье от Леруа, в бриллиантах, в расцвете своей юности, — насмешливо бросил граф. — И, чтобы вы не думали, что я вам льщу из каких-либо соображений, добавлю — в ложе со мной! Госпожа Гортензия приходится мне крестной сестрой, ей простителен подобный интерес.       — Слава небесам, что это только родственные чувства. Не хотела бы я показаться ей вашей возлюбленной.       Граф почему-то несколько раз озадаченно моргнул и не сразу отпарировал удар. Адриен, выжидая, отстукивала пальцами в такт музыке — сюжет и суть оперы от нее ускользнули, пел хор.       — Однако, госпожа маркиза, вам не откажешь в умении унижать, — окончательно растерявшись, признал Коленкур.       — Я не стремилась, — кротко уточнила Адриен.       Она не осмелилась прибавить, что эта шпилька — наказание за то, что парой минут ранее граф с вопиющей легкостью смутил ее. Адриен поражалась себе — идеям, порой рождавшимся в ее разуме. Поцелуй в шею от того, кого она и близким другом назвать не могла! Какая пошлость, какое неуважение к графу, который из вежливости никогда даже не обращался к ней по имени… И все же призрачный след этого несбывшегося поцелуя волновал Адриен до слабой дрожи. Она винила в своей впечатлительности полумрак и духи дамы из ложи снизу: их тяжелый амбровый аромат раздражал ее обоняние и грозил вызвать головную боль. С трудом дождавшись финальной арии и занавеса, Адриен одной из первых покинула залу и долго стояла у приоткрытого окна, жадно дыша ледяным зимним воздухом. Это ее успокоило, и в вестибюль она спустилась невозмутимой.       Выучка придворного не обманула графа де Коленкура. Пока грумы принцессы Гортензии приводили в порядок ее выезд, она, прогуливаясь по заснеженной аллее перед дворцом, завела с Адриен ненавязчивый разговор. Они обменялись несколькими малозначительными фразами о мадам Грассини и оркестре, погоде и платьях; Адриен про себя отметила, насколько принцесса деликатна — рядом с ней не возникало ощущения приниженности. Граф де Флао, как влюбленный паж, сопровождал ее на почтительном расстоянии. По этому поводу у Адриен на языке вертелась острота, но она ее придержала — и, как выяснилось, правильно сделала.       — Ангельское создание… — обронила она в карете, грея озябшие в туфельках ноги под меховой полостью. — Графа де Флао с его страстью несложно понять.       — Это верно, госпожа маркиза, но имейте в виду, что их связь должна быть невидимой в обществе, поскольку император ей крайне недоволен, — предупредил ее граф де Коленкур. — Госпожа Гортензия так привыкла к упрекам, что на людях ведет себя с графом подчеркнуто отстраненно, а он не сопротивляется из своих соображений: год назад его едва не отправили в посольство из-за мадам Мюрат.       — Вся эта чепуха напоминает вист, — Адриен фыркнула. — Сплошь подсчеты, блефы, перекладывание карт…⁵ Вы тоже в такое играете?       — С меньшим размахом и не с дамами, хотя опыт есть и в этом.       — Почему же не с дамами?       — Устал, — откровенно ответил он, — от неопределенности. Относительно недавно очень захотел жениться, а это, госпожа маркиза, явный признак старения. К тому же теперь романы на год кажутся мне пустой тратой времени.       — Это она и есть, если год оканчивается ничем, — Адриен кивнула. — Извините за такой вопрос, граф, но сколько вам лет? Я бы не дала и тридцати.       — Мне тридцать два, госпожа маркиза.       — Рано же вы собрались стареть! Мужчинам вредно быть сентиментальными. Мой муж не задумывается о своих сорока двух и живет беззаботно.       — Вы предлагаете мне у него поучиться? — тихо произнес Коленкур.       Адриен замерла. Пренебрежение к Луи, которое не просочилось в голос графа, но читалось в его светлых глазах, будто выплеснулось на нее желчной волной.       — Нет, я… в шутку, для сравнения. — Она закусила губу и отдернула занавеску. — Ну и сугробы на мосту, целые горы!       — Да, зима хозяйничает напоследок, — согласился граф, подхватывая менее скользкую тему для беседы. — Вы не замерзли? Я прикажу разжечь жаровню…       Несмотря на все неловкости, подпортившие вечер — от несуразной актерской игры Грассини до прозрачного намека на грубость Луи, — Адриен, попрощавшись с графом де Коленкуром, незамедлительно почувствовала желание вернуться к нему. Он притягивал ее своими манерами и посвященностью в то, что было ей недоступно, с самой первой встречи, но сейчас дело было в чем-то ином, почти неуловимом. Готовясь ко сну, Адриен тщетно старалась выделить это «что-то» из калейдоскопа своих переживаний — оно было ни на что не похоже и слишком мелко. Зато его хватило, чтобы заставить Адриен не забываться до поздней ночи, и засыпала она с вымученной решимостью наблюдать за собой: терпеть внутренние недомолвки было не в ее характере.       Судьба, однако же, распорядилась по-своему и надолго разлучила Адриен с графом. После «Смерти Семирамиды» и вообще всех развлечений, испробованных в начале февраля, он неожиданно отдался службе; Адриен зря писала ему — он неизменно был в Тюильри или где-то в предместьях Парижа, откуда и ответные записки доходили через пару дней. С неделю Адриен ребячливо дулась, а потом, на исходе месяца, принцесса Гортензия пригласила ее на бал к своему брату — и там Адриен суждено было представиться императрице Жозефине. Это открыло ей двери в незнакомый, но поистине достойный изучения мир, и до марта Адриен о графе де Коленкуре вспоминала редко.